Евгений, Джек, Женечка

25. Не Золушка

— Мама, я не хочу суп, я его вчера ела…

Боже, еще и эта начала выделываться? Я готовилась получить втык от Ярослава за то, что намеренно кормлю его тем, что он не любит. Хотя кормлю тем, что мне легче приготовить! Я еще не оклемалась после ночной трассы, и то, что взяла и отрубилась на диване беззаботно, как в детстве, тому прямое доказательство.

— Ничего другого нет. Ешь, пожалуйста, суп, — говорила я тихо, понимая, что орать на трехлетнего ребенка последнее дело.

Особенно с учетом того, что в нормальные дни в это время дочка давно уже спит. Но сегодня день ненормальный, и мать ненормальная, и еда, соответственно, не может быть нормальной.

— Дай кашу!

О, кашу Женечка могла есть на завтрак, обед и ужин — главное, побольше сахара положить и масла. Скорее всего, ей нравился сам процесс облагораживания своей тарелки, а не поглощения злаковых культур.

— Кашу надо греть, а суп я уже согрела. И у меня нет молока, чтобы ее разогреть, — говорила я с дочерью, точно со взрослой.

— Чего не сказала, что надо молока купить? — подал голос Сомов, которого я пока еще не пригласила за стол.

— А мне не нужно было молоко! — повысила я голос и собралась спустить на него собак, которых попридержала с дочкой.

— Сходить сейчас к нам тут? — не понял он, что играет с огнем.

— Сейчас обед!

Ну да, и у нас, и в магазине.

— А без молока разогреть в микроволновке нельзя?

Он что, не понимает, что лезть со своими советами к чужим людям некрасиво?!

— Джек, налей себе суп и ешь. Или кашу разогрей в микроволновке для себя! — отчеканила я и с трудом не добавила «И ешь молча!»

— И для меня разогрей! — выдала моя дочь.

Вражина! Это что еще за перебежка в стан врага!

Я снова не успела вставить твердое материнское слово, а нужно уже было вставлять матерное! Джек подорвался исполнять просьбу, и через минуту перед ребенком дымилась тарелка с кашей, и Женечка с довольной ухмылочкой полезла ложкой в сахарницу…

У меня от всей этой картины маслом скрутило живот, горький ком подступил к горлу, и я промолчала, когда перевела взгляд на постороннего мужика, сидящего за моим столом. Он совсем не призрак из прошлого, он очень даже осязаемый и душный — не только из-за туалетной воды, а потому что с первой минуты своего появления на пороге моего — моего — дома начал наводить свои порядки, точно имел на это какое-то право. Мужское, да? Нет, в моем доме ты не будешь ничего решать… Ты уже решил мою судьбу двадцать лет тому назад. Без моего на то согласия.

— Женя, ешь быстрее, — обратилась я к дочке, но имела в виду обоих Жень. — И пойдем спать.

А второй пусть едет домой. Я уже обернулась к Джеку, чтобы спросить, не пора ли ему отчаливать, а то застрянет на Мурманке, когда все дачники разом рванут в город.

— Я не пойду спать! Я не хочу! Я уже большая! — испортила все Женечка.

Не нужно было называть ее Евгенией, вон не нужно было…

— А большие тоже спят днем, — не дал мне ответить взрослый Евгений. — Если бы мне твоя мама предложила пойти спать, я бы, вот честно, не отказался…

Честно? Да я не сомневаюсь! Ты за этим и явился, только уйдешь лишь супа нахлебавшись… Смотри, корочкой хлеба не подавись!

— А я не хочу! — озвучила мой ответ дочка.

— Отлично! — Сомов подался через стол к моему ребенку. — Мама укладывает спать меня, а ты тем временем чистишь рыбу, вешаешь маме гамак. Ну… грядок нет, но можешь еще дров наколоть.

Секундная пауза затянулась — мы не читали еще сказку про «Золушку», так что моя дочка обдумывала реальные перспективы своего бодрствования. И я с не меньшим замиранием сердца ждала от нее ответ — в обществе Сомова Женечка раскрывалась с новой стороны, и я даже готова была простить гостю мои сожженные нервы.

— Я не умею, — ответила трехлетка очень серьезным тоном.

Надеюсь, Сомов понял свою осечку и перестанет мудрствовать лукаво. Опыта с трехлетними принцессами у него нет, как я понимаю.

— А цветы сажать умеешь? — нашёлся с ответом Джек.

— Не умею.

— Научу. Ты только поспи сначала, потому что тебе понадобится много сил, а когда проснешься, мы высадим мамину розу. По рукам?

И она пожала протянутую руку — у меня на глазах. И еще у меня на глазах навернулись слезы — Сомов будет торчать тут до самого вечера. Не собрался проторчать, а точно проторчит, заручившись поддержкой маленького ребенка. Манипулятор хренов! А был такой хороший мальчик… Талькова играл на гитаре. Казался хорошим… Был в моих глазах хорошим, пока действительность не сорвала с них розовые очки.

Я не хочу видеть его за моим столом! Не хочу! Это неправильно — после стольких лет отчуждения вдруг сделать вид, что мы друзья детства. Да, я пригласила его сама, но до получения приглашения он раскрыл дверь в мой мир с ноги… С чего-то там решив, что я столько лет с замиранием сердца ждала его возвращения. Какое мое слово убедило его в том, что после всего со мной можно замутить — и что я не против наставить мужу рога?

Женечка, доченька, жуй уже быстрее — ты же обычно не просыпаешь столько каши! Да хоть руками собери! Хоть ртом! Только бы выйти скорее из-за стола. Полдня прошло, а в животе всего один глоток кофе и один кусочек сыра, но и этого, кажется, много — все просится наружу. Мне необходимо сбежать хотя бы наверх, чтобы меня отделяли от Сомова хотя бы потолочные балки. Возможно, услышав из комнаты сына голос его отца, я сумею поддержать шаткие основы моего старого мира… До той самой поры, покуда не встану крепко на ноги в моем новом, я заручусь поддержкой Влада — буду играть в примерную жену.

— Чем Ярослава кормить, если спустится? — услышала я уже будучи на лестнице.

— Сам себя покормит, не маленький! — ответила Сомову, не обернувшись.

Глаза б мои тебя, Евгений Владимирович, не видели! Но Женечка так не считала, она подтянулась на перилах и заявила взрослым голосочком:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ярик кашу не любит. И суп не ест.

— У меня все съест, — выдал в ответ Сомов.

И в этом я не сомневалась — как и в том, что мне необходимо поскорее сменить первый этаж на второй, чтобы не устроить при детях скандал, причины которого я не смогу им внятно объяснить. Доживем до вечера, и больше этот человек не переступит порог моего дома — моего, пойми ты это, Сомов, и прими.

Наверху тепло — даже слишком. Я открыла окно пошире и оставила дочку в одним трусиках. Присела на край кровати, поправляя тонкое одеяльце. На меня смотрели большие глаза, и я поняла, что несмотря на сходство со мной маленькой, глаза у Женечки все же папины. И взгляд — перед которым не солгать. Но я и не лгала никогда Владу, я просто не говорила о том, что продолжало меня мучить. Мне нужно было оставить все проблемы в Питере, но я зачем-то перетащила их в Москву. Этот город слезам не верит, и я не плакала все эти годы, ни разу. Почему же сейчас у меня дергается глаз?

— А он не уйдет? — не унималась вредная девочка, не желавшая спать.

— Не уйдет, спи!

Не уйдет, к сожалению… Потому что у него что-то на уме, как и у меня… Тянуть время, не спускаться. Пусть Ярослав принимает огонь на себя. Но огня не было — я услышала только громкий шепот Сомова, призывающий моего сына к тишине. Что они там делают пятнадцать, двадцать, тридцать минут? Если я просижу у детской кроватки вечность, то сама усну. Вот бы закрыть глаза и проснуться в реальность, в которой нет никаких призраков прошлого.