Его трудное счастье

Глава 19

Кучеров бросил перчатки в таз, повернулся спиной к санитарке, которая быстро помогла ему снять стерильный халат.

— Всем спасибо, — устало проговорил Валентин и вышел из операционной.

Сегодня операция прошла успешно, даст бог, мальчик этот будет ходить. Конечно, раненых много, много тяжёлых пациентов, но медицина шагает вперёд, так что у какой-то части больных всё больше надежды на полноценную жизнь. Надо сейчас сделать записи в операционном журнале, в истории болезни и заглянуть в чертежи. Мысль о применении различных фиксирующих винтов, спиц и прочего металлического богатства, что активно использовали травматологи, не давала Валентину покоя. Как бы ни ругали, как бы ни пытались запретить и уничтожить, но славное дело великого Илизарова живёт! И помогает спасти травмированные конечности. Так почему бы не применить эти наработки в нейрохирургии, ведь позвоночник тоже кость?

Он как-то поделился этими идеями с Вегержиновым, на что получил в ответ довольное кряхтенье друга и неожиданную фразу:

— Я всегда знал, что ты родился с правильными мозгами, а на сдачу тебе ещё и золотые руки выделили. Давай, дерзай. А когда я получу в наследство приватную клинику, то заберу тебя к себе, — после чего он криво усмехнулся и опустил голову.

Отец Алексея со своим другом на фоне всеобщей приватизации основали частный медицинский центр, а потому будущее Вегержинова в отличие от его сослуживцев по факультету выглядело более-менее радужным. И он часто шутил, что самой дорогой услугой в его будущей клинике будет «Мне просто спросить», а сидеть в кабинете с такой вывеской будет ясень. Алексей часто приезжал в столицу к отцу, обязательно навещал Кучерова и заявлял, что скоро будет иметь скидки на поездки в экспрессе, курсирующим между бывшей и настоящей столицами.

Кучеров вышел в коридор и с улыбкой оглянулся, услышав своё имя. Эта медсестра Наташа Пиратова вызывала у него только положительные эмоции, хотя поначалу он её пожалел, когда узнал, что она замужем за мужчиной, что был старше её на пятнадцать лет, и служил в этом же госпитале. Молоденькая девушка и взрослый мужчина, медсестра и опытный хирург, муж и жена… Вспомнив Валюшу Баланчину и её грустные потухшие глаза, Валентин с жалостью наблюдал за быстрыми передвижениями молодой женщины по отделению, слушая её звонкий голосок. А вскоре пожалел вдвойне, потому что Наташа оказалась женой его нынешнего руководителя Максима Игоревича Пиратова, строгого и жёсткого хирурга. Однако через несколько недель совместной работы и учёбы однажды вечером после тяжёлой операции они с полковником Пиратовым разговорились о том о сём, и Кучеров с широкой улыбкой слушал тихие признания своего нынешнего учителя. Оказалось, что Пиратов давно вдовец; что воспитывает дочь, в которой души не чает; что увидел новую медсестру и влюбился как пацан, забыв обо всём и наплевав на разницу в возрасте, на сплетни и слухи; не раздумывая познакомил дочь и будущую, как он надеялся, жену и просто тихо обалдевал в сторонке, когда его шестилетняя Женька учила Наташу готовить драники.

— Это я тут, на работе большой хирург, тиран, доктор наук и полковник, — с усмешкой тогда заявил Максим Игоревич, — а дома я типичный подкаблучник, честное слово. И почему-то уверен, чем больший подкаблучник муж дома, — в хорошем смысле этого слова, — с хитрой улыбкой добавил он, — тем увереннее и красивее его женщина на работе. Согласись, приятно, когда тебя после работы ждёт тёплый дом и горячий ужин, но когда тебя ждут, хохоча и визжа от счастья, — это приятно вдвойне. И тебе мой совет — не бойся показать своей женщине, что дома она богиня и хранительница, а ты просто охотник и доставала, что в наше время становится всё труднее и труднее. Никогда не думал, что доживём до карточек на продукты. И если ты смог притащить домой мамонта, то имей силы для того, чтобы помочь его разделать, а не упасть на диван, отмахиваясь от её просьб и делая вид, что ты зверски устал. Потому что самое важное в нашей жизни — это близкие люди. Всегда ставь их на первое место. Они важнее нашей работы, хобби. Цени их, словно они — это вся твоя жизнь. Потому что так оно и есть.

С того разговора прошёл уже год, а Наташа Пиратова так и порхала по отделению, правда, в последнее время не так быстро, потому что ей стал мешать аккуратный животик, в котором уютно расположился Пиратов-младший.

— Валентин Павлович, — Наташа автоматически поправила выбившуюся из-под накрахмаленной шапочки прядь волос. — Вас несколько раз какой-то мужчина спрашивал, пока вы в операционной были.

— Спасибо, Наташенька. Если он появится опять — дайте знать.

Наташа переступила с ноги на ногу и тихо продолжила:

— Только он странный какой-то, Валентин Павлович. Он в глаза не смотрит и головой подёргивает постоянно, как наши мальчишки после травм и контузий, понимаете?

— Ничего, разберёмся. — Кучеров вошёл в ординаторскую, открыл операционный журнал и на время выпал из реальности, записывая ход прошедшей операции. Что ни говори, а руки у Пиратова из правильного места выросли, так элегантно и бескровно немногие могут оперировать. К тому же ничего не скрывает, делится всеми наработками, немалым опытом, повторяя, что иногда только руки хирурга и его знания могут спасти жизнь человека. Так, всё записано, можно немного отдохнуть и заняться чертежами.

— Валентин Павлович, — раздался тихий голос Наташи. — Там вас тот самый мужчина спрашивает.

Кучеров успокаивающе улыбнулся и быстро вышел из кабинета — негоже пугать беременную женщину. Он поднял голову и резко остановился, прикрыл глаза и помотал головой.

— Воеводин, мать твою в коньках на босу ногу! Живой, — выдохнул он и шагнул к криво усмехающемуся бывшему командиру. Валентин крепко обнял друга, похлопывая по плечу и повторяя: — Живой, Димыч! Живой, чёрт тебя возьми!

Воеводин повёл плечами, освобождаясь от объятия, и тихо спросил:

— Кучер, ты мне не разрешишь тут переночевать? Не хочу в казарму возвращаться, набрыдло всё.

— Какой «тут», Димыч? Поехали ко мне! Там тебе и диван, и чай, и кое-что покрепче, и ужин будет. Наташенька, — Кучеров обернулся к улыбающейся медсестре, — передайте, пожалуйста, Максиму Игоревичу, что я дома буду. Ко мне мой боевой товарищ приехал.

Пиратова кивнула и помахала рукой. Валентин схватил джинсы и рубаху, запихнул всё это в пакет и обнял Дмитрия, выходя из отделения. Они подошли к стоящей на стоянке «Ниве», Кучеров широким жестом открыл дверь автомобиля и гордо произнёс:

— А это мой «Чарлик». Мы с ним когда по городу едем, все иномарки нам дорогу уступают, потому как сделан мой «Чарлик» из такого металла, что мало никому не покажется! Загружайся, Димыч, я Вегеру позвоню, а то он тоже себе места не находил все эти полгода.

— Валь, у меня к тебе не совсем обычная просьба есть.

— Выкладывай!

— А можно моя Людочка ко мне приедет? Я, наверное, тут задержусь, а без жены уже не могу. Она мне ночами снится. И Мишутка маленький.

— Валяй, — согласно кивнул Кучеров. — Места всем хватит. Квартира хоть и служебная, но огромная, да и хозяин всего один — я. А благодаря Вегеру, возможно, пристанище это так моим и останется. Он такой мастак по квартирам стал, что я надеюсь, что жильём я буду обеспечен. Хоть что-то получить в этой жизни за мою службу.

Они быстро добрались до дома, поднялись по лестнице в предвкушении ужина и задушевной беседы, но ничему этому не дано было случится. Как только Воеводин откинулся на спинку дивана, он тут же уснул. Валентин набрал номер Вегержинова, услышал короткое «Я еду» и устроился на кухне, стараясь не звенеть чашками и тарелками, готовя холостяцкий ужин. Он вернулся в комнату, где оставил спящего друга, убедился, что Дмитрий крепко спит, принёс подушку и лёгкое одеяло и тоже лёг, расправляя уставшие за день мышцы. А через минуту уже спал. Всё завтра, они ещё успеют наговориться…

Воеводин провёл рукой по мягким волосам и склонился над женой, едва касаясь губами вздёрнутого носа. Людочка спала, тихо сопя и вздрагивая, будто видела страшные сны. Но Дмитрий был уверен, что сегодня она будет спать без ужасных сновидений. Он усмехнулся, вспоминая, как Кучеров и Вегержинов вели еле переставляющую ноги любимую, а Воеводин со смехом воздевал руки к небу и горестно вздыхал:

— Боже мой, какое горе в семье, когда жена пьяница!

На что в ответ слышал что-то смутно напоминающее «прибью» и продолжал хохотать. Люда выпила всего бокал шампанского, но и этого количества алкоголя хватило, чтобы уставший и истощённый переживаниями женский организм отключился, дойдя до предела своих возможностей. Дима попытался поднять жену на руки, но только сильнее обнял её и молча глянул на друзей, которые без лишних вопросов подхватили Людочку и повели домой к Кучерову. Воеводин уложил засыпающую жену, услышал тихий счастливый вздох и замер, когда Люда сильно сжала его пальцы, будто хотела ещё раз убедиться, что внезапно вернувшийся любимый муж тут, рядом. После чего с улыбкой уснула. Дмитрий встал и аккуратно прикрыл дверь.

Алексей и Валентин сидели на кухне, тихо переговариваясь и смакуя ледяной чай. Воеводин сел к столу, задумавшись и опустив голову.

— Слышь, Димыч, а что у тебя с плечом, что ты даже тоненькую Людочку поднять не смог?

Воеводин криво усмехнулся и тихо бросил:

— Не только с плечом, но и с головой тоже. Ты, Алёшка, налей по одной, нарушу своё обещание, а больше мне всё равно нельзя. — Он замолчал, потом посмотрел на друзей и выдохнул: — А потом поговорим.

Вегержинов налил привезённую им финскую водку в матовой, будто запотевшей бутылке в маленькие рюмки, Дмитрий молча взял свою и также молча выпил, проговорив сквозь зубы:

— Без слов, мужики, и не чокаясь. За моих бойцов, что остались в тех проклятых горах…

…— В том, что случилось тогда в январе, есть и моя вина. Я должен был, просто обязан был подумать о том, как далеко всё это может зайти, — Воеводин стоял у окна, сложив руки на груди. — Но я не думал, что такое разпиздяйство возможно в нашей армии. Да что там — в армии! В стране! А самое страшное было услышать из радиоперехвата, как какая-то сука в золотых погонах приказала развернуть вертолёты, которые за нами шли. У меня тогда уже два двухсотых было. Совсем мальчишки, только призвались. Поэтому когда я понял, что нам оттуда живыми не выйти, я решил, что лучше под трибунал пойду, но мои срочники живыми останутся. Я ещё глупо рассчитывал на то, что смогу с теми договориться, но когда они потребовали немедленно сдаться в плен, пригрозив миномётным обстрелом высоты, где остались мои парни, понял, что договариваться не с кем. Я… известил по радиосвязи командование о своём решении, ответ даже слушать не стал. После уничтожения блокнотов с шифрами связи и радиостанций мы спустились в ущелье. Последним сдался наш снайпер, предварительно приведя в негодность свою бесшумную снайперскую винтовку. Ибо нехер, — усмехнувшись сказал Дмитрий. Он сделал глоток холодного чая и продолжил: — Двух погибших бойцов сначала несли на носилках, что смастерили из веток и плащ-палаток. Но потом услышали наши вертушки, которые вопреки приказу пошли в нашу сторону, после чего от нас потребовали бросить тела убитых. Недавно мне сказали, что родители тех мальчишек смогли забрать их останки весной, когда снег и лёд сошли.

— Слышь, Димыч, говорили, что они наших редко в живых оставляют, — заметил Кучеров, вспоминая раненых, доставленных к ним в госпиталь.

— Да, правда, только нам повезло, ни один из моих пацанов за время плена не получил тяжких увечий, не подвергался жестоким пыткам и не был убит. Били, конечно, но не убили. А всё потому, что среди тех оказались мои сослуживцы по Афгану. Да не простые, а их начальник разведки и контрик*, что раньше в одной бригаде со мной служили. Я там многое услышал, мужики. И увидел. И понял некоторые вещи, с которыми никогда смириться не смогу. Что и выложил на допросе уже у нас. Думал, закроют далеко и надолго, но начальник специальной разведки ГРУ за нас горой, понял, что мы попали в окружение по глупости наших генералов, наших же, бля, начальников, когда всё было не подготовлено. Приказал всех моих подчинённых отпустить, я пока здесь останусь, надо разобраться, что за сука у нас наверху сидит, что всех и вся сдаёт. Да и голову с рукой в порядок привести надо, хотя понимаю, что с таким плечом парашют мне будет только сниться.

— А сколько вас в плен попало? — тихо спросил Вегержинов.

— Сорок восемь, — тут же отозвался Воеводин. — Поначалу даже разговоров о передаче нас домой не было. А отыгрались на нас по полной программе! Пропагандисты хреновы! И журналюг приволокли, и родителей моих бойцов привезли, чтобы всё это снять и потом по телевидению крутить, типа мы враги, а с них прям иконы пиши. Одного рядового чуть не до смерти избили за то, что он крест отказался снять. Это я потом узнал, что это не первый такой случай.

— А с тобой что произошло?

— По голове бутылкой получил, после чего паралич схлопотал, поэтому-то меня и позже передали нашим. Если бы не генерал Цаголов**, дай ему здоровья и Бог, и Аллах, хрен бы я с вами сейчас разговаривал. Генерал у них в большом почёте, авторитет среди кавказцев, он-то и участвовал в нашем освобождении.

— А почему ты про трибунал подумал? — Кучеров встал и вытащил из холодильника кусок колбасы, порезал её крупными ломтями и положил на тарелку.

— Потому что мне им пригрозили, как только мы на Кавказ прибыли, — спокойно отозвался Воеводин и сел к столу. — Вы же помните югославские горы? Вот, а я к тому же ещё афганские не забыл. А потому как только нас в Моздоке высадили, я понял, что наш опыт ведения войны в горах коту под хвост можно засунуть, где уже наша с вами история и география проживают. Понимаете, я много переосмыслил и понял, в чём была наша ошибка.

Дмитрий отодвинул тарелку и взял в руки ложки и вилки, показывая, как выглядели склоны проклятых им гор и где находился его отряд. Перед Кучеровым и Вегержиновым сидел боевой офицер, который чётко знал, как и что он должен был делать.

— Горы в Чечне с густой растительностью. Мы поднялись вверх, чтобы занять господствующие высоты, но не учли того, что это не давало нам такого же преимущества, как в Афганистане, где скудная растительность не мешала обзору склонов с вершины. Да и бойцы мои не были подготовлены к ведению боевых действий в горах. Они дислоцировались в Аксае, расположенном в степной местности, — это ж наша родная Ростовская область, — а там такие навыки получить невозможно. За время нашего нахождения в Моздоке в течение всего двух недель мы просто физически не могли подготовить личный состав к передвижению в горах. Да и погода была говно, поэтому и высадка десанта проводилась в незапланированные места, что исключило работу артиллерии, а потом и эвакуацию, к тому же сказалась усталость пацанов от многодневного перехода по горам с тяжёлым снаряжением. Я тогда ещё до высадки сказал, что операция обречена, на что мне прямо было заявлено «под трибунал захотел, подполковник?» Вот я и решил, что лучше уж трибунал мне одному, как командиру, чем позволить убить сорок восемь пацанов. Понимаете, нас никто даже слушать не хотел. Нами руководил тот, кто был убеждён, что побритый боец сражается лучше небритого! Увы, но нашим доводам противостояла безудержная жажда выбиться наверх любой ценой и любым путем, подкреплённая цепкими тренированными мозгами, невероятное самомнение и пафос, помноженные на исключительный воровской рефлекс. И это я вам прямо говорю, а когда с заокеанскими инструкторами поближе пообщался, то понял, что всё это не просто так. Мужики, запомните мои слова, эта война не последняя. Американским интересам наиболее соответствует тлеющий низкоинтенсивный конфликт где-то у нас или в Европе, угли которого они будут периодически помешивать кочергой и докладывать дровишек, верьте мне.

— Ну с этим-то всё ясно было ещё в Югославии. Но это наша страна, наша территория, в конце концов у нас приказ, — тихо ответил Вегержинов.

— Приказ может отдавать человек, который за нас с вами, за эту страну, за территории эти сраные готов жизнь отдать! Как-то нас, молодых лейтенантов, собрал командир, которого я считаю лучшим из всех, с которыми служил, и сказал, что понимаешь, какие они тяжёлые, эти офицерские звёзды, только тогда, когда снимаешь китель, вернувшись домой. Так вот, решение и приказ — это квинтэссенция всего пути, который прошёл офицер и командир. От того, какое решение ты принял и как отдал приказ, зависит победа в бою. И я готов всё это взвалить себе на эти самые звёзды, да только мое желание нахер никому не снилось! И над этим всем должен стоять человек, который думает так же! — вдруг вскипел Воеводин. — А я такого человека пока не вижу! А выполнять приказы главнокомандующего, который…

Дмитрий умолк, сжал кулаки и сглотнул. Затем одним глотком выпил остатки чая, резко встал и вернулся к окну, за которым гудел никогда не засыпающий город.

— Есть в наших вооруженных силах такая категория, как высокопоставленный еблан, — продолжил свой монолог Воеводин. — Это тот, который боится доложить наверх, что у него чего-то не хватает, да и вообще предпочитает не докладывать неприятные новости. При докладе начальству он имеет вид лихой и придурковатый, а на вопрос «чего не хватает?» отвечает, что он всем обеспечен, даже если у него ничего нет. Плохо быть ебланом, неправильно, а на войне не просто плохо, а преступно. «От дохлого осла хотя бы уши»: всё равно мы, типа, какой-то результат получим, и это надо будет завернуть в обёртку победы и преподнести на золотом блюдечке наверх, а потом звания с наградами получить. Главное кулаками потрясти и джигу станцевать на костях погибших мальчишек! А у нас, простите, мужики, и главнокомандующий из этой же категории. Мне америкосы одно занимательное видео показали, после которого я понял, что… что в такой армии, под таким командованием я служить не буду! В армии, где в городских боях пользуются туристическими картами десятилетней давности, где потерь «дохера», а профита «нихера». И тут не работает золотое правило жизни: не знаешь — молчи, а знаешь — помалкивай. Тут орать надо во весь голос! Потому что когда наш главнокомандующий в конце своей речи о победе над коммунизмом произносит фразу «Господи, благослови Америку!»***, мне удавиться со стыда хочется!

— Ты о чём? — удивленно переглянулись Кучеров и Вегержинов.

— Вот именно об этом. Нам это видео никто не показывал, мы только знали, что президент в Штаты ездил, а вот америкосы всё записали. И дали нам посмотреть, чтобы мы убедились, за что воюем. И чьи приказы выполняем. Поэтому я и решил уволиться. Пусть у меня выслуги не хватает, я по здоровью уйду. Наша дивизия, мужики, на плаву держится только благодаря командиру. К нам новые офицеры влились из дружеской южной республики, там свои вооружённые силы в пешее эротическое путешествие отправляют, всё делают, чтобы угодить заокеанскому обкому. Ладно, страна развалилась. Ладно, партию запретили. Но армия? Неужели все забыли великие слова — «народ, не желающий кормить свою армию, вскоре будет кормить чужую»? Всё забыли, всё похерили, на смерть играючи посылают, не думая о будущем. А ещё почему-то никто не думает о том, что армия, уходящая на войну, и армия, возвращающаяся с войны, — это две разные армии. И никто не знает, во что это в будущем выльется. Да только я в такой армии, что от былого величия осталась, служить не буду, — угрюмо закончил Воеводин и вернулся к столу.

— Чем заниматься тогда планируешь? — спросил Вегержинов, прищурившись и внимательно разглядывая друга.

— Охранником в магазин пойду, — с усмешкой ответил Дмитрий. — Надеюсь, что Людочка и родные меня поддержат. В криминал меня не возьмут. Точнее возьмут, да я не смогу воров покрывать.

— Мы, Димыч, в такое время живём, когда вор на воре сидит и вором погоняет, — ответил Алексей. — Я вот о чём подумал. Вы с Людочкой в столицу переехать не хотите?

— Пока не думали об этом, ей институт закончить надо. А это не скоро будет, а там поглядим.

— Гляди, но учти, что мне ты можешь понадобиться, Дмитрий. — Вегержинов сцепил пальцы и обвёл взглядом сидящих за столом друзей. — Я ведь не шутил, что клиника мне в наследство достанется. Я тоже, мужики, решил по окончании факультета подумать о хлебах гражданских. А свои люди мне понадобятся. Так что есть у вас ещё в запасе года три, думайте, но помните — мои двери всегда открыты для вас. А теперь спать.

Они разошлись по комнатам, долго ворочались, вспоминая разговор и анализируя всё сказанное, понимая, что прошлого не вернуть, а в настоящем надо как-то жить, служить, а как это делать после того, как понимаешь, что ты нахер никому не сдался? Вот это и есть главный на сегодняшний день вопрос. Но жить надо, хотя бы для того, чтобы увидеть, чем этот бардак закончится!

_______________________________________________________________

*Контрик — военный сленг, означает начальника контрразведки противника.

**Ким Македонович Цаголов — советский и российский военный и государственный деятель, генерал-майор ВС СССР, старший советник президиума Верховного Совета СССР. Педагог, профессор, доктор философских наук. Ким Цаголов в 1995 году поехал на переговоры с боевиками без пистолета, без гранаты, со связанными руками. Но его слова были настолько убедительны, что вместе с ним через реку Аксай вернулись сорок российских спецназовцев, по разным причинам оказавшихся в плену. Их жизнь — его заслуга.

**«Господи, благослови Америку!» — 17 июня 1992 года, в американском Конгрессе выступил президент России Борис Ельцин, и объявил о своей победе над «идолом коммунизма». Это выступление не показывалось целиком по российскому телевидению, но потом его запись стала известна. «Хотел бы закончить своё выступление словами из песни американского композитора российского происхождения Ирвина Перлина: «Господи, благослови Америку!» И добавлю к этому: и Россию».