Егеренок

Глава XXII

Ромка проснулся прямо каким-то чудом. На ходиках было уже полдвенадцатого. Он быстро оделся и вышел на крыльцо.

Луна сияла вовсю. Было тихо и прохладно. Очень не хотелось тащиться в сырую тьму-глухомань. Наверно, и Сигачу тоже неохота вылезать из-под одеяла, и Сане, и Веньке…

Ромка хлопнул калиткой и побежал на окраину села, где главная улица переходила в шоссе. Надо было спешить: через два-три часа станет светать.

С холма, где шоссе падало вниз, к реке, Ромка оглянулся на село. Залитое голубым сиянием, оно светилось крышами среди садов, двумя крыльями-порядками обнимало туманную чашу озера. Ромка с радостным удивлением заметил, как блестит росой в лунном свете стерня на поле, как призрачно темнеет стена хвойного леса за рекой, как над горизонтом, где слабее свет луны, россыпь звезд так близка, что кажется — захвати их побольше, и они захрустят в твоих горстях.

На месте сбора не медлили. Как только подошли милиционер с Сергеем Ивановичем и двумя дружинниками, все спустились в низинку.

Ромка насчитал с милиционером и дружинниками шесть человек и встревожился, хватит ли их для засады? А если придется схватиться с браконьерами?

Участковый успокоил:

— Никакой схватки быть не может. Я вооружен и в форме. Сергей Иванович уточнил:

— Нам совсем не нужно их брать и вязать, как ты, Роман, думаешь. Достаточно будет застать их с лосятиной и вынудить отвезти ее в село. Для составления акта и потом суда больше ничего не понадобится. И вообще членов дозора предупреждаю: ни в какую драку не ввязываться, на провокации не поддаваться.

Коротко обсудили, как действовать.

— Тайник браконьеров искать — бесполезное дело, — сказал участковый, — ночью да еще в чапыжнике чего найдешь? Вы, Сергей Иваныч, оставайтесь со своими учениками здесь, у моста, его-то машина не минует, а мы пойдем к черемухе. Все-таки спрятано где-то там. Увидите красную ракету — колхозную машину не пропустите, а то по шоссе мало ли машин проходит.

Милиционер и дружинники нырнули в кусты и пропали. Потянулись тоскливые минуты. В пойме реки было сыро и холодно, а комарье не унималось. Ромка то и дело слышал вокруг шлепки да и сам поминутно шлепал себя то по шее, то по щеке и вполголоса ругался:

— Июль уже кончается, а комары, как собаки. Давно бы им пора пропасть, до зимы, что ль, будут чкать?

Сигач по левую руку от Ромки заворочался, чтобы согреться, Сергей Иванович хлестнул себя по шее и усмехнулся:

— Терпенье, Роман, терпенье. Даже если не будет проку от этой засады, Мордовцева ведь трудно обвести, все равно ждать надо. Знали, на что шли.

Ромка перестал ворчать и сжался в комок, чтобы было потеплее. Необъяснимая тревога, которая всегда овладевает человеком в ночном лесу, толкала его ближе к учителю, и он подвинулся вправо, пока не почувствовал плечом теплоту другого плеча.

В ночные часы по шоссе не прошло ни одной машины, но едва небо на востоке засинело, как снятое молоко, от села послышался автомобильный рокот.

Сергей Иванович предостерег:

— На шоссе не выскакивать! Если это браконьеры, они за мостом остановятся и свернут в лес.

Свет автомобильных фар блеснул на холме, два голубых луча уперлись в небо, качнулись и упали вниз, словно рассекли горизонт надвое.

Рокот все ближе… Ромка притаил дыхание: «Они!» Загремели доски моста под тяжелыми колесами, мотор чихнул — сейчас заглохнет… Машина на подъеме за мостом натужно взвыла, проползла мимо засады, и через минуту красный фонарь стоп-сигнала уже еле тлел во тьме.

Не они.

Ромка настолько был уверен в успехе засады, что сейчас от нетерпения заныл:

— Ну во-от, а я дума-ал… Теперь пойдут одна за другой, как тут браконьерскую узнаешь?

— Она же свернуть должна, забыл? — подсказал Сигач. — И Венька ракетой…

— Дрыхнет, чай, твой Венька без задних ног, доверили тоже. А мясо-то, может, давно уже увезли отсюда.

Такое предположение, наверно, скребло душу и у Сигача. Он больно ткнул кулаком в бок и зашипел, как гусак.

Теперь машины шли чаще. Со всей глубинки свозили в райцентр на элеватор зерно нового урожая. Уже рассвело настолько, что можно было различить: зерно везут и в мешках, и насыпью прямо в кузове, везут быстро, чтобы сделать вторую и третью ездки за день.

Напряжение спало. Ромке надоело глядеть на шоссе, он уткнулся лицом в ладони и размечтался.

Вот поймают они сегодня браконьеров, выставят в селе на всеобщее осуждение, и больше уж никто не станет браконьерствовать на Лыковщине. И будет в лесу и на озерах совсем тихо, и не нужно будет отцу, когда поправится, зябнуть по ночам на воде, а дичи разведется видимо-невидимо.

Молчать было невмоготу, и Ромка поделился своими мечтами с Сигачом. Колька хмыкнул:

— Хм, думаешь, они сознаются?

Ромка опешил.

— Так мы ж их с поличным поймаем!

— Нет, что убили Руслана и твоего отца избили — сознаются?

— Ого! Приедет из райцентра следователь, все у них выпытает.

— Жди и надейся. Мордовцев — он как камень-дикарь. Его хоть каленым железом жги, ни в жизнь не сознается.

— А Колька-то шофер? Он струсит.

— Тоже не сознается. Никто ж их, кроме твоего отца, не видел.

— Но Сафонов-то уже сознался в нападении на отца!

— Отопрется на суде.

Ромке стало тоскливо. Сигач, может, и прав.

— Но все равно, хотя бы с браконьерством будет покончено, и то ладно.

Когда Ромка увидел в небе над селом ярко-красную звезду, он не сразу сообразил, что это ракета. Почти в ту же минуту к мосту подъехала еще одна машина, фыркнула, прокатилась по доскам настила, все замедляя бег, и сразу же за мостом свернула на обочину и остановилась. Колька Сигач от неожиданности громко икнул и приподнялся. Сергей Иванович припал к земле:

— Ложись!

Дверца кабинки с левой стороны открылась. Колька Кудрявцев встал на подножку, повернулся в сторону села и на миг замер, глядя в небо. Но в это время красный огонь ракеты был уже низко над крышами, и Колька, кажется, ни о чем не догадался. Он спрыгнул на землю, обошел машину, поочередно ногой проверяя упругость скатов. Но Ромка отлично видел, что шофер всматривается в кусты, в низинки и холмики, оглядывает просеку и широкую ложбину у речки.

У Ромки ошалело заколотилось сердце. Сигач совсем вжался в землю и замер, как ящерка перед опасностью. Сергей Иванович прикрылся кустом на краю ложбины и тоже не двигался.

Колька-шофер снова подошел к машине и, заглянув в кабинку, что-то негромко сказал. Потом сел на свое место, захлопнул дверцу. Машина громко заурчала и стронулась с места.

Неужели уедут?

Колька Сигач привстал, словно приготовился вскочить и прыгнуть в машину. А машина в это время свернула на проселочную дорогу, что серой укатанной лентой вилась между деревьями, и покатила в сторону старой черемухи.

Значит, участковый прав. Ромка возликовал.

— Сергей Иваныч, они туда!

— Точно, Ромка, айда за ними! — Сигач выскочил на дорогу.

Сергей Иванович предостерег:

— Заметят! Кустами, кустами!

Ромка побежал наперерез машине колючим чапыжником, продрался через смородинник у берега и неожиданно выскочил на маленькую лужайку. Место было глухое. На берегу Линды — полуобвалившаяся землянка. Видно, когда-то давным-давно рыбаки вырыли ее и накрыли дерном на случай непогоды, но рыбные тони истощились, и землянка была заброшена. Теперь лишь провалившаяся крыша, заросшая травой и мхом, черная дыра входа да несколько столбов-подпорок обозначали рыбацкое жилье.

Ромка прислушался. Рокот мотора совсем близок, за соседними кустами.

Позади затрещали сучки. Ромка обернулся. Сигач высунулся из листвы, зашипел:

— Чего выпялился? Назад!

Едва Ромка успел нырнуть под куст бересклета, как машина взревела совсем рядом, выползла на лужайку и, качнувшись, остановилась. Из кабинки вылез грузный Мордовцев, размял плечи, искоса оглядел речной плес, лужайку, кустарник вокруг. Колька-шофер заглушил мотор и тоже соскочил на землю. Сафонова с ними не было.

Браконьеры мешкать не стали. Они уверенно направились к землянке, оба пролезли через полуобвалившийся вход внутрь, что-то там довольно долго делали. Сергей Иванович подобрался кустарником, спросил глазами: «Где они?» Ромка кивнул на землянку. Лицо учителя напряглось, заострились скулы.

Из землянки показался сперва толстый зад, обтянутый зелеными брюками, ноги в яловых сапогах, потом согнутая спина. Это Мордовцев. Он держал концы жердей и пятился на полянку. На жердях выплыла большая кадка с ржавыми обручами, а за ней — Колька-шофер.

Ноша, видать, была тяжелая, шея у Кольки раздулась, да и Мордовцев с красным потным лицом пыхтел как паровоз.

Браконьеры поставили жерди-носилки на землю. Мордовцев повернулся, поудобней подхватил концы жердей, они понесли кадку к машине.

Мешки с зерном в кузове были уложены так, что у заднего борта в правом углу оказалось свободное место. В этот угол и поставили кадку.

Ромка собрался было выбежать на лужайку и закричать, но Сергей Иванович крепко взял за руку.

Браконьеры закрыли задний борт, Колька-шофер залез на свое место. Мордовцев вытер платком лицо, снова огляделся и, успокоенный, шагнул к кабине.

Ну, сейчас уедут! Сергей Иванович раздвинул кусты.

— Доброе утро, Порфирий Митрофаныч!

Мордовцев замер: дверца машины приоткрыта, нога на ступеньке.

Ромка выбежал на лужайку.

— Попались, урра, попались, урра!

Сигач повернулся в ту сторону, где росла старая черемуха, и заорал:

— Милиция, сюда-а, сюда-а!

Он кричал истошно и долго, пока из лесу не донеслось в ответ: «Ого-го-го-го-го-го! Иде-о-ом!»

Колька-шофер взвизгнул, захлопнул дверцу. Сергей Иванович вскочил на подножку.

— Стоп, Кудрявцев, убери газ!

Мордовцев увидел выходящего из кустов милиционера и дружинников, медленно снял ногу с подножки, отпустил дверцу машины и прислонился к кузову. Сонно набрякшие веки вновь прикрыли затаенный блеск глаз.

Колька-шофер то ли от злобы, то ли от страха изменился в лице, как-то вроде бы даже позеленел, и взгляд у него сделался сумасшедшим — Ромке стало неприятно смотреть на него.

Участковый Сиволобов, не выказывая особой радости, но и не мешкая, приступил к составлению протокола.

Мордовцев, приподняв тяжелые веки, добродушно сказал:

— Ай, Петр Васильевич, с шабра и вдруг допрос? Ну ладно, пиши, раз тебе это по службе на пользу. Ну, завалили мы лося, чего уж скрывать…

— Лосиху, а не лося, — поправил Сергей Иванович.

— Ну лосиху, какая разница. Понимаешь, привычка — вторая натура. В наших краях все привыкли лосятинкой пробавляться. Да и как же иначе? Летом скотину не режут, а без мяса что за питание в страдную пору?

Мордовцев говорил охотно, с ласково-усмешливой интонацией. Послушаешь — и правда не злой человек, ошибся малость — с кем не бывает.

Сергей Иванович насмешливо прервал его:

— Ошибочка, значит, ах, черт, вот ловко-то!

— Все ясно, гражданин Мордовцев, подпишите акт. И вы подпишите, гражданин Кудрявцев.

Колька-шофер вслед за Мордовцевым беспрекословно поставил свою подпись, но когда милиционер приказал ему вести машину обратно в село, заартачился.

— А идите вы все к чертовой матери, мне на элеватор нужно!

Сергей Иванович потянул его за рукав из кабинки.

— Я сам поведу машину, у меня любительские права есть. Ребята, лезьте в кузов!

Колька-шофер вцепился в баранку.

— Не доверю машину, она за мной числится!

Мордовцев зевнул, повел рукой.

— Ладно, Николай, отвези уж мясцо в сельпо, пускай там оприходуют да в школьный интернат передадут. Дорогие наши ребятишки попользуются. Ведь для них же мы мясцо заготавливали, а как же, конечно, для них. Хоть и солонина, а все для летней поры сгодится. А вы думали, мы для кого старались? Для себя? Что вы, товарищи!

Мордовцев снисходительно улыбнулся и взялся за ручку дверцы.

— Э нет, Порфирий Митрофаныч, в кузов, в кузов прошу, а я в кабинку, мне по должности положено, — сказал участковый.

И пришлось Мордовцеву покряхтеть, пока забирался в кузов. С удобством устроившись на мешках, как в кресле, он всю дорогу до села благодушно поглядывал вокруг. У въезда в село подмигнул Кольке Сигачу, потом двум дружинникам.

— Ах, молодые люди, так вы нас подвели, что прямо ужас. Как ведь хотелось сделать ребятишкам из интерната сюрприз, ах как хотелось. Да и дочка просила: «Добудь, папанька, лосятинки, в интернатской столовке котлет наделают…»

Ромке не понравилось, что он приплетает сюда и Нюшку.

— Чего это вы про дочь-то врете?

Мордовцев хрюкнул в кулак — засмеялся.

— А, и ты тут, егеренок? Слыхал я, поправляется твой папанька-то, а? Рад он будет нас в тюрьму укатать. Да ведь не выйдет у него, не выйдет. Штрафанут и все. Ну да, по первому-то разу штрафанут, не боле. Закон такой.

Ромка обозлился, хотел резко ответить, но Мордовцев уже равнодушно отвернулся, поднял воротник пиджака, надвинул на нос фуражку и вроде даже меньше стал.

Солнце повисло над острой крышей каланчи у пожарного сарая огромным красным пузырем. Село проснулось. Люди с граблями и косами — окашивать края канав и делать прокосы для комбайнов — спешили в поле и на тока. Увидев груженную мешками и почему-то возвращающуюся машину, глазели на сидящих в кузове и недоуменно переговаривались.

Машина остановилась у сельсовета. На крыльцо вышел Аким Михайлович, за ним — Венька Арбузов и Саня Мизинов.

— Привет, привет, почтеннейший Порфирий Митрофанович! — председатель сельсовета насмешливо поклонился. — Кончились, стало быть, ваши похождения, а?

Мордовцев спустился на землю, отогнул воротник пиджака.

— О чем вы, Аким Михайлович? Ах, вы про это? — указал он на кадку с мясом, видную в откинутый задний борт. — Это просто недоразумение, уж поверьте мне, старейшему в селе охотнику и честнейшему человеку.

— Что-о-о? — Аким Михайлович и фуражку надеть забыл.

— Совершеннейшее недоразумение. Да разве я когда законы нарушал? Извините, ни-ког-да. Это мы вот с товарищем Кудрявцевым специально для школьных ребятишек потрудились, летом им без мясца, сами понимаете, питание недостаточное.

Целую минуту, наверно, стоял председатель сельсовета и не мог вымолвить ни слова от такого нахальства. К сельсовету сбегались ребятишки, подошли бабка Сигачиха и непременный участник всех собраний и сходок старик Мизинов. Бабка Сигачиха уставилась на Мордовцева чернущими глазами.

— Здравствуй, сладкий ты мой, здравствуй, кладовщик — хозяин живота нашего! Это ты, значит, для интерната мясца-то расстарался? Вот доброта-то, вот она душевность-то где. Так и прет она из тебя, доброта-то, так и прет. Ой, сладкий мой, ой, сокол славный, умнейшая у тебя голова, да тумаку досталась!

Бабка ткнула длинным костлявым пальцем в лоб Мордовцеву и, скаля желтые клыки, засмеялась.

Захохотал Аким Михайлович, засмеялся Сергей Иванович, едко захихикал старик Мизинов, у Сигача брови полезли на лоб — все давно знали, какова доброта кладовщика Мордовцева.

Мордовцев плюнул под ноги Сигачихе и быстро пошел, почти побежал к своему дому, а вдогонку ему скромно хохотнул и участковый Сиволобов.