Жена поневоле

16 Вторник

Все это время с его отъезда в Германию на лечение Кира скучала по Павлу Павловичу Шубину — не по тому молодому, надменному красавчику Павлуше Шубину, в которого когда-то была влюблена без памяти, а по взрослому, незнакомому, состоявшемуся мужчине, заставившего ее изменить свои чувства к нему: от слезливой, унижающей жалости и «долговой обязанности» поддерживать больного человека перейти к восхищению его мужеством и упорством, целеустремленностью и терпением, увидеть в нем настоящего мужчину — серьезного, волевого, чуть надменного и чуть властного, но очень привлекательного и мужественного. Она влюбилась в него без памяти, как только смогла разглядеть в этом унылом, худом инвалиде-колясочнике, зацикленном на своей болезни, того единственного мужчину, без которого она дышать не могла… Влюбилась, поверила ему, и дала им обоим шанс быть вместе. И теперь она безумно скучала по его чуть заикающемуся голосу; по серым, внимательным глазам, следящим за ней с любовью; по его осторожным, нежным прикосновеньям к ее телу; по его жарким ласкам и вспышкам страсти, накрывающих их обоих с головой, дарящих наслаждения; по трепетным волнующим поцелуям, по твердым и одновременно чутким рукам, держащим ее руку и гладящим ее кожу… Возможно, это была еще не любовь (по ее мнению), но она была безумно влюблена в этого мужчину-инвалида и, как только поняла это, тут же рассталась с нежным и страстным любовником, с которым была (по своему, телом) счастлива. Ей очень нравилось, что этот властный мужчина, привыкший командовать людьми, становился рядом с ней заботливым и нежным, что сталь в его глазах и железные замки на его сердце плавились под ее требовательными поцелуями и нежными и страстными ласками, чувствуя над ним власть и одновременно признавая его власть над ней. Она могла «вить из него веревки», пользуясь его особым отношением к себе, но до какой-то определенной черты, после которой он замыкался, сжимал кулаки и отводил глаза, голос его становился жестким и равнодушным. И его неподчинение ей и жесткость в каких-то моментах тоже нравились — мужчина должен уметь отстаивать свое мнение и заставлять подчиняться (иначе какой он начальник!), и она с радостью подчинялась ему, когда его руки жадно ласкали ее тело, а губы трепетали от зарождающейся страсти… Кира понимала, что строить отношения со взрослым, состоявшемся мужчиной гораздо сложнее, чем с юношей — тогда она и не думала «строить отношения», они были просто влюблены друг в друга, а отношения строились сами собой, складывались, притирались и склеивались, а теперь все иначе. Но ей нравилось, что у него свое дело, которое он поднял с нуля, за которое он болеет и без которого не представляет себе жизни, что у него карьера и работа главные в жизни и никаких фанатичных увлечений (рыбалка, охота, альпинизм и т. д.) не наблюдалось — красть время у любимых и детей, чтобы побухать с друзьями и посидеть с удочкой из-за пары рыбок, Кира считала преступной тратой времени. Конечно, ей очень хотелось узнать какое место в его жизни теперь занимает она, возможно, не самое главное, но ей очень хотелось, чтобы место это было поближе к первому. Конечно, как мудрая женщина, она не собиралась проверять и ставить его перед выбором, она прошла через такое испытание, и хорошо понимала, что человек счастлив только тогда, когда из дома спешит на любимую работу, а с работы спешит домой к любимым.

Кира набрала номер и ей тут же ответили.

— Привет, — сказала она, и по тому, как он молчал в телефоне, поняла, что он сердится и все уже знает. — Прости за поздний звонок… Я хотела позвонить, но уснула, а сумочку с телефоном в машине забыла. Шу-уби-ин, не сердись!

Павел молчал.

— Ладно, ладно, скажу главное — я вышла замуж. Можешь меня поздравить.

— Не до-ождешься, — буркнул Павел, и Кира поняла, что он давно уже все знает, что сидел с телефоном в руке, ожидая ее объяснений, и безумно ревнует.

— Ааа… Иван Степанович постарался, — улыбаясь, догадалась Кира — ей приятна была его ревность. — Наверно с тобой посоветовался кого из ребят ко мне направить.

— Не без этого, я, как-никак его непо-осредственный начальник.

— Начальник, начальник, — подобострастно поддакнула Кира. — Лучше скажи, начальник, почему ты в такое время еще не спишь? У тебя же в больнице строгий режим.

— Да ладно, час роли не играет, — Павел вздохнул и помолчал, подыскивая нужные слова. — Кир, скажи честно, мне стоит во-олноваться по поводу твоего… ско-оропалительного замужества или это твоя очередная спа-асательная операция?

Кира улыбнулась, ей было приятно его волнение и ревность, но успокаивать его она не хотела — пусть поволнуется немножко, позавоевывает ее.

— Я же у тебя особа впечатлительная и легкомысленная — позвал замуж миллионер в самом расцвете лет, вот я и соблазнилась: тут же выскочила замуж… От тебя, Шубин, предложения сто лет не дождешься, а так за эти сто лет я десяток раз успею замужем побывать.

— Кира! — голос у Павла стал хрипловатым и замороженным — от ревности «башню начало сносить», но он справился. — Шутка дурацкая!

— Ну, ладно, ладно, признаю и согласна — шутка дурацкая, но уж очень хотелось тебя позлить… — честно призналась Кира. — А что тебе доложили о моем браке?

— Что он фи-иктивный, — шумно вздыхая, «доложил» Павел. — Ты сама так сказала.

— Ну-у, если сама-а сказа-ала, — тянула Кира интригу, — значит фиктивный.

— А что ты тогда улы-ыбаешься?

— Откуда ты знаешь, что я улыбаюсь? — засмеялась Кира.

— Знаю, — пробурчал Павел.

Иногда он чувствовал себя рядом с ней не взрослым, серьезным мужиком, а неуверенным, разнюнившемся подростком, пытающимся загладить перед ней свою вину за ее несбывшиеся надежды и боящимся потерять ее навсегда. Она просила его собрать все силы на борьбу с болезнью, победить ее и стать для нее тем мужчиной, без которого она не смогла бы дышать. Так она сказала… Еще она просила его забыть прошлое и жить настоящим, а он не смог этого сделать и все вспоминал, и вспоминал, возвращаясь в прошлое, как они были счастливы вместе, как она его любила и не могла дышать без него, а он… Тогда в прошлом, он испугался ее самостоятельности, ее увлеченности, непреклонной воли и «железной ручки», с легкостью управляющей огромным конем, испугался ее постоянных отлучек и спортивных сборов, ее ежедневных изматывающих тренировок, после которых ей хотелось только одного: забраться в горячую ванну «да с молочком», и фанатичного желания стать «мастером спорта» по конному спорту, испугался запаха конюшни, от которого его мать воротила нос, когда он возвращался домой после поездки на конюшню, непонимания и осуждения людей, окружавших его, испугался за свою карьеру, и то, что она была гораздо талантлевее его — ей прочили большое будущее в спорте, — и она не отказалась бы от своего любимого дела ради его карьеры, может, только ради него самого… Он поздно понял, что это и было счастье: стоять рядом с ней, держать ее руку в своей руке и видеть любовь в ее счастливых глазах… А когда понял, она была уже замужем и растила дочь, его с ней дочь, и он подумал, что она счастлива с другим и не стал мешать, а оказалось, что она все это время ждала его, а он все не приходил, и она обиделась, и не простила… А когда Судьба снова свела их вместе, он стал инвалидом и ради нее, ради их будущего захотел встать на ноги, и уехал лечиться, а она снова вышла замуж… И теперь он не знал, как поступить: вернуться, чтобы узнать счастлива ли она с другим, или остаться, продолжить лечение, поверив ей на слово. Может и, правда, пора перестать жить прошлым, пусть и счастливым, но прошлым, отпустить его и простить самому себе, наконец, свою вину перед ней, навсегда стать самим собой — взрослым, серьезным мужиком и снова завоевать ее любовь, чтобы стать счастливыми вместе с ней…

— Меня сегодня мужчины целый день на руках носят, — довольно хвасталась Кира, — то вверх по лестнице, то вниз, то по дорожке к дому. Красота!

— Вот что, Красота моя, давай, ка, ра-ассказывай, куда ты опять вля-япалась.

Кира повертелась, повздыхала, настраиваясь на серьезный лад и вкратце рассказала Павлу в каком преступлении обвиняют Бурмистрова, кто и почему его подставил, как он думает, и что надо будет сделать в первую очередь.

— Кирочка, это не шутки — это серьезно.

— Я знаю, Пашечка, знаю, — вздохнула Кира и вытерла набежавшие слезы ладошками, — поэтому и пытаюсь отшутиться… чтобы тебя там, в далекой Германии, не волновать и чтобы не отвлекался на решение моих проблем, а лечился… Паш, а может, бросить здесь все к черту, нанять Вячеславу Львовичу самого лучшего адвоката, подключить Федина, твоих ребят, а самой взять девчонок и сбежать куда-нибудь… хотя бы в твою далекую Германию, к тебе под крылышко… Там то они нас с девочками уж точно не найдут… Конечно, это нечестно и трусливо так поступать, но как же мне быть? Что я могу сделать… я всего лишь глупая, слабая женщина, влезшая опять, не пойми во что, желая просто помочь человеку…

— Ни-икакая ты не глупая и не слабая, — бодрым голосом и стараясь говорить плавно нараспев, как учили, чтобы не заикаться, попытался успокоить ее Павел, понимая, что ей страшно. Очень страшно! И боится она больше за дочерей, а не за себя, хотя и за себя тоже боится. — Послушай меня, хо-орошая моя девочка, у нас есть недели две, чтобы во всем ра-азобраться и все по-одготовить. Если Вячеслав прав, и охота идет на его бизнес, то сразу пре-едпринимать они ничего не будут, — сначала все узнают: кто ты, откуда взялась на их голову и какие у тебя по-олномочия, что тебе досталось и как это все у тебя отобрать. Это все займет какое-то время и у нас будет отсрочка.

— Может, составить какой-нибудь документ о передаче всего имущества Вячеслава… своему любовнику, например, или…

— Давай остановимся на… любовнике, — невесело усмехнулся Павел. — Я готов взять на себя эту роль… все риски, к тому же заграницей им вряд ли удастся нас достать, да и свя-язываться они со мной и с отцом вряд ли отважатся.

— Надо сделать так, чтобы все узнали об этой передаче, — фантазировала Кира, чувствуя его поддержку, — попросить нотариуса составить черновик дарственной и оставить его на видном месте… пусть читают.

— А ты говоришь, что ты глупая — вон, как завернула.

— Это я от страха поумнела… Паш, ты не думай, что я трусиха и боюсь… я больше за девочек волнуюсь…

— Все, хватит!.. Успокойся!.. — Павлу и самому было страшно за них, так страшно, что он тут же забыл свою вину перед ней — опасность его женщине грозила здесь — в настоящем, и из разнюнившегося подроста моментально превратился во взрослого, серьезного мужика, уверенного и знающего, как поступать в таких ситуациях, и умеющего брать на себя ответственность за свои решения. — Значит, у нас есть две недели — нет, десять дней, на пятое число я закажу четыре билета.

— А кому четвертый? — удивилась Кира.

— Дурочка ты моя, те-елохранителю.

— А-а…

— Запоминай, моя хорошая, что тебе нужно сделать: во-первых, твой Федин…

— Он не мой!

— Кира!.. Во-вторых: адвокат по уголовным делам — Иван Сте-епанович найдет самого лучшего и ребят про-оконтролирует. Тебе останется получить свидание и вы-ыяснить у Вячеслава…

— У мужа, — сквозь слезы, улыбаясь, уточнила Кира.

— Ты опять?! — сердито произнес Павел. — Ты нарочно на-апоминаешь?

— «Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав!»

— Я прав! Кира, давай серьезно! — командовал ей Павел, как своим подчиненным. — Выясни у Вячеслава, кого он по-одозревает, может ему кто-то предлагал продать его бизнес или угрожал отобрать. Ау-у, Кира, ты меня слушаешь?

— Пашечка, ты такой молодец! — с восхищением произнесла Кира. — Как хорошо, что ты у меня есть! Я все поняла, мой заботливый и ласковый… ревнивец, и все сделаю. Не волнуйся! Все, пока, пока… до завтра.

Кира нажала отбой и повалилась на подушки, глядя в потолок и обращаясь к тому, кто высоко-высоко…

«Господи, спасибо тебе!

Спасибо за то, что есть еще на свете такие мужики, которые всегда помогут, подставят плечо, закроют тебя своей спиной и, жалея, погладят по голове, когда тебе совсем, совсем хреново…»