Егеренок

Глава I

Ромка выскочил на крыльцо и ахнул. Гончий пес Руслан с озорным басовитым лаем гонялся по луговине за рыжим теленком, а соседка Матрена Савина с ухватом в руках пыталась перелезть через прясла огорода и вопила:

— А чтоб тебя, проклятущего, волки слопали! Чтоб тебе сдохнуть на месте! Понаехали тут паразиты на нашу голову, ни людям, ни скотине покою нет!

Ромке с трудом удалось поймать Руслана и посадить на цепь у крыльца. Гончар обозленно тявкнул, рванулся было на ступеньки, но цепь не пустила.

На крик Матрены подошли соседки, загалдели, замахали руками, и хотя теленок давно мирно терся лбом о столб у ворот, попреки Руслану и егерской семье долго еще не утихали.

На крыльцо вышел отец.

— Что, опять Руслан бедокурит? Да ты на цепь-то его вечером сажал?

— Не знай, вроде бы сажал.

Ромка и правда забыл вчера про Руслана, не до него теперь: пришла настоящая весна. Май уже вырастил на улице зеленую траву и теперь торопится окутать деревья кружевом листвы. Скоро конец учебного года, в школе прибавилось забот, учителя спрашивают и спрашивают на каждом уроке.

А тут еще в лесах и на болотах, по берегам озер и на закрайках лугов побелели, чистым снегом окутались деревья, да и в селе, что ни шаг, то припорошенное седой метелью дерево: черемуха расцвела.

Жмурясь от солнца, отец развел руки, на них вздулись бугры мускулов.

— Эх, Ромка, черемухи-то сколько! — он понюхал воздух, покрутил головой. — Запах-то, запах! Ну и цепкое к жизни это дерево. Каждую весну калечат его из-за цвета так, что другое давно бы зачахло. А черемухе ничего не делается, только сильнее курчавится с каждой весной на радость людям.

Село раскинулось на высоком берегу огромного озера, поэтому с крыльца хорошо видна вся Лыковщина — озерно-болотистый край. Слева и сзади село обступали вековые, уже в километре от околицы непролазные леса. И так до самой поймы реки Линды. Много в этом краю и дичи, и рыбы, и грибов, и ягод. Даже бобры, завезенные сюда в двадцатых годах, расплодились в благодатных угодьях, и теперь их колонии можно встретить без труда, если пробраться в глубь болот.

Свежий ветер с озера забирался под рубашку, холодил живот и грудь до озноба. Ромка поежился, но все же плеснул, по примеру отца, себе в лицо ледяной водой из рукомойника и крепко растерся полотенцем.

— Садитесь завтракать, мужики! — донесся с кухни голос матери.

Отец взялся за ручку двери.

— Айда, Ромка, навертывай побыстрей да за уроки. А мне на озеро надо наведаться, и так не успеваю. Великовато хозяйство для одного егеря…

Ромке не хотелось уходить с крыльца. В это утро радовало все: и встающее над озером в розовой рубашке солнце, и цветенье черемухи, и посвист утиных крыльев в студено-сиреневом небе.

Однако и отец не пошел в избу. Он облокотился на перила, хмуро посмотрел в сторону мощенного булыжником шоссе. Ромка тоже посмотрел туда. От озера по глинистому съезду к шоссе поднимались трое.

— Пап, опять они. И Сафонов, смотри.

Ромка хорошо знал всех троих. На шаг впереди приятелей тяжело ступал грузный Мордовцев, опоясанный поверх ватника широким кожаным ремнем с медной пряжкой. У него на плече лежала связка удочек. Выбравшись на ровное место, он положил удочки на траву, достал клетчатый платок и, сняв черную барашковую кубанку, стал вытирать бритую голову.

За Мордовцевым с двумя корзинками наперевес и сачком в руке взобрался на бугор нескладный парень в военных брюках, солдатском бушлате и артиллерийской фуражке с черным околышем. Это был Николай Кудрявцев, которого в селе иначе не называли, как Колька-шофер.

Третий — приземистый и широкий, как кряж, в резиновых рыбацких сапогах и брезентовом балахоне с капюшоном — Сафонов Алексей, колхозный плотник. В корзинке у него, конечно, тоже рыба. Подозрительно богатый улов.

Ромка заметил, что и отец привычно обшарил взглядом корзинки, удочки. Как будто бы все в порядке, запрещенных орудий ловли нет.

Первым подошел и поздоровался Мордовцев. Он ласково кивнул отцу, убрал платок в карман и достал пачку папирос.

— Садись, братва, отдохнем малость. Закурить, Владимир Васильевич, не желаете?

Сафонов опустил тяжелую мокрую корзинку, прикрытую сверху крапивой, у обочины шоссе, косо, по-звериному глянул из-под насупленных бровей, не присев, стал закуривать. Колька-шофер освободился от корзинок и повалился на траву.

— Ну, как, Владимир Васильевич, хлопотно, чай, с заказником одному-то? — Мордовцев пыхнул дымком, сплюнул табачную крошку. — И кто это надумал нашу Лыковщину заказником объявить? Да и что толку? Подумаешь, десяток лосей уберегут да сотню уток. Все равно, как улетят на юг, там всех переколошматят.

Ромка понял, что отцу не хочется в сотый раз объяснять значение государственного охотничьего хозяйства и роль заказника на лучших охотничьих угодьях в области. Мордовцев и его приятели отлично все это понимают, не маленькие.

Мордовцев ласково плел неторопливый разговор, задавал немудреные вопросы о новых законах по охране природы, отец отвечал, но Ромка видел, что Сафонова эта вежливая беседа выводит из себя. Он кривил-кривил губы и все-таки не выдержал, рявкнул:

— Следить за нами приехал? Добычу нашу подсчитывать? Следи, следи, а только непривычные мы, чтобы каждый кусок в нашем рте считали!

— Чихали мы на всяких егерей! — вставил Колька-шофер.

Отец промолчал, только пристально посмотрел Сафонову в глаза. Тот, сдерживаясь, сквозь зубы процедил:

— Смотришь? Смотри, может и досмотришься!

Мордовцев дернул его за рукав балахона, приподнял тяжело набрякшие веки и, обласкав отца белесыми голубыми глазками, вежливо сказал:

— Напрасно вы, Владимир Васильевич, так подозрительно на наши корзинки поглядываете. У нас все как полагается: ни бредня, ни крылен, ни тем более сеток. Исключительно удочки и спиннинг. Мы насчет безобразия ни-ни, уж поверьте, по совести говорю.

Отец скупо усмехнулся, предупредил:

— Глядите, вам же накладно будет. Да и о других людях надо подумать, о детях и внуках. Что им-то оставим, если будем жадничать?

— Ну, если бы все законы соблюдали… А то леса под корень рушат, заводы рыбу отравляют, скоро совсем ничего не станет, так хоть сейчас чем-то попользоваться.

Сафонову явно не понравилась церемонность Мордовцева. Он поднял корзинку и раздраженно крикнул:

— Да чего с ним рассусоливать-то, тоже мне, законы приехал устанавливать! Показать бы ему наши законы.

— Ну зачем же так? — упрекнул его Мордовцев. — Товарищ Хромов поставлен на должность свыше, понимать надо, он тут ни при чем. Он указания властей исполняет. На его месте и ты бы за глотку любого взял, потому как сто рублей на дороге не валяются.

— Что-о? За что, братцы, сто рублей ему, за что? Тьфу! — Сафонов, матерясь, кинулся по шоссе к сельмагу.

За ним, согнувшись под тяжестью корзины с рыбой, подпрыгивая на каждом шагу, потрусил Колька-шофер и лишь потом, церемонно попрощавшись, последовал сам Мордовцев.

— Смотри, пап, какие корзинки-то тяжелые. Неужели все удочками наловили? И куда им столько?

— Жадность. Продадут, а деньги себе в карман. А Мордовцев-то ехида. Ласково стелет, да жестко спать. Горло, намекает, людям рву. Да разве ж я для себя природу оберегаю?

Ромке тоже было досадно. Он-то знал, что отец с матерью приехали в село из районного центра не ради своей прихоти или корысти, не за деньги ведет отец уже целый год борьбу с браконьерами. Он сам никогда лишнюю птицу или зайца не застрелит, он никогда не жадничает на охоте и того же требует от других. Но в селе многие этого не понимают и продолжают охотиться когда кому вздумается, а рыбу в озерах глушат и ловят чем попадя даже во время нереста.

— Да идите же завтракать, чего вы там? Отец, Ромка! — опять позвала мать и, когда они сели за стол, с горечью спросила: — Я видела, Мордовцев с приятелями подходил. Что они, грозились?

— Да так это, ерунда. Просто не понимают и обижаются.

— Обижаются? Ненавидят они тебя, я знаю! Я же говорила, не надо ехать сюда.

Мать подошла к отцу, склонилась к его плечу.

— Ну давайте уедем отсюда, Володя, не жизнь нам тут. Ты не все знаешь, а я знаю… Ты в районе на хорошей работе был, опять тебя возьмут. А тут старичок какой-нибудь пусть найдется, ему в самый раз по лесу бродить да со зверюшками возиться. Уедем, а?

Мать чуть не плакала, даже лицо у нее как-то сразу стало некрасивым. На отца Ромка старался не глядеть. Он и без этого знал: отец сейчас так сжал челюсти, что у него и зубы к губам прикипели. Так было всегда, когда мать заводила разговор об отъезде из села. И как это она не понимает, что работа егеря — очень нужная работа. Отец говорит, что охранять природу — значит охранять Родину, а браконьеры — враги природы. Тут никакому старичку не справиться, любой браконьер даст ему щелчка в лоб, он и скопытнется. Не-ет, тут нужен человек смелый и сильный, как отец.

Мать выговорилась и, отойдя к печке, всхлипнула. Ромке ее было жалко. Конечно, жить в деревне, возиться с коровой, курами, поросенком трудно. Мать родилась и выросла в городе и сроду никаким хозяйством не занималась. Вон и сейчас у нее лоб и нос в саже — лазила в печку чугунок доставала. Да только как же уехать из села? Тут озера какие, кругом леса да луга — жить интересно.

Отец вышел из-за стола.

— Не надо, Ариша, не говори ничего. Не следует нам отсюда уезжать. Стыдно перед людьми станет, скажут — струсил, государственное дело бросил. Да и люблю я эту работу. А угроз браконьеров я не боюсь, и дел на моем участке уйма.

Не дожидаясь, чем кончится разговор родителей, Ромка поскорее ушел в переднюю комнату. Там сел писать упражнение, потом часок потратил на чтение истории да литературы, а около одиннадцати покидал в папку учебники и тетради и побежал в школу, хотя до начала второй смены было далеко.