Эрих и школьная радиостудия

Мембрана от микрофона

— Ну, ну, говори же! Что ты придумала? — наседали ребята на Ханну, которая умышленно сделала паузу, чтобы еще усилить напряжение, и с гордостью оглядывала всех.

— Как это нам не пришло в голову? А для чего существует «Голос народа»? Мы напишем в газету.

— Ясно! — восхищенно закричал Буби. — Мы напишем в «Голос народа»! Поместим заметку о том, что нас обокрали, и попросим всех помочь нам восстановить передатчик. Молодец, Ханна! Леденцы любишь? На, возьми одну штучку!

Дети были окрылены надеждой, — может быть, таким образом они нападут на след…

— Где наши корреспонденты? — воскликнул Петушок.

Пионеркорреспондентами были Ханна, Ирма и Хельмут. Ну и Петер, конечно; без него не обойдешься. И Юрген.

Но Юргена не пригласили на заседание, которое состоялось через десять минут в пионерской комнате. В порядке дня стояли вопросы: 1) когда, 2) где и 3) как мы напишем заметку?

Хельмут устроился наверху в коридоре. Он вытащил туда из класса стол и сел за него писать заметку в стенную газету.

— Чего это ты здесь сидишь? — спросила удивленная Ханна.

Хельмут изобразил на лице возмущение.

— В пионерской комнате Петер. Проверяет свои книги — охает, ноет, точно приходит конец света. Попробуй поработай там! Есть куда более серьезные вещи, чем какие-то книжки, которые он посеял!

— Собирай свои пожитки и пойдем со мной! — распорядилась Ханна.

Петер в четвертый раз за сегодняшний день проверял список книг в библиотечке. Он был в полном отчаянии и не мог понять, как это у него не хватало сразу трех книг. Список постепенно стал совсем пестрым… В первый раз Петер ставил птички обыкновенным карандашом, во второй — чернилами, в третий — зеленым карандашом, а теперь взялся за красный. Он отмечал книги, имеющиеся в наличии, потом книги, выданные для чтения, на которые вел специальную картотеку. Взволнованно ставя красным карандашом отметку за отметкой, Петер удрученно охал и буквально рвал на себе волосы:

— Т-трех книг так и н-нет! Как это м-могло случиться?

Когда ребята вошли в комнату, вконец расстроенный Петер уставился на шкаф и глухо спросил:

— Нет ли случ-чайно у к-кого из вас синего карандаша?

— Перестань! — сказала Ханна. — Книги не появятся, даже если ты наставишь в списке каких угодно птичек, хоть лиловых, хоть желтых.

____________

Теперь не хватало только Ирмы, но она, оказывается, ушла домой.

— Спросим Пильца, не поможет ли он написать заметку, — сказал Хельмут.

Предложение приняли; заседание прервали, чтобы разыскать Пильца. Но и его уже не было.

— Пойдемте тогда после обеда к нему на квартиру, — решила Ханна. — Я еще зайду к Ирмочке и расскажу ей обо всем.

— А он нас выставит, — задумчиво произнес Петер.

Ханна замотала головой так, что ее кудряшки взлетели кверху.

— Пильц еще никогда никого не выставлял. Встретимся в четыре часа на Николаиплац, — ладно?

Пильц жил в большом многоэтажном доме на Любекерштрассе, наверху, под самой крышей. Дети поднялись на пятый этаж и очутились перед дверью, к которой была приколота кнопками простая карточка с надписью: «Петер Пауль Пильц». Ханна громко фыркнула, прочитав эту надпись.

Подождав, пока Ханна успокоилась, они постучали. Через некоторое время послышались шаги, дверь распахнулась.

— Будь готов! — приветствовали они, подняв руку.

— Всегда готов! — ответил учитель и добродушно поглядел сверху вниз на четверых ребят, которые смущенно стояли перед ним, возили ногами по площадке и подталкивали друг друга.

— Давайте, давайте заходите! — весело воскликнул Пильц.

Ханна первая переступила через порог.

Квартира состояла из двух комнат. Одна была удивительно мала: в ней помещались только кровать, ночной столик и узкий платяной шкаф; другая — непомерно велика: она служила жилой и рабочей комнатой одновременно и, вероятно, кухней тоже, потому что в углу, за яркой занавеской, гудел чайник. Комната казалась еще больше оттого, что была почти пуста. Мебель стояла вдоль стен, середина комнаты оставалась свободной. Когда Пильца волновали какие-то мысли, он тоже бегал взад и вперед, как Бруммерт. Три широких окна пропускали в комнату много света и воздуха; они были распахнуты настежь. Перед окнами стоял большой рабочий стол, заваленный стопками книг и тетрадями, — учитель, по-видимому, готовился к завтрашнему уроку. Напротив дверей стоял гигантский книжный шкаф, битком набитый книгами, брошюрами и журналами.

Но дети не стали все это рассматривать; взгляды их были прикованы к множеству картин, развешанных по стенам. Значит, это и есть те «необыкновенные, просто сногсшибательные» картины, о которых они знали понаслышке. Тут висели рядом холсты и акварели, рисунки углем и карандашом, гравюры на цинке и на дереве. Дети, преисполненные почтения, подошли поближе.

Учитель, улыбаясь, наблюдал за ними, а потом скрылся за занавеской, потому что чайник начал угрожающе бурлить.

— Не хотят ли гости выпить чашечку чаю? — осведомился он, выйдя из-за занавески.

Но гости не слышали его. Они ходили вдоль стен и разглядывали картины.

— Вы это все сами нарисовали? — спросил Хельмут.

— Бо́льшую часть. Остальные принадлежат кисти друзей и собратьев.

— Где эт-то мест-то? — осведомился Петер, указывая на большую и чрезвычайно пеструю картину, изображавшую белые дома под неправдоподобно синим небом.

— Это Алжир, в Северной Африке. Я был интернирован там некоторое время, когда шла война.

— А вот эти места я знаю! — возбужденно воскликнула Ханна. — Это Крым. В «Иллюстрирте Рундшау» были недавно фотографии. Верно я угадала?

Пильц кивнул, довольный.

— В-вы были в С-советском Союзе? — взволнованно спросил Петер.

Дети глядели на учителя широко раскрытыми глазами, словно перед ними стоял совершенно незнакомый человек.

— Да. Перед войной я полгода ездил по югу Советского Союза, изучал его, там и писал эти картины. Вот это берег Черного моря у Ялты. Вон там бухта Новороссийска. Это чеченка в старинном национальном костюме. А это группа путешественников возле Куры, в Тбилиси, столице Грузии.

— Вы д-должны об-бязательно рас-сказать нам все, все, — проговорил, заикаясь, восхищенный Петер.

— А это — это женщина из Тбилиси? — спросила Ханна, указывая на портрет красивой черноглазой женщины, изображенной в натуральную величину; на ее тяжелые темные волосы был наброшен пестрый платок.

В глазах учителя мелькнула на миг какая-то боль. Одна лишь Ханна заметила ее; внезапная мысль вынудила ее спросить, запинаясь: «Это ваша… жена?»

Пильц кивнул.

— Она… умерла? — робко спросила Ханна и прошептала: — Она такая красивая…

— А тут вы, господин Пильц, да? — воскликнула Ирма, стоявшая у противоположной стены. — У вас уже тогда была эта самая шляпа, которую вы теперь носите?

Пильц захлопал в ладоши.

— Ребята, чай остынет. Прошу к столу.

— Стола-то здесь нет, — сказала Ирма.

— Знаешь что, — сегодня, ради торжественного случая, мы возьмем самый большой стол. Тащите подушки и садитесь на ковер. Ирма принесет чашки, Ханна будет разливать чай, Петер — разносить печенье, а Хельмут…

— …б-будет усердно есть и п-пить! — смеясь, докончил Петер.

Чаепитие получилось очень веселым.

— Вы и теперь рисуете? — спросил Хельмут.

— Очень редко. Учитель и художник — вот две профессии, которые требуют человека целиком, если он хочет чего-либо достичь.

— Жаль! — сказала Ханна и снова взглянула на портрет красивой черноглазой женщины.

— Что ж, я могу повесить учителя на гвоздик и снова стать художником, если вы этого хотите.

— Нет, нет! — хором закричали ребята. И потребовали, чтобы Пильц им обо всем рассказал.

Когда в вазочке с печеньем уже не осталось ни крошки, Петер снова вспомнил то, о чем они совсем забыли и за чем они, собственно, пришли. Они поделились с учителем удачной идеей, которая пришла в голову Ханне, и Пильц ее одобрил. В то время как обе девочки мыли чашки, а мальчики выжидали с полотенцами в руках, когда можно будет вытирать посуду, они обсуждали вслух содержание заметки.

Ровно через час черновик был готов. Ханна еще раз прочла его, и после нескольких мелких поправок ребята единодушно объявили, что такой замечательной статьи в газете еще не было никогда. Хельмут переписал заметку начисто, и Ханне было поручено снести ее в редакцию «Голоса народа».

Но Ханна, всегда такая покладистая, отказалась.

— Это тоже должен сделать Хельмут, — заявила она. — Мы с Петером сейчас зайдем за Фрицем и пойдем к Хаане. Должна же Маргот стать, наконец, пионеркой. И Юрген придет туда; мы еще раз попробуем поговорить с господином Хаане.

Пильц прислушался.

— За каким Фрицем? — спросил он.

— Фрицем Фишером, — ответил Петер. — Он обязательно должен идти с нами. Он здо́рово умеет говорить!

— Только немножко тихоня, — добавила Ханна.

— Н-ну, ведь у него нет от-тца!

— А где Фриц живет? — спросил учитель.

— Да здесь, совсем рядышком с вами.

— Хм, — учитель задумался. — Знаете что? Идите к Хаане одни, не торопясь. А за Фрицем зайду я.

— В-вы тоже пойдете к Ха-ане? — Петер раскрыл глаза от изумления.

— Нет, не пойду. Но мне надо еще кое о чем поговорить с Фрицем…

Учитель нашел дощечку с фамилией Фишер на одной из дверей второго этажа большого углового дома. Пильц позвонил три раза, как было указано на дощечке, и через несколько секунд дверь открылась.

— Господин учитель? — удивленно спросил Фриц.

— Да, мой мальчик. Ведь мы не закончили нашего разговора, и я хотел бы продолжить его сегодня.

На лице Фрица появилось прежнее замкнутое выражение.

— Мне скоро надо уходить, — нерешительно сказал он.

— Я знаю, — к Хаане. Потому я и зашел за тобой. Мы немножко погуляем вместе и побеседуем.

— Сейчас я соберусь. Может быть, вы пока зайдете к нам в комнату? Только мама еще не вернулась с работы.

Госпожа Фишер с сыном занимали большую комнату, окна которой выходили на мрачный узкий двор. Кровать, кушетка, три больших шкафа, раздвижной стол со стульями и кресло в углу у окна составляли всю ее обстановку. Кроме того, у другого окна стоял маленький столик, — там было, видимо, излюбленное место Фрица. На столике лежали письменные принадлежности; над ним на самодельной полочке стоял ряд книг. «Робинзон», несколько сборников сказок, Марк Твен, «Оливер Твист» Диккенса, несколько томов Герштекера и Жюля Верна — эти книжки были в детстве и у Пильца. Но наряду с ними стояли новые книги: «Педагогическая поэма» Макаренко, Часы» Пантелеева, «Пенте вернулся» Отто Бернхарда Вендлера, «Васек Трубачев и его товарищи» Осеевой, Молодая гвардия» и другие. Когда Пильц увидел книгу Фадеева, ему вдруг стало совершенно ясно, что он должен сказать.

Фриц оделся. Они медленно спустились по лестнице и пошли, пока еще молча, по Любекерштрассе.

— Как тебе нравится Валько в «Молодой гвардии»? — внезапно спросил учитель.

Глаза мальчика вспыхнули на мгновение.

— Вот это был человек! — восторженно воскликнул он.

— Ты уже прочитал, как его арестовали и бросили в тюрьму? Знаешь, когда он встречает Матвея Шульгу?

— Да, я уже прочел всю книгу… и о том, как их истязали и пытали…

— Тогда ты, наверно, помнишь, как их привели к немецкому вахтмейстеру. Он хотел соблазнить Валько, чтобы тот занял место главного инженера у фашистов…

— Да, и предложил ему сигару, а Валько выбил ее из рук фашиста и ударил его по физиономии. А потом Валько и Костиевич разделались со всеми солдатами, которые были в комнате. И фашистам пришлось вызвать еще караульных, чтобы справиться с ними.

— Когда я читал эту книгу в первый раз, я не мог полностью согласиться с Валько.

Фриц удивленно взглянул на учителя.

— А вы разве поступили бы иначе?

— Валько остался, чтобы вести подпольную работу в местности, занятой фашистами. Подобное предложение должно было быть только кстати. В тюрьме он уже не мог помогать Родине, а так он был бы свободен и мог убежать. И если бы он согласился занять это место, сколько вреда он сумел бы нанести фашистам!

— Нет! — решительно сказал Фриц. — Валько не мог принять их предложение, его честь не позволяла ему, ведь это было бы торжеством фашистов. Скорее он дал бы себя убить.

— Ты так это понимаешь?

— Да.

— Вот видишь, Валько знал, какую цену имеет его жизнь в борьбе с фашистами, и тем не менее сознательно пошел на смерть, потому что его честь была честью всех советских людей. Не то его угнетенные соотечественники могли бы неверно понять его. Поэтому Валько не мог поступить иначе.

— Но… вы же сначала сказали, что…

— Я понял это только позднее. У Валько было сознание настоящего коммуниста. А у твоего отца этого сознания не было… или, может быть, было?

— Нет. Он отвергал фашистов, но и коммунистов тоже.

Фриц говорил быстро. Он смотрел на учителя напряженно, с какой-то надеждой и вместе с тем тревогой.

— Твой отец был по рождению буржуа, и это предопределило его судьбу. Я, кажется, понимаю, что́ ему пришлось перенести. Он видел, как рушится мир, который был убийственным, уничтожающим, низким и потому заслуживал гибели. Но о том, что еще задолго до этого конца были заложены семена нового начала, твой отец не знал. Он не хотел переживать конец вместе с теми, кого он видел насквозь и презирал, поэтому он и счел единственным выходом… и принял его. Разве ты не можешь понять отца?

У Фрица навернулись слезы на глаза. Мальчик остановился, полный смятения.

Учитель тоже остановился.

— Попробуй-ка поставить себя на его место. Нынче это, конечно, трудно, — мы живем в другое время и в совершенно другом мире. Твой отец не нашел правильного пути, которым пошли многие другие, те, у кого были открыты глаза. Я твердо уверен, что и он пошел бы с ними, — он был человеком чести, и, возможно, хотел лучшего. Не знал только, где искать это лучшее… Вот что я хотел тебе сказать, и мне кажется, ты меня понимаешь. Подумай еще над моими словами. Вон твои друзья, они уже дожидаются тебя. Будь здоров, мой мальчик!

Учитель протянул Фрицу руку, которую тот нерешительно пожал, и перешел на другую сторону улицы. Фриц долго смотрел ему вслед. Он сейчас с удовольствием остался бы один, чтобы как следует уяснить себе новые мысли, но Ханна уже нетерпеливо махала ему рукой. Фриц утер слезы, несколько раз энергично высморкался и пошел к товарищам.

— Вечная неаккуратность!.. — пробормотал Юрген, но он видел, что Фриц был с учителем, и больше не сказал ничего. Ребята вместе зашагали дальше.

Юрген торопливо рассказывал Фрицу о том, как пионеры впервые посетили господина Хаане, но вдруг заметил посреди фразы, что Фриц его не слушает.

— Ну, знаешь! — сердито сказал Юрген. — Ты что, воображаешь, что я разговариваю с деревьями?

Фриц ничего не ответил, и разозленный Юрген, наконец, умолк.

Семья Хаане недавно поужинала; только господин Хаане собрался растянуться на диване и спокойно выкурить сигару, как вдруг явились эти четверо. Немудрено, что он встретил их сердитым ворчаньем.

— Ах, вы привели с собой подкрепление? — спросил он, поглядев на Фрица. — Ты, кажется, будущий строитель электростанций, не так ли?

— Я еще не совсем решил, — ответил Фриц. — Может быть, я буду строить автомобили; это, собственно, еще интереснее.

Юрген, Ханна и Петер удивленно уставились на Фрица. Они еще никогда не видели его в таком хорошем настроении.

Но господин Хаане продолжал недовольно ворчать, разыскивая свои домашние туфли:

— Сегодня — то, завтра это, — надо знать, чего хочешь, иначе ничего не добьешься.

Он и не подозревал, что́ происходило в душе Фрица.

— Ну-с, так что вам от меня нужно? — спросил господин Хаане.

— Маргот должна стать пионеркой, — твердо сказала Ханна.

— Зачем? Ведь ваш радио… как его… лопнул, после того как у вас украли аппаратуру?

— В-вы уже з-знаете? — спросил удивленный Петер.

Господин Хаане заморгал глазами.

— Э-э… да… — ответил он в замешательстве. — Маргот, кажется, рассказывала об этом.

— Ну и что ж! — уверенно заявил Юрген. — Мы скоро получим аппаратуру обратно. Народная полиция уже напала на след.

— Ого! — произнес господин Хаане.

— Да, а потом мы сегодня написали заметку в «Голос народа»; она тоже поможет нам, — добавила Ханна.

— И в газете об этом будет?

— Конечно. Ведь это касается всех, — аппаратура принадлежит всем нам. Каждый, кто прочтет заметку, будет стараться выследить вора, чтобы вернуть нам то, что украли. К пионерам все относятся хорошо и помогают чем могут, — кроме вас, господин Хаане. Почему Маргот нельзя быть с нами?

Но господин Хаане уклонился от щекотливого разговора.

— Вот что происходит, когда за вами не присматривают учителя, — заявил он. — Вы не бережете свои вещи и… хлоп! — они исчезают, а с ними опять полетели к черту несколько сот марок. Сколько людей корпели на работе из-за этих денег, чтобы дать их вам! А вы? Вы вышвырнули их в форточку.

— За это мы еще привлечем виновных к ответу, — сказал Петер. — Но разве мы действительно виноваты? Надо, чтобы вы объяснили нам, как лучше поступать. Вы только всегда говорите: «За вами должен следить учитель, вам этого еще нельзя; подождите, пока вырастете». Но к-когда мы в-вырастем, б-будет поздно, тогда мы уже не сумеем сразу стать самостоятельными. Мы должны теперь научиться отвечать за то, что делаем, и нас учат этому в школе. А ведь мы бываем не только в школе, но и дома; значит, родители тоже должны помогать учителям, а не мешать им. Но некоторые родители мешают, хотя бы и не нарочно.

Вот у нас был такой случай в школе: когда там работали маляры, один ученик стащил банку м-масляной краски, — хотел выкрасить свой загон для кроликов. Мы его поймали с поличным и заставили объясниться. А он удивился, что нас это разозлило, и заявил, что нам, мол, не к чему так на это реагировать. И знаете, что он еще рассказал? Его отец почти каждый день приносит что-нибудь с работы домой — то связку досок, то пакетик гвоздей, то новые клещи. Это, мол, народная собственность и потому принадлежит всем, — так считает его отец. Нам пришлось довольно долго разговаривать с этим мальчишкой, пока он не понял, что ошибался. Если вещь принадлежит всем, нельзя, чтобы ею пользовался только один человек. Конечно, надо было бы поговорить с его отцом, да только он просто выгнал бы нас вон, мы ведь еще не взрослые. Вот видите, разве нам не важно еще в школе научиться понимать, что мы должны отвечать за народную собственность? За один день этому не научишься, конечно, ошибки бывают, я по себе знаю. — Петер покраснел, но храбро продолжал. — Я, например, д-должен хранить нашу б-библиотеку, но ин-ногда забываю вынуть к-ключ из шкафа. И вот теперь у м-меня не хватает т-трех книг. Значит, я п-плохо работал, злоупотреблял д-доверием других пионеров. За это я д-должен отвечать перед сбором дружины. А они уж т-так нал-летят на меня, что в другой раз я н-наверняка буду вним-мательнее.

— Хм-да, — сказал господин Хаане.

Он еще часто говорил «хм-да» в этот вечер, и когда четверо друзей ушли, погладил по голове Маргот, которая все время сидела молча, только глаза у нее блестели.

— Тебе очень хочется стать пионеркой, да? — спросил отец.

— Да, папочка, — тихо произнесла она и посмотрела на него с надеждой во взгляде.

— Хм-да, — задумчиво буркнул господин Хаане и после недолгого молчания добавил: — Вреда это, собственно, никакого принести не может. Хм. Ну, мы еще поговорим с тобой…

Поздно вечером, когда Маргот уже давно спала и, может быть, видела во сне голубой галстук[7], господин Хаане еще раз зашел в свой магазинчик. Он не спеша зажег свет, направился, после некоторого колебания, к шкафу с радиодеталями и в раздумье уставился на его дверцу, затем открыл ее и стал шарить в нижнем ящике. Когда он выпрямился, у него на ладони лежала микрофонная мембрана…

А в это время Петушок беспокойно ворочался в постели и никак не мог уснуть. Ему пришло в голову, что он обманул комиссара полиции, — ведь он же не был во вторник в радиостудии в течение всего промежутка времени от девяти до десяти часов.