Эйфель

ГЛАВА 32

Париж, 1887

Адриенна любит гулять по Парижу одна. Идти, куда глаза глядят, не зная, куда приведет ее дорога, никому ни в чем не отчитываясь. В ее хорошо отлаженной жизни, расписанной по минутам, такие прогулки — редкие моменты свободы, которые ей удалось отстоять, хотя супруг относится к ним крайне неодобрительно. Он, конечно, не боится, что она встречается с мужчинами, просто Адриенна любит выбирать для своих прогулок места, куда менее безопасные, чем окрестности парка Монсо. Она часто добирается до фортификаций, до холмов Бельвиля, даже до улочек Чрева Парижа. Но и там у нее никогда не бывает опасных встреч, словно ее опекает кто-то невидимый. Несомненно, при виде этой красивой женщины с кошачьими глазами люди сразу понимают, что она не похожа на них и вовсе не принадлежит к их миру, а явилась откуда-то из иной жизни и вернется туда же. Так кто же она? Адриенна де Рестак и сама этого не знает, но ей давно уже чудится, что она живет какой-то параллельной жизнью, уклонившись от ясно предначертанного пути и заплутав в лесу собственных противоречий. И, однако, сегодня ей почему-то кажется, что она возвращается назад, в прошлое. Не то чтобы она двинулась вспять уже проторенной дорогой, — нет, в глубине души она чувствует, что наконец отыскала путь, ведущий к былой жизни, к той волшебной лужайке, которую она никогда не должна была, да и не хотела покидать. Какая-то странная уверенность заставляет ее идти вперед, с ясным лицом и широко распахнутыми глазами. Ничто не говорит ей, что она найдет Гюстава. Прошел уже год с тех пор, как он, в вихре вальса, на празднике министерства торговли, шепнул ей этот адрес, словно доверил заветную тайну. Пансион «Акации», улица Батиньоль. Она не забыла. Тем более что это совсем недалеко от ее дома. Всего только пройти вдоль бульвара, потом мимо железной дороги, а там свернуть налево, в тесный квартальчик, так непохожий на ее собственный. Здесь не увидишь ни красивых домов, ни роскошных отелей, ни картинных галерей. Это простонародный Париж, который Золя описывает в своих книгах; Антуан их презирает, зато Адриенна жадно глотает каждый очередной том. Квартал ремесленников, торговцев, шатких лачуг, мокрого шоссе, парней в каскетках, всяких подозрительных типов, нагло пялящих на вас глаза, темных закоулков, окон с выбитыми стеклами, но все это дышит энергией, добродушием, радостью жизни, каких никогда не найдешь на чистеньких, безупречно прямых аллейках парка Монсо.

— Простите, мадам, я ищу пансион «Акации».

Старуха пристально оглядывает эту явно знатную особу. И отвечает с двусмысленной ухмылкой:

— Такая прекрасная дама, как вы — и пансион мадам Гула́? Вы, случайно, не обознались?

— Вы знаете, где это?

Старая женщина пожимает плечами и покрепче берется за ручки тяжелой кошелки, набитой овощами.

— Еще бы не знать… Вон тот домик, справа, на задах улицы. Видите решетку и ветки над ней? Так это там…

— Благодарю вас, мадам.

— Ну-ну, не очень-то спешите с благодарностью…

Странная женщина! Но Адриенна давно уже привыкла к встречам с самыми странными личностями во время своих одиноких прогулок.

Пансион «Акации» — очаровательный дом, словно перенесенный сюда из какой-нибудь деревни. Впрочем, он, вероятно, и был деревенским в те далекие годы, когда этот квартал был дальним предместьем Парижа, что раскинулось на холмах над долиной Сены. Ржавая садовая решетка, запущенный палисадник с одичавшими цветами, шиповник, оплетающий фасад и дверной косяк… а вот и вывеска — «Пансион „Акации“».

И ничего тут нет подозрительного! Та женщина, видно, хотела ее припугнуть, но напрасно старалась.

Адриенна звонит в дверь, долго ждет и, наконец, слышит голос: «Иду, иду…» Дверь отворяется.

Сколько же ей лет — этой мадам Гула? Адриенне трудно это определить. Старуха похожа на колдунью, размалевавшую себе лицо для бала. Посторонившись, она пропускает Адриенну в переднюю, завешанную непристойными рисунками.

— Мой муж был художником, — извиняется хозяйка. — Эти картинки ничего не стоят, вот я и оставила их себе. Он помер во время Коммуны…

Адриенна заставляет себя улыбнуться и разглядывает маленькую гостиную, в которую ведет дверь из передней. Там сидит около десятка человек, мужчин и женщин всех возрастов; одни играют в карты, другие молча читают.

— Если вы насчет комнаты, то у меня всё занято…

— Нет-нет, не волнуйтесь, комната мне не нужна.

— Да я и не собираюсь волноваться.

Решительно, это малоприятная особа.

— Я пришла повидаться с господином Эйфелем.

— С господином… как вы сказали? — бормочет хозяйка, отвернувшись, словно старая собака, которая уже ничего не слышит.

— Эйфель…

— Тут таких нет…

— Ну а господин… Боникхаузен?

Неожиданно лицо хозяйки светлеет, с нее слетает вся враждебность.

— Вы хотите сказать — мсье Гюстав?

У Адриенны бурно колотится сердце.

— Так он здесь?

— Еще как здесь! Чуть ли не самый постоянный клиент. Приходит обычно к ночи, всегда один, и торчит у окна, с мечтательным видом, будто поджидает кого-то.

Адриенна вздрагивает.

— Но вот уже три дня, как он здесь, а ведь никогда так надолго не задерживался. И ни шагу из своей комнаты! Попросил меня оставлять поднос у двери, снаружи, а сам почти ничего не ест. Надеюсь, он не болен…

И мадам Гула осеклась, испугавшись, не сказала ли чего лишнего.

— А вы-то хоть приличная женщина? Я у себя в пансионе держу только таких, знаете ли…

— Не волнуйтесь, — отвечает Адриенна, с ходу придумав объяснение. — Я его сестра.

— Ах вот оно как! — облегченно вздыхает хозяйка. — То-то я смотрю, вы с ним похожи!

И она указывает на узкую лесенку напротив входной двери.

— Поднимайтесь сами: третий этаж, номер 16, дверь справа.

— Благодарю вас, мадам.

Адриенна долго стоит перед дверью, не решаясь войти. Ее обуревают сомнения. Верную ли дорогу она выбрала? Действительно ли он наступил — этот миг, которого она так истово ждала целых двадцать пять лет? Или же это новая иллюзия, очередная насмешка судьбы? Но Адриенна Бурже никогда не отступает. И, не раздумывая, без стука она входит в комнату.

Первое, что ее поражает, это запах. Едкий запах табачного дыма, к которому примешиваются другие, столь же неприятные, — алкоголя и немытого мужского тела.

В комнате так темно (ставни закрыты, лампы погашены), что ее глаза только через несколько минут начинают что-то различать во мраке.

И она видит его.

Вернее, сперва она видит огонек его сигареты, слабый, как мерцание светлячка в сумерках; затем различает его силуэт — он полулежит в большом кресле, вокруг валяются пустые бутылки.

Это зрелище внушает ей страх: она уже раскаивается в том, что пришла сюда; не лучше ли было бы сохранить сожаление о прошлом, печаль, ту волшебную сокровищницу воспоминаний, которые до сих пор помогали ей жить?! А теперь уже поздно: Адриенна слишком далеко зашла. И перед ней совсем другой Эйфель — слабый, поверженный, взлохмаченный, с тусклым взглядом, который она наконец поймала в полутьме.

— Гюстав, — шепчет она дрожащим голосом.

В ответ раздается горький смешок.

— Ты все-таки пришла. Ну, хорошо…

Он пытается встать на ноги, но не может. Адриенна видит, как он с трудом выбирается из кресла и тут же падает обратно.

Чиркнув спичкой, он зажигает погасшую сигарету. Мгновенная вспышка освещает его измученное лицо, но Адриенна успела разглядеть еще и другое — кротость его взгляда, в котором сквозит радость от того, что она здесь, и горечь всех этих долгих лет, прошедших в разлуке.

— Видишь, я не забыла адрес, — говорит она, стараясь, чтобы ее слова звучали весело. Потом опускается перед ним на колени: — У меня это заняло целый год…

Гюстав хмурится и качает головой:

— Нет, Адриенна. Ты должна была прийти двадцать пять лет назад…

Адриенна пытается ответить, но слезы мешают ей говорить.