Эйфель

ГЛАВА 40

Париж, 1887

Наступила ночь. Рабочие давно разошлись, Гюстав остался на стройке один. Наедине со своей башней. Ему ужасно хочется хоть ненадолго продлить это счастье. Наконец-то все улаживается — с какой-то пугающей простотой. Через час главная женщина его жизни придет сюда к нему, чтобы никогда больше не расставаться. А пока, ожидая ее, он наслаждается иллюзией полета, едва не задыхаясь от счастья. Нынче вечером все в его жизни изменится. В каком-то смысле он сегодня прощается со своим прошлым. Но только не с молодостью — она-то как раз к нему вернулась. А вот долгие годы работы, упорства, ярости, достижения успеха — всё это позади. И он, не без легкой горечи, думает о том, что теперь его жизнь переменится. Нужно только перенести эту разлуку с прошлым, перенести с чистой и сладостной печалью, которая сопутствует любому уходу. Что это — он ли уходит вперед, прошлое ли остается позади? Или сама жизнь достигла поворота? Он не поверил бы, скажи ему об этом кто-нибудь еще два года назад.

Но теперь Адриенна здесь, с ним. И жизнь Гюстава начинается с заглавной буквы «А», похожей на силуэт его башни, устремленной в небо Парижа, готовой его пронзить.

Ночное безмолвие зачаровывает своей колдовской властью. Кажется, что город взял паузу. Металлический скелет возносится в темное небо, тает в нем — скоро он встретится со звездами. Гюставу вспоминается такая же ночь двадцать семь лет назад, когда он так же бродил по стройке. Там тоже текла река под названием Гаронна и тоже была женщина, которая пришла к нему. Потом она бросится в воду, но тогда он этого еще не знал. А сегодня — знает, и эта уверенность заставляет его сердце биться сильней, переполняет его ликованием, таким неистовым, что у него голова идет кругом, и он хватается за опору, чтобы не упасть. Приятно, конечно, чувствовать себя беспечным юнцом, но не следует все же забывать, что теперь он зрелый человек, потрепанный годами и жизненными испытаниями. Адриенна — та выглядит на удивление молодой, а вот он, Гюстав, давно уже перешагнул пятидесятилетний барьер, и врачи умоляют его не перетруждаться. Но Эйфель смеется над их советами! Его всегда переполняла энергия. Активная работа — его наркотик; он не смог бы жить без своих проектов, без пьянящего ощущения новизны и творческой дерзости, которая всю жизнь побуждала его быть лучшим, быть первым…

— Быть единственным, — шепчет он, одурманенный непомерной гордыней.

И тут же смеется над собой, над собственным тщеславием. А впрочем, здесь никто его не видит, и он беззаботно наслаждается последними мгновениями своей «первой» жизни.

Внезапно в темноте раздается шум. Гюстав жадно всматривается в темноту. Шум идет снизу, от дороги. Вот он уже совсем близко. Сердце Гюстава забилось сильнее: эти звуки — да, верно, это цоканье копыт и скрип рессор фиакра. Дрожа, как в лихорадке, он бежит к выходу со стройки. Там, за решеткой, неподвижно стоит фиакр.

Гюстав улыбается так нежно, словно перед ним сама Адриенна. Потом замирает на месте. Вот так он и представлял себе эту сцену — застывшую, почти как на картине. Гюстав по одну сторону решетки, Адриенна — по другую. А потом они идут сквозь тьму навстречу друг другу и встречаются на границе двух миров, двух жизней, словно путники, переходящие реку вброд, чтобы встретиться посередине. И тогда начнется их настоящая жизнь.

Но как странно… ничего не происходит.

Лошади шумно вздыхают, одна из них тихонько ржет. Кучер покуривает трубку, глядя в пустоту, вернее, на эту странную башню, что высится над его экипажем. И больше ничего. Шторки фиакра задернуты, но через их плотную материю Гюстав смутно различает какой-то огонек.

Проходит несколько минут, и его одолевает тревога. Что за шутку затеяла Адриенна? Может быть, это ловушка, рассчитанная на то, чтобы он сделал первый шаг, — так на дуэли одного из участников заманивают на территорию противника, хотя ему положено остановиться у барьера?

Внезапно раздается металлический лязг. Это дверная защелка. Дверца фиакра приоткрывается, Эйфель чувствует и облегчение, и тревогу. Эта комедия что-то затянулась. Но из фиакра никто не выходит.

Гюстав медленно направляется к решетчатой ограде, отворяет калитку и выходит со стройки. Пространство как-то странно искажается: фиакр отдаляется по мере его приближения. Но вот он подошел, в нос ему бьет запах лошадей, и к нему примешивается восхитительно знакомый аромат — аромат Адриенны.

Открытая дверца заслоняет внутреннее пространство фиакра, и Гюставу почему-то боязно заглянуть туда. Но он одергивает себя, не желая выглядеть смешным, поднимается на ступеньку… И сердце у него замирает.

— Добрый вечер, Гюстав…