Егеренок

Глава V

К полуночи ветер совсем стих. Прошлогодний сухой камыш, весь пронизанный ростками нового, замер и стоял теперь сплошной стеной. Наступила такая тишь, что Ромка слышал упругие толчки крови в висках. Светло так, что на воде видны мельчайшие предметы: кусочки коры, клочки сена, оторвавшиеся от сетей поплавки, уснувшие на воде чайки…

Лунная дорожка легла через все озеро блестящим клинком и не дрожит, не зыблется. Пахнет увядающей черемухой и свежей рыбой.

Над всей Лыковщиной — умиротворение и покой. Весенняя охота закрылась две недели назад, туристские тропы сюда еще не проложены, и редко где на берегу слабо светится одинокий рыбацкий костер. Утопая в дремоте лесов, на многие километры простирается звериное и птичье царство.

Лодка, как по маслу, скользит между двумя стенами камыша. Весла погружаются в воду бесшумно, так же затаенно сидят в лодке и члены Пионерского дозора. На носу впередсмотрящим — командир отряда Колька Сигач. У него ответственнейшая обязанность: не зная всех озер и островков, проток и мелей, заблудиться здесь проще простого. Впереди, насколько хватает глаз, — голубые от луны разливы озер и болот, поросших водорослями, забитых корягами и частоколом трухлявого березника. Но Колька эти озера и протоки знает хорошо, с малых лет дед-рыбак приучил его разбираться в запутанной топографии Лыковщины.

Утихомирились и браконьеры, еще с неделю назад стрелявшие по одиночным селезням, и нет уже над озером того ружейного грома и истошного крика уток, как было в конце апреля и начале мая.

Зато теперь в опасности оказались утиные гнезда, полные яиц. Сборщики, как правило, действовали на рассвете, когда меньше вероятности наткнуться на егеря, да и птицы еще заняты кормежкой на зеленых плесах.

Приходится следить и за рыбаками: удочки у них часто для маскировки, а где-нибудь в заветном местечке поставлены крылены или сетки.

В эти теплые майские дни и ночи идет нерест частиковой рыбы — леща, судака, язя, сазана, а браконьеры этим пользуются и вылавливают ее десятками килограммов. Соблазн для браконьеров велик: в протоках между островами, на мелких местах отяжелевшую рыбу можно брать чуть ли не руками — она густо стремится в тихие заводи, в узкие лесные речки с прогретой водой.

Свинцово-матовая озерная гладь лежит тяжело и недвижно.

— Поглядывайте, нет ли кольев от крылен, — шепотом распорядился Сигач. — Тут самые места для нереста.

Проплыв вдоль гривы и зарослей ольхи, члены дозора ничего не обнаружили. Знать, если сети и поставлены, то замаскированы так ловко, что обнаружить их можно лишь случайно.

На плавучем тростниковом острове ухнула выпь, слева по борту сильно плеснула крупная рыбина. От всплеска пошли круги, и сейчас же неподалеку от кустов словно дождик брызнул: во все стороны разлетелась стайка рыбьей молоди.

В той стороне, где село, в небе горит желтое зарево — это огни гидростанции на речке Линде бросают отсвет. Далеко за озером устало пыхтит паровоз, едва слышно постукивая колесами.

Ромка поежился: все-таки было сыровато и зябко на воде. Что-то делают сейчас другие отряды с Сергеем Ивановичем во главе? Может, поймали кого? А тут — тишина и покой.

— Всегда бы так тихо было, да, Колька? — разнеженно сказал Ромка.

— Ага, тогда твоему отцу и делать нечего было бы, благодать.

Ромка не понял, съязвил Сигач или сказал просто от души, но на всякий случай промолчал.

Нажав на руль, он повернул лодку в протоку, которая вела в следующее озеро. Камыш сдвинулся, веслами теперь работать стало невозможно. Саня Мизинов и Колька Сигач взяли приготовленные заранее шесты, Нюшка Мордовцева и Дуся Струева уцепились за пучки камыша, все одновременно толкнули лодку вперед. Со дна протоки поднялись и стали лопаться у поверхности крупные пузыри. Запах болотной гнили был настолько сильным, что Ромка едва отдышался, когда вырвались наконец из тесной протоки на простор озера. Вот впереди, в камышах, завиднелось светлое пятно, словно окно в неведомую голубую страну, — открылся залитый лунным сиянием озерный простор. Перед лодкой вдруг вырос низкий, заросший кустами островок. У островка раздалось удивительно знакомое «буль-буль-буль»…

Ромка насторожился: что такое? Он затаил дыхание, прислушался. Опять булькнуло, и, кажется, весла плеснули. Пригляделся… Вот островок, за островком — синяя размоина, плес чистой воды…

— Лодка, браконьер! — Ромка едва удержался от крика. — Нажимай!

Саня Мизинов и Сигач беспрекословно выполнили неожиданную команду. Лодка вылетела из протоки на чистую воду. Неясная тень впереди быстро подвигалась вдоль островка. Вот она свернула в камыши и пропала.

— Живей, братцы, уйдет ведь! — простонал Ромка, резко повернул руль и бросил лодку к островку. — Эх, следопыты мы, не могли поймать!

— Да тише ты, — сердито сказал Сигач. — Держи вдоль островка, может, перехватим.

И действительно, не успели члены дозора проплыть вдоль островка и сотни метров, как впереди опять показалась лодка браконьера.

Но тут случилось неожиданное: с чужой лодки громко и повелительно раздалось:

— Стой! Бросай весла!

Ромка ахнул:

— Отец!

Тотчас же и Сигач, и Нюшка одновременно вскрикнули:

— Егерь!

— На весла, жми!

Не чувствуя боли в руках, Ромка на полном ходу повернул руль, лодка вильнула кормой и врезалась в камыши. Сзади по воде сильно ударили весла, послышалась ругань, но Ромке уже было ясно, что отец бросился за ними в погоню попусту: заросли камыша тянулись вдоль берегов озера без конца и края. В них можно было спрятать бесследно не только что лодчонку, но и пароход.

Домой возвращались рано утром, чуть брезжило. Еще не остыло возбуждение от встречи с егерем. Девчонки, и расставшись с лодкой, все ахали и нервно посмеивались. Колька Сигач сдержанно поддакивал им:

— Да уж, чуть не влипли. Тогда бы все испортили, всей бы тайне конец.

Проводив девочек и Саню Мизинова, Ромка и Сигач берегом озера направились к ромкиному дому. Уже рассвело, и вот на усыпанной медовыми лютиками луговине они вдруг встретились с бабкой Кольки — Сигачихой. Она шла по тропинке со стороны ближнего болота и несла в руках корзинку, прикрытую сверху пучком березовых веток.

Сигачиха опустила корзинку на траву и покачала затекшей рукой.

— Здравствуйте, соколики, здравствуйте, мои сладкие! Далеко ли путь держите, радостные мои?

Ромка поздоровался, чувствуя себя при этом неловко: Сигачиха-то, говорят, колдунья, наворожит чего-нибудь. Ромка, конечно, ни в каких колдунов или чертей там не верил — была нужда! А все-таки сейчас перетрусил чуток: черные-пречерные, глубоко спрятанные под седыми бровями глаза бабки, казалось, пронзали насквозь. У обыкновенных старух таких глаз не бывает. Да и нос у нее как у заправской колдуньи: длинный, загнутый к верхней губе. При каждом слове ее нос шевелится, как будто бабка постоянно к чему-то принюхивается и вот-вот скажет: «Фу, фу! Русским духом пахнет!» В общем, типичная баба-яга, с ней в лесу встречи не пожелаешь.

А вот Колька нисколько не оробел. Ему-то что, он парень вполне самостоятельный: отец-тракторист с утра до вечера в поле, мать-доярка с фермы не выходит, так что Колька дома лишь с бабкой и воюет, давно к ней, видать, привык.

Он сразу же спросил:

— Бабка, а что это у тебя в корзинке? Грибы? Покажи.

Сигачиха повела носом туда-сюда, ощерила в улыбке на редкость зубастый в ее возрасте рот.

— Да какие же грибы в эту пору, сладкие вы мои! Яички в корзинке у меня, утячьи яички. Повезло мне ноне, сразу и суп мясной, и яишна будет. Бог помог, уточку споймала да яичек десятка два набрала, яж поясница разламывается.

Бабка вытащила из корзинки за длинную шею мертвую утку, потрясла ею перед Колькой.

— Придешь с гулянья, Колюшка, а уж супец духовитый готов будет. Так-то славно поешь, родной.

Сигач прямо-таки взорвался.

— Ба-абка, да что же ты наделала-то-о? Запрещено же яйца собирать, ты же выводки губишь! Да еще и утку убила-а-а!

Сигачиха растерянно посмотрела на корзинку, на Кольку, шмыгнула носом.

— Да что-то это ты, соколик, говоришь-то? Отродясь утей ловим и яички собираем. Даровое же добро-то, богом данное, милый.

— Так яйца же насижены, бабка! Ну куда они тебе?

— Уточку съедим в охотку, а то все рыба да рыба. А яички под наседку подложу, соколик мой, под наседку. Через три недельки утятки выведутся, к осени опять же мясо будет.

Ромка видел, что Колька горит от стыда и не знает, что делать. Ясно, Сигачиха добровольно яйца не отдаст. Как же тогда быть?

И вдруг на ум пришла совсем простая мысль: Ромка схватил корзинку, крикнул:

— Тикай, Колька! — и со всех ног припустился через луговину к болоту.

— Стой, паразитенок, отда-ай! — заверещала бабка Сигачиха и замахнулась уткой.

Ромка и не подумал остановиться. Позади он слышал дыханье Кольки Сигача и все затихающие вопли его бабки.

На берегу озера Ромка перевел дух, залез в чью-то плоскодонку.

— Колька, айда живей, положим яйца в гнездо, пока не испортились.

Через полчаса все было сделано. Ромка и Сигач посидели в лодке, дождались, когда стронутые с гнезд утки опустились в камыши, и, очень довольные собой, вернулись в село.

Не заходя в избу, Ромка забрался на сеновал, укутался старым одеялом и зарылся в сено.

Но поспать ему почти не пришлось. Он только-только задремал, как уже услышал:

— Ромка, неужели ты все еще дрыхнешь? Вставай, соня! А еще охотник!

Ромка, не открывая глаз, заворочался, захныкал, потом чихнул и все-таки открыл глаза.

На лесенке стоял отец и заглядывал на сушила.

— Где это ты так простудился, что чихаешь? Чай, тут, на сеновале? Уж лучше бы спал дома. Ночи еще сырые, не июль на дворе.

Ромка подумал: «Знал бы ты, на каком сеновале я простудился, то-то поразился бы», — и покорно вслед за отцом спустился во двор.

Постучав носиком рукомойника, Ромка помазал водой глаза и нос, вытерся и пошел на кухню. Мать возилась у печки. Отец сидел на лавке перед окном, курил и невесело поглядывал на улицу. Ромка уселся за стол. Он чувствовал, что нос и веки у него опухли, словно их пчелы нажалили, и настроение было неважное: вот и дежурь по ночам, а дома еще и поспать не дадут.

Мать поставила на стол глиняную миску с жареной картошкой.

— Ну, как у тебя, отец, дела на озерах? Все еще не угомонились?

Отец бросил окурок за окно, повернулся к матери.

— Понимаешь, стрелять перестали, так за рыбу и утиные гнезда принялись. Нынче чуть не поймал паразитов и лодку их видел. Но утекли в камыши и канули. Знаешь, какие там камыши…

Ромка вяло жевал картошку, но, услышав слова отца, насторожил уши и быстрее заработал ложкой.

Мать подперла подбородок рукой и загляделась в блестящие латы самовара.

— Знаешь, Володя, а ты им ловушку устрой, — неожиданно предложила она.

Ромка и есть перестал. Теперь он уже не жалел, что ему не дали поспать.

— Кому ловушку?

— Да им же, браконьерам. Ты нынче в ночь опять поедешь на озера?

— А как же? Чего спрашивать.

— Ну и устрой им ловушку.

— Да как?

— Ну уж это я не знаю, сам придумай. Может, вон Ромка подскажет?

Ромка усмехнулся: нашла дурака! Но увидел ласковое лицо матери и отвернулся, чтобы не обидеть.

— Ловушку устроить не худо бы, — сказал в раздумье отец. — Но какую приманку им подбросить? Может, пустить слух, что на Сигачевом озере гуси гнездятся?

Отец поглядел на мать, дожидаясь ее совета, но мать виновато улыбнулась и совсем неожиданно сказала:

— Нет, Володя, нехорошо это, людям ловушку ставить.

Отец в досаде крякнул, тряхнул головой.

— Это браконьеры-то люди? — но спорить с матерью не стал, вышел из-за стола и потянулся.

— Ладно, подумаю. Часика три отдохну, а потом разбуди меня, Ариша. Надо в лес наведаться, а ночью на озера. Неужто не изловлю подлецов?

Но и в эту ночь отцу не повезло. Ромка сообщил членам Пионерского дозора о его намерении устроить им ловушку, и ребята были настороже. Они не раз видели лодку егеря, слышали плеск его весел и вовремя успевали укрыться в спасительных камышах.