Эрих и школьная радиостудия

Лифт с душем

Удивленные мужчины подняли головы.

— Вот так так! Уже явился первый карапуз! — воскликнул техник, с улыбкой разглядывая довольное мальчишеское лицо Стефана, сплошь покрытое веснушками, особенно густо украшавшими вздернутый нос.

Стефан перестал смеяться.

— Карапуз? — оскорбленно проворчал он и протиснулся в дверь. — Вот до чего дело дошло!

— Ну, ну, — стал успокаивать его техник, сделав испуганное лицо, — это у меня так вырвалось. Я не собирался тебя обидеть.

— Что, Стефан, не дождаться никак, да? — спросил директор, кивнув мальчику.

— До конца еще дело, положим, не дошло! — сразу же вставил словечко веселый техник. — Я должен навести красоту на вашу установку.

Он взял со стола металлическую дощечку и приложил ее к двум заранее просверленным дыркам на передней стенке шкафа с аппаратурой, затем осторожно вставил шурупы и привернул их накрепко. На дощечке было написано:

Техник отступил на два шага и снова внимательно посмотрел на свою работу.

— Так… теперь устройство закончено. Можете пускать в ход ваш передатчик. Более современного оборудования уже не найдешь.

Укладывая инструменты, он наблюдал за Стефаном, который разглядывал горящими от восторга глазами шкаф с аппаратурой и распределительный щит; лицо техника покрылось множеством складок, словно кто-то смял его; от глаз побежали лучики мелких морщинок, уголки рта задергались. Он быстро обернулся к директору.

— Вспомнить только мои детские годы: грифельная доска и несколько книг, перетянутых ремнем, — так я отправлялся в школу. И как только завижу издали школьное здание, уже весь дрожу от страха; ведь если мы отставали в учебе, тогда — хлоп, хлоп! — доставалось нам на орехи, да еще как! Указкой или линейкой, чем под руку попало. Здо́рово меня лупили. Нашим единственным учебным пособием было старое, съеденное молью, чучело совы. А нынче какая у вас школа? С собственными громкоговорителями и радиопередатчиком, и тому подобное! Я бы с удовольствием стал опять школьником и наверстал то, чему мы тогда могли научиться; ведь все это с большим трудом пришлось мне позднее заучивать самому. А завтра, глядишь, придется мне устанавливать коротковолновый аппарат, послезавтра — лифт с душем, горным солнцем и телефоном, а потом наверху в пионерской комнате уже будет стереокино… Чего ты смеешься?

— Смеюсь над лифтом с душем, — сказал директор и ухмыльнулся.

Техник взглянул на него с подозрением.

— Твое счастье! Это единственное, над чем ты можешь смеяться. Лифт вам не нужен, а, Стефан? Лестницы куда более полезны для здоровья, когда можно бегать по ним после часового сидения на одном месте. Но стереокино — вот это было бы уже неплохо, да? — Он положил руку на плечо Стефана, который лишь рассеянно кивнул головой. — А почему бы и нет? Никогда не считай, что лучше уже быть не может. Сперва вы получили трансляционную точку, потом киноаппарат, теперь у вас уже целая радиовещательная станция; продолжайте в том же духе, друзья! Никогда не считай, что лучше уже быть не может, — слышишь? И не только в отношении того, что делают другие, но, главное, в отношении тебя самого, твоей собственной работы!

Он повесил через плечо сумку с инструментом и крепко пожал руку директора, затем еще раз быстро окинул взглядом комнату.

— Ваш монтаж я делал особенно охотно. А теперь мне пора идти. Я показал ребятам, как со всем этим нужно обращаться; а ты последи, чтобы они не наделали глупостей. На завтрашнюю торжественную пробу установки я приглашен, приду обязательно… Мы еще увидимся попозже, поговорим насчет этой… — он быстро взглянул на Стефана, но тот не обращал на них внимания, — истории с комендантом. Только не опаздывай, не то уже не застанешь товарища.

— Я буду у вас около четырех, — ответил директор. — Передача надолго не затянется; мне надо заменить учителя, того, что ведет кружок.

Техник еще раз кивнул ему; он собрался было выйти из комнаты, но на пороге уже стоял какой-то человек и Гофман со всего размаху налетел на него.

— Хоп-ля! — сказал техник и снова надвинул кепку на лоб. — Теперь я удаляюсь, тут становится тесно!

И с этими словами он исчез.

Человек, остановившийся в дверях, был комендант Рауэ.

— Мне надо поговорить с вами, господин Бруммерт, — сказал он. — Дело касается подвала…

Но директор думал в эту минуту о куда более важных и интересных вещах, чем подвал.

— Ну не чудесный ли у нас теперь радиоузел, господин Рауэ? — весело спросил он. — Сколько удовольствия ребятам!

— А каких безумных денег это стоило! — проворчал комендант.

— Зато у нас есть все, что нужно, — возразил директор. — Смотрите, вот шкаф с аппаратурой, к нему присоединены радио и проигрыватель, там стоит микрофон, а вот самое современное оборудование, какое есть в этой области: наш магнитофон; только пленку надо достать.

Бруммерт говорил восторженно, ничего не замечая, но в конце концов увидел, каким молчаливым и неприветливым оставался Рауэ, все еще стоявший в дверях.

— Разве вам не нравится? — спросил директор, обернувшись к Рауэ.

Рауэ скривил рот.

— Уж очень дорогая игрушка! Мы такого и не видывали, а тем не менее выросли. Лучше было бы вложить эти деньги в мою квартиру и привести ее, наконец, в порядок. Оконные рамы в спальне совсем развалились, потолки повсюду испорчены; в одной комнате нужно перестлать полы… Но об этом никто не заботится. Мне-то безразлично, — махнул он рукой, — мне уж там недолго осталось жить.

— Ремонт квартиры коменданта запланирован на май месяц. Можете не беспокоиться, — ответил директор.

— А потом его опять отложат. Знаю я, как оно бывает… Комендант школы — личность второстепенная, все только для детей. Интересно знать, сколько времени понадобится, чтобы эти озорники прикончили аппарат. Грех, да и только! Но с тех пор, как вы стали директором, ребятам позволяют делать все, что им вздумается.

— А разве это плохо? Если они хотят именно то, что им надо хотеть… Мы их так и воспитываем. — Директор заставил себя подойти к коменданту. Его голос звучал тепло и сердечно. — Теперь мы знаем, что в нашем детстве школа не давала нам того, что должна была дать. Неужели вы думаете: «Чего не имел я, не должен иметь и мой сын»? Нет, я не верю, что вы так думаете. Жизнь наших детей должна быть прекрасной и радостной; в учителе они должны видеть не врага, а друга и помощника; они должны учиться не из страха перед побоями, но с удовольствием, гордясь своими успехами и дисциплиной. Они должны вырасти людьми, которые твердо стоят на ногах, имеют великую цель в жизни; им предстоит отдать этой цели все свои силы. Дети обязаны знать не только свои возможности, но и пределы этих возможностей, а также все свои слабости. Они должны стать сильными, трудолюбивыми, честными людьми, обладающими чувством ответственности, — людьми, которые любят и уважают других людей. Это не так легко, и мы обязаны им в этом помочь. Наша жизнь становится все более прекрасной, наши интересы все более разносторонними. И школа должна быть разносторонней… Уметь читать, писать и считать уже недостаточно, И радиоузел дан им для учебы, а не для игры. Почему вы не хотите меня понять, господин Рауэ?

Директор разгорячился, убеждая Рауэ, но только один человек слушал его восхищенно, стоя с пылающими щеками позади, у распределительного щита; комендант же застыл на месте, скорчив пренебрежительную гримасу.

— Вы еще увидите, к чему это приведет, — язвительно сказал он. — Моя точка зрения другая: хороший подзатыльник, данный вовремя, лучший способ воспитания, чем все ваши прекрасные слова… Но я пришел к вам по поводу подвала…

— Хорошо, поговорим о подвале, — прервал его директор, постепенно теряя терпение. — Я предвижу, что вы скажете, и хочу, чтобы вы знали мое мнение. Этот подвал был пуст; для ваших вещей, которые здесь стояли, у вас есть собственный подвал. Мне нужно было помещение, и я занял это, пустое, потому что оно очень удобно нам для радиоустановки.

— А до меня, конечно, дела нет! — вскипел Рауэ. — Тот подвал сырой, туда я свои вещи не поставлю. Я требую…

Но тут в коридоре послышалось множество торопливых шагов, и неприятному спору был положен конец. Дверь распахнулась, в комнату толпой ввалились дети, только и ожидавшие этой минуты.

— О-ох! — воскликнули они хором и, широко раскрыв глаза, уставились на аппаратуру. Пионеры из радиокружка явились принимать свой радиоузел — Юрген, Ханна, Рената, Петушок, Бимбо, Буби, Бригитта, — все были тут.

— Будь готов! — приветствовали они директора.

— Всегда готов! — ответили директор и Стефан. Директор взглянул на часы. — Однако вы здорово торопитесь! Ведь еще нет трех часов.

Пионеры незаметно подмигнули друг другу, притворяясь, будто ничего не слышат. Те, кто стоял сзади, протиснулись вперед, стараясь тоже что-нибудь разглядеть, — комната вдруг превратилась в настоящий муравейник.

— Здо́рово!

— Вот это да!

— А перед чем надо говорить?

— Погляди-ка, магнитофон! — возбужденно перекликались дети.

В этой толкотне, в этом гуле один лишь комендант Рауэ стоял недвижимо, как утес, и делал вид, что все происходящее его совершенно не касается, хотя внутри у него так и кипело.

Бригитта в волнении схватила директора за рукав и подтащила к микрофону, чтобы ей поскорее все объяснили. Только теперь, когда Бруммерт оказался рядом с комендантом, Рауэ, наконец, заговорил.

— Значит, вы не освободите мне подвал? — спросил он.

Директор удивленно взглянул на него. Он совсем забыл о коменданте. Поняв, наконец, смысл его вопроса, Бруммерт даже не мог найти нужные слова, чтобы дать резкий отпор этому нелепому требованию.

— Ну что ж, — сказал комендант, сжал губы так плотно, что от них осталась только тонкая черточка, круто повернулся на каблуках и вышел вон. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.