Евгений, Джек, Женечка

29. Лук

Я бы так и ревела, наверное, если бы на улице не раздался собачий лай. Джек бросил меня и открыл дверь раньше, чем к ней подошёл мой сын.

— Пса угомони! Сестра же спит!

Они задержались на веранде достаточно, чтобы я успела вытащить из ящика луковицу и разрезать пополам. С Джеком только и делать, что шифроваться — судьба такая! Луковая шелуха полетела в раковину. Морда красная — ну как же я так, лицо не удержала… Зачем показала слабинку? Да накрыло и вывернуло душу наизнанку — кто такое выдержит! Он же сам почти что ревел, как пацан! Скупая мужская слеза дороже всех женских — мною пролитых.

— Молоко купи…

Я даже не поняла, что там происходит, пока не увидела Ярослава в окно на дорожке, ведущей к калитке.

— Ну вот… — Джек держал собаку на поводке и, заметив лук, рассмеялся: — Зря тебя спасал, получается…

Под его укоризненным взглядом я чуть не провела луковыми руками по глазам, которые блестели уже от смеха.

— А я думала, что ты для личных целей моего ребёнка спровадил…

— Для себя я бы их вдвоём в магазин отправил. Чем лапы вытираешь собаке?

— Ничем. Спускай с поводка.

И, почувствовав свободу, шнауцер тут же с диким лаем накинулся на гостя. А я накинулась на него: отходила полотенцем, но Берька только уши поджал, но лаять не перестал. Джек вырвал у меня полотенце и поцелуй. Секундный.

— В последний момент успел.

Я тоже за лаем услышала топот маленьких босых ножек.

— Во всяком случае, мне не придётся объяснять ребёнку, почему ты ушёл.

— Я не уходил. Я пары спускал… — услышала я уже на середине лестницы, ловя дочку за руку.

— Ну куда ты намылилась в одних трусах. Ты же девочка! — отчитала я ее.

Я тоже девочка, но сейчас больше похожа на чучело. Однако прихорашиваться некогда и не перед кем. Ну уж точно не после того, как разревелась перед ним белугой. Да и Джек уже схватил нож и чистил в раковине судака. А куда ему деться — шнауцер охранял выход из кухни.

— Берька, пошёл вон!

Но теперь шнауцер набросился с лаем и на меня.

— Вот же зараза!

Я подошла к раковине, чтобы раскрыть пакет для рыбьих ошметок.

— Отдадим голову бездомным котам. Кстати, тебе есть, во что переодеться? — спросила я тихо, но Джек ответил громко:

— Воняю? Так и скажи!

— Так и говорю, — не сдержала я улыбки, не понимая, чему радуюсь.

Но у меня будто кирпич с плеч свалился, хотя… Ничего не поменялось, абсолютно ничего. Джек ведь сказал — двадцать лет прошло, о чем может быть разговор? Возможно, это у меня никто не забыт, ничто не забыто. А у него… Ну, отреставрировал мужское самолюбие. Его не бросили! Он сам… Я сама… Мы оба приняли действительность за ту действительность, которую нам хотели навязать и в итоге навязали. Но ведь двадцать лет — это не одно лето порознь. И дети, у нас есть дети от других… И мы другие, а это так — призраки нас юных по стенкам полетали и столкнулись в поцелуе. Не более того.

— У Ярослава есть футболка новая. Купила на вырост, чтобы в августе с голым пупком не бегал, как девчонка. Я сейчас принесу.

— Может, я сначала с рыбой и розой закончу?

— Как скажешь…

Отойти я не успела: он поднял руки, но не сдавался на мою милость, а потребовал, чтобы я его раздела.

Сейчас придется переодеваться самой — руки мокрые, а у него в рыбе. Между нами миллиметры прокаленного воздуха. Футболка хлопковая, но заискрилась в моих руках, точно синтетика. Как же легко завернуть ее, обнажив ребра — было легко, двадцать лет назад, а сейчас это преступление против человечности, которая еще отделяет меня разумную от обыкновенной самки человеческой. Как такое возможно через столько лет… Он другой, на груди появились волосы, которых у моего Джека не было. Это не он, и я не имею морального права кидаться с ним в омут с головой. Я теперь прячусь не от родителей, а от детей — и они устроят мне ад, если откроется правда про меня и их отца…

Но как оторваться от Джека — и перестать чувствовать, как под моими пальцами дрожит каждая клеточка его тела. Мы учились любви не по книгам и не по фильмам, а методом проб и ошибок — и плоды нашей любви достались другим… Марина оценила? Влад вот нет…

Я отдернула руку от шевелюры Джека, не глядя ему в глаза. Схватила с крючка фартук и обвила тонкий стан руками.

— В джинсы Ярика ты не влезешь… — попыталась я пошутить ему в спину, когда он откинулся назад, и мой нос застрял у него между лопаток. — Так что побереги свои.

Кожа горит и пахнет — незнакомо, но это точно мужской запах, который я забыла. Живот превратился в горошинку, крохотную-крохотную, и по всему телу проступила гусиная кожа.

— Я и в свои уже не влезаю, если ты не заметила.

Конечно, заметила, но не получила удовлетворения — скорее почувствовала страх. Животный! Чуть ниже живота. Я не готова впустить его в свою жизнь, не так, через обман, наставляя рога мужу. Только если скажу ему правду, но псевдобрак — единственная моя защита от возможной роковой ошибки. Я еще вчера себе сказала: это не восемнадцатилетний Джек, это Евгений Сомов, тридцати восьми годков от роду, о котором я ничего не знаю. Что выросло из мальчика, с которым рассталась на присяге, за один день не разберешь… И какой сумбур он внесет в жизнь моих детей, предсказать невозможно. Да и нужна ли я ему со всеми моими проблемами — да и без них тоже: сейчас и он видит во мне семнадцатилетнюю девчонку, но я не она, не Яся и не Славка… Я давно уже Ярослава Валентиновна.

Что сказать? Лучше промолчать и отойти от него полуголого, пока Джек не заметил, что творится у меня под футболкой и не посчитал это зеленым светом. Я не могу, не сейчас. Все случилось слишком быстро… Точно кто-то поставил нашу встречу на быструю перемотку… А я лучше возьму карандаш, простой, и перемотаю кассету вручную, чтобы не пропустить ни одного его взгляда, ни одного его вздоха, а вдруг за ними кроется подвох…

Шаг, два, три… Я перешагнула порог ванной комнаты и бросила футболку в барабан стиральной машины, поставила получасовой цикл и, избегая зеркала, вернулась к столу, за который уселась моя дочь, чтобы исчирикать листочки с неоконченным морским боем. Мой флагман Джек потопил одним выстрелом — правдой про наше расставание. Неужели жизнь поступила с нами так жестоко по вине самых близких нам людей? Может, где-то кроется ошибка? Иначе непонятно, как жить дальше с этими знаниями…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я достала из холодильника творожок и поставила перед дочкой.

— Ешь, пожалуйста… Сама.

Я покормить ее точно не смогу — у меня руки трясутся.

— Женя, поторопись! Нам нужно успеть розу посадить, — обернулся к нам Джек.

Но я на него не смотрела — не могла, для меня он был просто голый… Я поднялась на ноги и наверх, сунулась в нераспакованный чемодан, нашла футболку. Упаковку я сорвала уже на кухне и повесила на стул отвисеться. Она темно-синяя, с логотипом фирмы на груди… Не мальчуковская, взрослая… Да и какой у Джека выбор!

— Ты во сколько уезжаешь?

Он обернулся быстрее, чем до этого, чтобы отдать распоряжение моей дочке.

— Почему ты спрашиваешь? — спросил довольно жестко.

— Надо будет включать опцию сушки или футболка просохнет на улице?

— Уже четвере часа.

— У машины хороший отжим.

— Я могу поехать и во влажной, неважно…

Я кивнула и отвернулась. Из-под стола высунулась серая морда.

— Правда у них теперь смешные уши? — спросила я, не скашивая в сторону раковины даже глаз. — Если шнауцерам перестанут и хвосты купировать, вообще треш, а не собаки будут…

Джек ничего не ответил про мою собаку. Посчитал меня сукой, что ли? На что он рассчитывал — что я его на ночь оставлю? Совсем сдурел, что ли? Я как бы замужем и у меня не как бы, а дети в доме. И вообще — он думает, что можно по щелчку пальцев перенестись на двадцать лет назад? Да того дома уже нет, машины нет, только шрамы, если хорошо приглядеться, у тебя на лице остались. И у меня есть небольшой след на скуле, очень небольшой. На сердце он намного глубже.