Евгений, Джек, Женечка

18. Ярослав

К сыну я бежала через нескошенную траву. К сыну! Так я себя успокаивала, отгоняя противную мысль, что снова бегу от Джека и себя самой. Без оглядки. Прыжок, второй, третий — дыхание как пропало, так и не вернулось, но переводить дух некогда. За грозный лай шнауцер схлопотал от Ярослава поводком.

— Ты не понимаешь, что делаешь? — возмутилась я вовсе не из-за собаки, а из-за того, что не удержала себя в узде и показала Джеку товар лицом.

Хотя и пса, получившего по обрубку хвоста, было жаль, но себя все же больше! Для пущей важности я вырвала поводок из рук сына.

— Сама сказала, что поздно! — буркнул Ярослав, смотря на меня исподлобья.

— Нельзя лупить пса… Поводком! — добавила, понимая, что сама иногда замахиваюсь на горластого шнауцера. — И звонить отцу среди ночи, когда ты пообещал мне молчать!

Мне бы самой сейчас помолчать, но слова сами вылетали изо рта, хотя я прекрасно понимала, что они вернуться ко мне рикошетом.

— Я не сказал про тарзанку! — выдал Ярослав громко и обиженно.

— Зато много чего другого, наверное, сказал! Раз он мне позвонил.

— Я не просил его тебе звонить…

— Слушай, Ярослав!

Жаль, на сыне не было ошейника, а то бы я притянула его к ноге, как сейчас Берьку! Как иначе призвать его к ответу… За его действия!

— Сколько раз я тебе говорила, что когда отец в командировке, ты ему не жалуешься, даже если тебя все достало…

— Я не жаловался! — перебил сын.

— Когда звонят в два часа ночи…

— Мама, было одиннадцать! — заорал Ярослав, и Берька теперь залаял на него, а по хвосту получил от меня.

«Заткнись!» — хотелось сказать обоим!

— Ты когда-нибудь да поймешь причинно-следственные связи. Я на это очень надеюсь. Папа далеко, он понятия не имеет, как мы тут живем…

— Так пусть приедет и посмотрит!

— Ты же знаешь, что он не приедет…

— Почему?

В голосе сына вызов. У меня в душе тоже. Нужно собраться и прекратить психовать. И не облизывать губы, будто мимолетный поцелуй мог оставить на них след. Этот нет… А настоящий, похоже, на них зацементировался и не позволял мне столько лет весело улыбаться. Не наигранно. От души, которая б не ныла.

— Потому что папа занят и не любит дачи. Ты его и так скоро увидишь, а пока договоримся не трепать ему нервы. И мне тоже. Тебе нравится, когда я на тебя ору?

— Нет.

— Так не доводи меня…

— Ты все равно орешь. Даже когда я ничего не делаю.

Орали мы оба — к счастью, по реке не побежало эхо. Нашу перепалку перекрыл шум электрички — последней. Еще пару часов и пойдут товарняки… Я уже слушала их, лежа без сна прошлой ночью.

— Это неправда!

— Правда!

Правда у каждого своя — ничего не попишешь.

— Давай жить дружно? — заговорил во мне Кот Леопольд. — Хотя бы этот месяц. Ты слушаешься, и я не ору.

— Ты мной командуешь!

— Я тобой не командую… — говорила я тихо, почти басом. — Ты меня просто не слышишь. Никогда. Поэтому я ору. И вообще-то я чуть больше тебя в жизни разбираюсь. И папу знаю чуть дольше, чем знаешь его ты. И если я прошу ему не звонить, то это лучше для тебя. Иначе отправлю тебя в лагерь, который папа для тебя выберет.

— Ты хочешь от меня избавиться?

И взгляд злой — мой, не Влада…

— Я хочу, — начала я медленно. — Чтобы тебе было хорошо. А раз тебе со мной плохо, я отправлю тебя к чужим людям, которые присмотрят за тобой, пока папа работает. Но мне кажется, что здесь тебе будет лучше и веселее. Если ты станешь наконец делать то, что я скажу…

— С нянькой? — усмехнулся Ярослав, вздергивая острый подбородок.

Весь он острый и колючий, даже его кудряшки. Когда-то он был супер-кьют, но детское очарование давно испарилось, и теперь передо мной изо дня в день предстает ежик ни головы, ни ножек… Нет, ножки иногда появляются в этом сгустке злобы, чтобы потопать на мать. Может, зря я радовалась, что малыш не бросался в магазине на пол… Капризничать нужно в детстве, чтобы подростком не качать права так нагло.

— Я в твоем возрасте приходила домой только пожрать. Если ты вылезешь из своих игрушек, то увидишь, что на даче тоже жить можно. Велосипед купим — тут у нас по дорожкам в садоводстве, как по горам получится кататься. Лодку надувную возьмем, удочку… Ты Егора бы спросил, что он делает целый день…

— Играет, когда отца нет рядом.

И снова во взгляде вызов.

— Просто замечательно! — Не подумав, я вскинула руки, затянув бедному псу ошейник. — Жизнь без цербера не жизнь, а виртуальный беспредел. И после этого ты спрашиваешь, почему я рычу, как собака. А вот потому! Пошли. Я тебе найду, чем завтра заняться. Будешь мне гамак для йоги вешать! А потом в магазин на станцию пойдем два километра ножками…

Ярослав скривился еще больше.

— Так Женька и пошла…

— Я ходила в ее возрасте со станции пешком!

— Это ты…

Да, это я. Я, кто все это придумал. И только я могу вылезти из этой реки недопонимания сухой. Если напрягусь. А я, кажется, напряглась дальше некуда. Трансформаторная будка так не гудит, как я… Как у меня в ушах… В которых до сих пор дрожит голос Сомова. И у меня дрожит все в груди — кто мог подумать, что меня будет так штырить от его близости. Кто бы сказал, что я встречу его здесь… Кто бы предупредил!

Дома я уставилась на себя в зеркало: долго смотрела, не выключая в кране воды. Сколько воды утекло с нашего расставания, а ведь болит, точно вчера… И еще больнее стало от сегодняшнего отношения Сомова — будто старые друзья встретились. Чисто мужская уверенность в том, что я все проглотила и весело побежала в новую московскую жизнь. Только бы не подумал, что у меня в ней не все хорошо сложилось. Мне не нужна его жалость, не нужна… Так и хотелось сказать своему отражению — изыди, пьяная истеричка! Не порти мне нервы, не береди раны, которые я так и не залечила за двадцать лет. Стань наконец взрослой — научись не реагировать на людей, которым на тебя плевать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну как прошло? — писала мне между тем Маша.

— Посидели и разошлись. Скучно.

— А ты боялась…

Чего боялась, то и случилось. Выставила себя дурой — показала парням, что какой была, такой и осталась… И уж если мне потребуется мужская рука, я одолжу ее у Алиски — ее муж меня хотя бы не знает. Нужно пригласить их на ужин. Нужно…

— Все нормально? Не поругались? С сыном?

Сообщение пришло с незнакомого номера без подписи, но оно в подписи и не нуждалось. Взял телефон у Шланга, то есть все же пообсуждали меня за глаза и за бутылкой… Ну а чего я от них ждала? Английской чопорности? Какими были, такими и остались… Гавнюками!

Покрутила телефон в руках и выключила. Никто не сказал, что я обязана отвечать на сообщения с незнакомого номера.

— Уже спишь? — пришло новое, и я снова выключила экран телефона.

Это же эсэмэска — по ней не скажешь, просмотрена она или нет, да я и не нажимала на нее — успела в уведомлениях прочитать.

Почему же так больно? Почему?

Я положила телефон на обеденный стол. Мне не нужен будильник. Меня разбудит Евгения Матвеева, а Евгений Сомов может писать мне до посинения. Через двадцать лет! А нужно было написать всего лишь одно письмо на московский адрес. Ему тогда просто не было это нужно. А сейчас мне не нужны его эсэмэски. Экран снова загорелся, но я не приблизилась к столу. Я больше не приближусь к Джеку даже на пушечный выстрел.