Эрих и школьная радиостудия

В школу приходит народная полиция

Комиссар народной полиции Бергман медленно шел вдоль стены, окружавшей спортивную площадку. Он внимательно осматривал все вокруг, особо пристально разглядывая те места, где стена была продырявлена еще во время войны. Но он не нашел ничего, что могло бы навести его на след грабителей. Впрочем, комиссар на это и не рассчитывал; у него были свои соображения по поводу случившегося. Он задумчиво повернул обратно и снова вошел в здание школы. Поднявшись по лестнице, комиссар остановился перед одной из дверей на верхнем этаже. Оттуда отчетливо доносился голос Бруммерта; директор вел урок. Бергман взглянул на ручные часы; до перемены оставалось несколько минут. Он осторожно нажал на дверную ручку, — ему вдруг страстно захотелось снова посидеть на школьной скамье и послушать учителя.

Все головы обернулись к нему. Дав знак директору, чтобы тот не обращал на него внимания и продолжал урок, комиссар тихонько направился к пустой парте в последнем ряду и с трудом втиснулся в нее. Бергману мешали его длинные ноги, но в конце концов ему удалось подобрать их. Он удивленно огляделся вокруг.

Эта классная комната совсем не походила на те, что он знал в свои школьные годы, но она безусловно нравилась ему куда больше. Стены были выкрашены светлой краской. Слева и справа от доски висели портреты Владимира Ильича Ленина и Вильгельма Пика, на другой стене — окантованные фотографии: групповые сборы, летние лагери, пионеры на загородных экскурсиях, сфотографированные директором и увеличенные членами фотокружка. Но больше всего поразила Бергмана классная стенгазета, на этот раз посвященная польско-немецкой дружбе.

Бергман попал на урок родного языка. Сегодня Бруммерт раздавал диктовки, называл и обсуждал ошибки. Урок должен был вот-вот кончиться. Но тут Стефан, подняв руку, задал вопрос.

— Скажите, пожалуйста, а как насчет суеверий? Когда, например, просыпалась соль или что-нибудь в этом роде? Есть в них какой-нибудь смысл?

— Почему это пришло тебе в голову? — спросил озадаченный директор.

— Просто так… — ответил Стефан и, взглянув украдкой на разъяренного Петера, улыбнулся.

Зачинщиком дела был Буби. Он подошел на перемене к Петеру, нерешительно поглядел на него и, наконец, сказал:

— Слушай, Петер, я должен кое о чем тебя спросить. Ты в этом хорошо разбираешься. Я видел сегодня такой страшный сон…

— Да-а? — заинтересовавшись, спросил Петер.

— Да, да. Слушай внимательно: я стоял у воды, у какого-то озера или моря…

— У в-воды? Хм. А вода б-была чистая или мутная?

— Кажется, чистая.

— Тогда можешь быть д-доволен. Ч-чистая вода означает радость и в-вообще что-нибудь хорошее. А м-мутная вода означает болезнь. Ну, дальше!

— И когда я там стоял, ко мне вдруг подплыл козел…

— К-козел?

— Настоящий козел! Такой откормленный, с золотистой шерстью. Он поглядел на меня, грустно так, и заплакал крупными слезами. А потом сказал мне: «Жирные рыбы, большие рыбы… ах, мы бедные жирные рыбы…»

— А п-потом?

— И все. Потом я проснулся, потому что мне было так жаль бедного козла.

— Хм… странный сон! Слезы обозначают радость, а вот козлы? Эт-того я не знаю. Но я м-могу тебе завтра все сказать, у бабушки есть сонник, там в-все написано. Посмотрим, может, там есть и к-козлы.

Сначала Петер ничего не заметил, даже тогда, когда вслед за Буби к нему подошла Ханна и таинственно отвела его в сторону.

— Слушай, Петер, сегодня утром, за завтраком, когда я ела яйцо, я опрокинула солонку. Это плохо?

— Ой, да, — многозначительно ответил Петер. — Это означает с-ссору в семье. Так и жди ее сегодня.

Но когда у Петера стали еще просить разъяснений и совета Лора, Ганс, Гертруда и Стефан, один за другим, все это показалось ему подозрительным. Лоре приснилась красная кошка с лиловым клетчатым галстуком; Ганс встретил утром трубочиста, который шел под руку со старухой, а у Гертруды как-то странно чесался левый мизинец на ноге — явно не к добру. Когда же Стефан спросил Петера: «Если увидишь паука днем, в полдвенадцатого, как это считается — пауком с утра или пауком в полдень?» — Петер понял, что его разыгрывают, и разозлился.

— С т-такими вещами не ш-шутят, — сердито сказал он и отказался давать далее какие-либо разъяснения…

Бруммерт, разумеется, всего этого не знал, но заметил, что вопрос Стефана имеет определенную цель. А то, что Стефан подсел к Петеру именно в ту минуту, когда директор отвечал на его вопрос, было, видимо, чистой случайностью.

— Да, ребята, об этом нам действительно необходимо поговорить, — сказал Бруммерт. — Ведь еще теперь, в наш просвещенный век, есть бесчисленное множество суеверных людей, во всяком случае гораздо больше, чем мы думаем. По правде говоря, в каждом из нас продолжает сидеть какая-то доля суеверия. Мы радуемся, когда встречаем на улице трубочиста: вот хорошо; сегодня я справлюсь с диктовкой. Но если вы обнаружили утром у себя в комнате паука, вы уже не так спокойны, правда? В чем же сущность этих суеверий? Ничего удивительного и колдовского в них, конечно, нет. Что могут иметь общего с нашими диктовками и ответами совершенно посторонний трубочист или безобидный паук, или кот? Многие говорят о тайном воздействии или каких-то невидимых лучах, но эти люди очень глупы, — мы-то знаем, как возникли подобные суеверия. Тут дело совсем не в пауках, раскидывающих свои сети в углу комнаты или в передней.

Вы наверно слыхали, что когда-то женщины и девушки сами пряли себе волокно, а зачастую и ткали материал для одежды. Вечерами они собирались в прядильнях, которые были почти в каждой деревне. Сидя у прялок, распевая песни и рассказывая разные истории, они пряли пряжу из льна, выращенного ими самими, а потом ткали из этой пряжи полотно. Деревенские парни приходили повидаться с девушками, все поддразнивали друг друга, смеялись и шутили; вот и пошла отсюда поговорка, — вернее, примета: вечернее тканье сулит удовольствие и веселье.

Но когда был неурожай и в деревне воцарялась нужда, все бывало иначе. Тогда женщины и девушки пряли и ткали весь день, с самого утра, чтобы заработать хоть немного денег. Вряд ли они в это время пели и смеялись, поэтому и стали говорить: утреннее тканье сулит беду да заботы.

Старинные прядильни исчезли и забыты, а поговорки остались и были перенесены на пауков, ткущих свою паутину, хотя эти насекомые тут совершенно ни при чем.

Тогда подняла руку Ханна.

— А вот говорят еще, — если просыпали соль, произойдут ссоры и несчастье в семье; это суеверие тоже так появилось?

— Да, примерно так же. Поразмыслите-ка сами; может быть, вы найдете ему объяснение.

Как усердно ни думали ребята, ни до чего они не додумались.

— Я вам немного помогу: кило соли стоит сейчас несколько пфеннигов; всегда ли она была так дешева?

— Нет, — ответила Бригитта, — раньше соль была очень ценным товаром и за нее очень дорого платили. Мы недавно говорили на уроке истории о Соляной улице, — по ней возили издалека соль, длинными обозами.

— Вот вам и объяснение! Еще в средние века соль была во многих местах редкостью, стоившей очень дорого. Представьте себе, что́ должен был переживать какой-нибудь рыцарь или бюргер, когда его сын, балуясь, смахнет со стола сосудик с драгоценной солью. Чем это могло кончиться?

— Скандалом! И побоями! — смеясь, воскликнула Ханна.

— Ну вот вам и ссоры в семье! Есть еще одно суеверие: тому, кто пройдет под приставной лестницей, грозит несчастье. Само собой разумеется, неприятность вполне может произойти… Достаточно стоящему наверху маляру уронить ведерко с краской — такие случаи нередки — и пропал новый костюм! Человек сказал: никогда не буду проходить под стремянками, это мне приносит беду. А другие люди подхватили его слова и сделали из них правило. Вот и возникло еще одно суеверие, и притом не произошло ничего сверхъестественного и таинственного.

Но как бы все это безобидно ни расшифровывалось, суеверие может стать опасным. Есть люди, которые не хотят признаваться в своих ошибках и обвиняют в своих неудачах черных котов, старух и пауков, вместо того, чтобы подумать над собственными поступками. А это в корне неверно.

Внизу прозвучал звонок, урок кончился. Директор встал и подошел к комиссару.

— Добились вы уже чего-нибудь, господин Бергман?

Бергман улыбнулся, увидев, как насторожились ребята.

— Мне бы хотелось задать несколько вопросов вашим ученикам.

— Пожалуйста. Ребята, это комиссар Бергман из народной полиции; он поможет нам поскорее разыскать школьную радиоаппаратуру. Скажите ему, не заметили ли вы чего-нибудь, что могло бы навести на след воров. Но вы должны говорить лишь то, что действительно знаете, a не то, что вы предполагаете или думаете. Он сумеет найти вора лишь в том случае, если вы скажете правду.

Лица детей стали серьезными. Бергман поднялся.

— Ребята! Нам, работникам народной полиции, было бы куда приятнее, если б вор был уже пойман и мы могли бы вернуть вам украденное. Может статься, вы даже немножечко разочарованы, что этого еще не произошло, но полиция не в состоянии ни предсказывать будущее, ни читать мысли; она должна, и часто с большим трудом, доискиваться следа, который может привести к преступнику. В этом отношении можете помочь нам и вы; поэтому я хочу задать сейчас несколько вопросов.

Прежде всего мы хотели бы знать, когда произошла кража; здесь у нас еще нет никакой отправной точки. Я узнал, что в понедельник была пробная передача, закончившаяся около семнадцати часов. В то время, следовательно, аппаратура была еще на месте. Кража была обнаружена во вторник, после десяти часов утра. Следовательно, она произошла между семнадцатью часами в понедельник и десятью часами во вторник. Это время мы должны сузить, насколько возможно. Могла ли кража произойти во вторник утром?

Петушок поднял руку.

— С десяти часов в радиоузле были члены радиокружка.

— Все время?

— Нет, — ответила Ханна, — нас потом позвали наверх, чтобы показать гостям школу. Но Петушок оставался внизу.

— Петушок? Это кто? — спросил Бергман.

— Я! — Петушок встал.

— Значит, ты был все время внизу?

— Да.

— А что ты там делал?

Петушок удивленно посмотрел на Бергмана.

— Я же заведующий технической частью…

— Вот оно что! А ты испытывал предварительно аппаратуру?

— Нет.

— Ну, раз ты заведующий технической частью, тебе следовало это сделать, ведь за нее отвечаешь ты. Значит, ты не можешь знать, были части уже украдены до девяти часов утра или нет?

Петушок покраснел.

— Не могу, — ответил он тихо.

Бергман улыбнулся.

— Следовательно, мы должны считать, что в это время никто не мог их похитить, раз ты был тогда в радиоузле.

— И ранее тоже вряд ли, — вмешался директор. — В половине девятого начинают приходить учителя и школьники; не думаю, чтобы вор решился тащить вещи в это время.

— Тогда займемся понедельником. Был еще кто-нибудь в школе после семнадцати часов?

— Я возвращался сюда после работы, — сказал директор. — Мне пришлось прийти за тетрадями с диктовками: днем я забыл взять их с собой.

— Когда это было?

— Примерно вскоре после восьми.

— Ничего подозрительного вы не видели и не слышали?

— Нет.

— В радиоузел вы не заходили?

— Хотел зайти, но не мог, потому что отдал ключ одному из моих учеников.

Бергман поднял брови.

— A-а! Нет ли его здесь в классе?

— Это я! — встал Юрген.

— Ах так? Значит, ты ушел из радиоузла последним?

— Да.

— Когда же это было?

Юрген задумался.

— Пожалуй, в половине шестого.

— Ты тоже не заметил ничего подозрительного?

— Нет.

Бергман кивнул, словно знал заранее ответ.

— Мы имеем дело с ловкими людьми, которые не оставили никаких следов. И замок в дверях вашего радиоузла совершенно цел и не тронут. Значит, его открывали не отмычкой, а, по всей вероятности, настоящим ключом. Сколько у вас ключей от этой двери?

— Насколько я знаю, два, — ответил директор. — Один у коменданта, другой я отдал Юргену.

Все взгляды устремились на побледневшего Юргена. Бергман внимательно смотрел на мальчика.

— А ты? Ты унес ключ домой?

Взгляд Юргена как бы случайно упал на Эриха: тот тоже был очень бледен; крепко сжав губы, он уставился прямо перед собой.

— Ключ? — растерянно спросил Юрген. — Как так?

— Ты давал его кому-нибудь?

— Давал? Кому же я мог его дать? — Юрген окончательно пришел в замешательство.

— Мало ли кому. А может быть, ты по дороге домой рассказал кому-нибудь, что у тебя есть ключ?

Юрген медлил с ответом.

— Н-нет… — выдавил он, наконец, из себя с трудом и судорожно глотнул воздух. Эрих глубоко вздохнул и поднял голову.

— В самом деле нет?

— Нет!

Директор пристально глядел на Юргена.

— Ты говоришь правду, Юрген? — настойчиво спросил он.

Тут встала с места Гертруда.

— Юрген обещал господину Бруммерту, что он хорошенько запрет дверь и будет аккуратен с ключом, а пионеры всегда держат слово.

Директор еще раз пристально поглядел на Юргена и повернулся к комиссару.

— Тогда мы ничем не сумеем вам помочь, господин Бергман. На нашего Юргена можно положиться.

Бергман задумчиво кивнул.

— До свиданья, ребята! Будьте готовы!

— Всегда готовы! — хором ответили они.

Бергман засмеялся и вышел, директор последовал за ним. Дети, теснясь, выбежали из класса. Никто не заметил, что Юрген остался, поманив к себе Эриха. Эрих нехотя подошел к нему.

— Чего тебе? — угрюмо спросил он.

Юрген подождал, пока шум в коридоре не стих; глаза мальчика гневно сверкали. Когда наступила тишина, он дал волю своей ярости:

— Что ты сделал с ключом, ты, идиот?

Но Эриха не так легко было запугать.

— Ничего я с ним не делал.

— Значит, ты его отдал кому-то?

— Ты же нашел его на полке… — пожал плечами Эрих.

Юрген стиснул кулаки.

— Тогда ты сболтнул кому-нибудь, где лежит ключ. Я скажу, что ключ был у тебя.

Эрих рассмеялся ему прямо в лицо.

— Что же ты не сделал этого раньше?

— Потому что не хотел ябедничать! — ответил взбешенный Юрген.

— Нет! — сказал Эрих и ухмыльнулся. — Потому что ты не должен был давать мне ключ. Нечего разыгрывать великодушного; ты так же влип, как и я.

Юрген моментально утих. Ему пришла в голову одна мысль, и он испугался. Он посмотрел с недоверием на Эриха.

— Значит, это был ты? — нерешительно спросил Юрген шепотом.

Эрих с искренним возмущением постучал себе пальцем по лбу.

— У тебя не все дома!

— Так кто ж это сделал тогда? — беспомощно спросил Юрген.

— Во всяком случае не ты, и не я. Но когда все узнают об истории с ключом, нам не поверят, поэтому мы должны держаться друг за друга. Слово?

Юрген покачал головой. Он заложил руки за спину и стал расхаживать взад и вперед, — совсем как директор, когда тот решал трудный вопрос.

— Но мы не можем их обманывать…

— А как ты поступил только что?

— Но…

Эрих пожал плечами и поглядел искоса на Юргена.

— Тебе самому должно быть ясно… — протяжно произнес он и собрался уходить.

Юрген в отчаянии поглядел на него. Что же можно считать правильным поступком и чего делать нельзя?

— Ладно, — шепнул он, но так тихо, что его слова едва донеслись до Эриха, и ринулся к двери, чуть не сбив с ног входившего в эту минуту Ищейку.

Ищейка испуганно уставился вслед умчавшемуся Юргену, потер пострадавший от столкновения локоть и покачал головой. Все сошли с ума! Из-за чего, собственно? Побывали бы в Лондоне. В последнем прочитанном им детективном романе за одну ночь убили четверых. А люди, узнав об этом, даже глазом не моргнули.

На его лице снова появилось озабоченное выражение.

— Мы никогда больше не увидим нашу радиоаппаратуру, — сообщил он Эриху. — И это сыщик? Он даже не потрудился взять отпечатки наших пальцев.

Эрих непонимающе взглянул на Ищейку.

— Какие отпечатки?

Ищейка поглядел на Эриха так, словно тот свалился с луны.

— Ты что, не читал никаких детективных романов? Это же первое, что делает настоящий сыщик, — берет у каждого, кого он подозревает, отпечатки пальцев.

Эрих недоверчиво заморгал глазами.

— Но ведь нас никого не подозревают.

— Дурень ты! — презрительно заявил Ищейка. — Конечно, подозревают каждого. И тебя тоже.

— Меня? Почему именно меня? — попятился в ужасе Эрих.

— Если ты не виноват, ты должен это доказать. Есть у тебя алиби[4]?

— Это еще что такое?

Ищейка только покачал головой в ответ на подобное невежество и махнул на Эриха рукой.

— Я скажу вам всем только одно: если настоящий сыщик не знает, как раскрыть преступление, это дело возьму в свои руки я. Не зря меня прозвали Ищейкой. Вы еще все будете поражены!