Жена поневоле

60

На конюшне все обрадовались Кириному приезду, особенно Дебби и Галина. Кира скормила кобылке морковку, погладила по шее и поцеловала в нос.

— Завтра я приеду, и мы с тобой начнем работать…

Ремонт конюшни шел семимильными шагами и требовались только деньги на материалы и зарплату рабочим.

Простор для съемок был колоссальный, и Алиса носилась по территории конюшни снимая все подряд, меняя объективы и влезая на всевозможные верхотуры.

Дед Михалыч прослезился, когда Кира вручила ему диковинное растение и рассказала, чем и как его «кормить». Он заботливо пристроил Мухоловку на подоконник на солнышко и посеменил за конюшню, к свежей куче навоза, ловить мух.

Виктории тоже понравилась конюшня и лошади — как-никак она будущий ветеринар, но она все время оглядывалась на морщившего нос Романа, да и родители Киры от запаха и грязи не были в восторге, держались в стороне и поглядывали на часы.

Поэтому, Кира не стала задерживаться, пообещав Галине через денек, другой приехать и включиться в работу. Отдав деньги на ремонт, она собрала всю семью и, после чистки обуви, они поехали в «загородную усадьбу» Дмитрия Викторовича Юшкина Сумарокова.

Дом поразил всех своим великолепием, даже родители Киры не смогли сдержать своего восхищенного одобрения. Правда, газон был уже не таким ярким и зеленым, розы поредели и не поражали разноцветием и разнообразием, но восхитительные запахи, ухоженность, забота и приближение осени примиряли с приглушенными красками и пожелтевшими кое-где листьями.

Охрана проводила гостей в дом и больше не тревожила, все разбрелись по дому, осматривая, прикидывая и выбирая…

— Привет, Маркиз, — поприветствовала Кира своего подопечного, гордо вышагивающего по «янтарному» паркету. — Похоже, назад в нашу трешку ты не собираешься.

Кот фыркнул и помчался по лестнице на второй этаж. Кира пошла следом.

Неслышно шла она по ковровой дорожке осторожно заглядывая в спальни, пытаясь определить хозяйские, но все было убрано, вычищено и никаких признаков хозяина Кире обнаружить не удалось. Поэтому, она, как и договорилась с Павлом, стала просто выбирать себе спальню, ту которая ей по-настоящему понравится.

Спален было много — шесть, но только две из них были «хозяйскими», напротив друг друга и в разных концах коридора. Спальни были большие с балконами, с полноценной ванной и душем, с небольшой гардеробной и небольшой смежной комнатой, значение которой Кира не знала: может быть кабинет, или массажная, или тренажерка, а может быть, детская — разместить там можно было все что угодно. Кира постояла немного в дальней спальне, повздыхала, но мечтать себе она не позволила. Поднялась на третий этаж.

Там происходило настоящее сражение: девчонки воевали за комнаты.

Не смотря на предупреждение Киры, Виктория никак не хотела уступать сестре комнату с балкончиком.

— Ну что тут у вас? — грустно вздохнула Кира, все еще находясь под впечатлением хозяйской спальни.

— Мне нравится комната с балкончиком!

— И мне нравится! Мама сказала, что я буду первая выбирать!

— Я старшая!

— Всего то на год — мне в сентябре тринадцать!

— На год и три с половиной…

Комната с балкончиком, и правда, была хороша: светлая, с прозрачной балконной дверью и двумя окнами в пол, со скругленными углами и висящими на «веревочках» под потолком плафонами-«одуванчиками», но для спальни она совсем не подходила — с разных сторон напротив друг друга были две большие смежные комнаты — получалось, что в каждой стене была дверь.

— А почему бы вам не выбрать для спален смежные комнаты с этой, а комната с балкончиком будет вашей общей гостиной, в которой вы сможете посмотреть вместе телевизор или поужинать вдвоем, посекретничать, а спать будет каждая в своей спальне. Для занятий выбирайте соседние со спальнями комнаты — останется еще три свободных: две смежных, которые Павел просил почему-то не занимать, и одна отдельная…

— А разве так можно? — не поверила Виктория, — Ты же сказала, что мы можем занять по две комнаты.

— А вы у меня такие непослушницы, что заняли пять на двоих, — улыбнулась Кира. — Думаю Дмитрий Викторович не будет против. Давайте, решим все сомнения…

Кира достала телефон и позвонила.

— Дмитрий Викторович, добрый день. Мы заехали посмотреть ваш дом — все в восторге! Девочки выбрали себе спальни и комнаты для занятий, но им обеим очень понравилась комната с балкончиком. Можно они и ее тоже займут — сделают ее общей гостиной?

— Можно, — тут же разрешил хозяин дома, Кира кивнула головой, и дочери довольные обнялись. — А ты выбрала спальню?

— Ну-у, наверно, — замялась Кира.

— Наверно, дальнюю с балконом? — усмехнулся хозяин.

— Да-а, — мечтательно потянула Кира, — она прекрасна, и окна на закат…

— Занимай! — разрешил хозяин. — Павел так и сказал, что эта твоя спальня.

— Спасибо, Дмитрий Викторович, вы самый щедрый хозяин!

— Подтверждаем! — закричали девочки в телефон. — Вы лучший!

Дочери по новой начали выбирать и делить комнаты, прикидывать и выглядывать из окон, а Кира молча стояла у двери комнаты с балкончиком и улыбалась своим мыслям.

Пока девочки с Виктором, родителями и Романом осматривали сад за домом и лес, Кира присела на парапет крыльца и достала из сумки телефон.

— Паш, ты откуда узнал, что мне понравится эта спальня? — задала она вопрос, мучивший ее все это время. — Дмитрий Викторович разрешил мне ее занять. Ты как, не против?

— Я против, — с серьезным видом воспротивился Павел.

— Почему?

Столько обидного разочарования было в ее голосе, что Павел засмеялся.

— Глупенькая моя девочка, ну кто же может лишить тебя такого удовольствия — спать там, где понравилось, только ты забыла одну маленькую деталь — спальню ты выбирала для нас двоих, — ласковым голосом напомнил Павел. И Кира заслушалась музыкой нежных слов. — Кстати, а где ты спишь сейчас? Давно хотел спросить — как супружеское ложе, располагает ко сну?

— Это ты так шутишь? Или обидеть пытаешься? — голос Киры опять стал серьезным и обиженным.

— Шучу, — поспешил заверить Павел и дал себе слово не упоминать больше в разговоре все, что связано с ее бывшем мужем и сменил тему. — А что это ты посредине дня звонишь? Что-то случилось?

— Ты опять? Ничего не случилось, просто захотела спросить тебя про спальню… и услышать твой голос. А ты по-дурацки шутишь и ничего мне не объясняешь!

— Кир, ну ты, как маленькая, — как ребенку начал «объяснять» Павел. — Ты же у нас любишь все красивенькое, воздушненькое и эстетичненькое — это я аскет, могу спать на полу, а тебе же надо лучшее — в доме только две спальни, достойные твоего выбора — хозяйские. Одна на восток, другая на запад — поскольку ты соня, рассвет тебя мало интересует, а вот закат — это да, как сейчас помню, когда ты ко мне в госпиталь вечером приезжала и все время говорила: «Посмотри какая красота, Шубин!». Значит, хозяйская спальня окнами на запад.

— Циник ты, Шубин! Нет в тебе ни капли романтики! Лучше бы я тебе не звонила… — печально вздохнула Кира, и обида на его «дурацки» шутки выплеснулась ее откровением: — Совсем ты меня не знаешь, Шубин! Сплю я, между прочем, не как ты на кроватке со всеми удобствами, а на кожаном диване в кабинете — стелю простынку, накрываюсь халатиком и сплю на маленькой подушечке! А ложе супружеское — огромное, с одеялом и горой подушек, в сторонке стоит — нетронутое… И рассвет я встречала вчера — потому что, от волнения перед встречей с дочерями уснуть не могла… А ты говоришь «соня»! Зачем ты меня обижаешь, представляя избалованной дурочкой?! Ничего то ты, Шубин, про меня не знаешь: как я жила без тебя все эти годы и как сейчас живу без тебя все эти долгие-долгие дни! Не знаешь и не понимаешь, что творится у меня в душе…

Кира хотела обидеться и отключиться, но…

«— Дурища, ты бестолковая! Как же он все это узнает, если ты ему ничего о себе не рассказываешь? Вот он и надумывает всякую ерунду, а потом сам не знает, что из этого правда, а что выдумки и как из этого клубка своих же «надумок» выбраться. Как он тебя еще терпит с твоими «утайками» и «штормишками»? Мужик, тем более «военный», любит ясность — ему надо точно знать: где была, с кем и когда вернешься!»

«— Он должен мне доверять…»

«— Доверять? Тебе? — Гном ехидненько захихикал, прикрывая рот ладошкой. — Тебе самой то не смешно? Доверия она требует от мужика! А ты сама то себе доверяешь? Сегодня тебе одно, завтра совсем другое! То свободу ей подавай, то замуж приспичило! Ты сначала сама то определись, чего тебе надобно в жизни, а уж потом маленькими шажочками к цели иди».

«— А почему маленькими? К своей цели надо стремиться и идти семимильными шагами…»

«— Такими-то шагами ты мимо настоящего мужика обязательно проскочишь! А с нами надо ласково, да не спеша, что б не испугать: сделала шажок — погладь, подкорми, сделала другой — уступи да похвали… Вот так до свадьбы через месяц, другой и дошагаешь!»

«— Мой маленький Гном, поправь колпачок, — запела Кира, — и, брось, не сердись, разожми кулачок… Не топай ногой, потеряв башмачок, и так не сердись, разожми кулачок… Нет, нет я к тебе не пойду в твой маленький дом, я стар, я устал, да и двигаться стал я с трудом… Мне тысячу лет, потому лишь, что мне тридцать три… Слезинки утри, надень башмачок и косу привычно, закинь за плечо…»

«— Я ее уму-разуму учу, а она распелась, Дурища! Как есть Дурища! — растрогался Гном и ладошками вытер выступившие на глаза слезинки. — Иди уже, убалтывай своего «принца», а то опять одна останешься — возись потом с тобой…»

«— Спасибо… мой самый родной и самый любимый…»

— Кир, ты опять обиделась? Только «не бросай трубку»…

— Пашечка, я сделала большую ошибку, что раньше не рассказала тебе о своей жизни… без тебя… Я не рассказывала тебе, чтобы не волновать — я сама виновата, что теперешнюю, настоящую ты меня совсем не знаешь…

И Кира начала рассказывать, как рухнул для нее весь мир, после слов его матери о его женитьбе, и как получилось, что она вышла замуж; как жила все эти годы с разбитым сердцем (конечно, об ужасном первом месяце своего «добровольного» насилия мужем над ее телом она не рассказала, просто сказала, что сексуальные отношения с мужем у нее не сложились из-за ее отвращения к мужу, и они совсем прекратились после второй беременности) и почему не разводилась; рассказала при каких обстоятельствах познакомилась с Бурмистровым; как ей было страшно целиться в живого человека и еще страшнее видеть нацеленный на тебя пистолет; как невозможно больно ей было увидеть его и еще больнее понимать, что он сдается болезни; как трудно было не думать об этом, навещая его в госпитале, и, зная его отношение к ней, поддаться безрассудной страсти, вспыхнувшей в ее заживающем сердце и давшей почувствовать ей, что она ожила и может снова желать и страдать; как она не могла поверить, что снова влюбилась в него и как мучилась сомнениям, прежде чем довериться ему, поверить в его любовь и дать им обоим шанс на счастье; как страшно ей было связанной лежать на железной кровати, считая удары собственного сердца, и о ночном звонке перепуганного Вячеслава; об их договоре и о «зарплате» Змея Горыныча; и о том, как тяжело ей даются тренировки после пятнадцатилетнего перерыва: поясницу ломит, плечи болят, пальцы в кровавых мозолях от повода, болят натертые до кровавых мозолей в «чужих» сапогах ноги и волдыри на руках, после работы на конюшне…

— А еще с девчонками проблемы, — не вытирая катящихся из глаз слез, жаловалась Кира, — одна решила сбежать на свидание к взрослому, восемнадцатилетнему парню, а другая заявила взрослому мужчине, к тому же карлику, не понимая, что он более раним, чем другие мужчины, что за пару тортиков — «я ваша навеки». Как их образумить? Не знаю…

— Они выросли… — каким-то потерянным, не своим голосом произнес Павел, после услышанного откровения. — Кирочка, давно хотел сказать тебе «спасибо», что не бросила меня тогда, вытащила, хотя и обижена была… Я, и правда, перестал верить в то, что смогу встать… Не для кого было стараться…

— Всегда есть для кого стараться, — не согласилась Кира, — просто надо перестать думать о себе и начать думать о других.

— Нет, в том состоянии мне нужна была только ты, а ты была с другим.

«…в том состоянии нужна была только ты…»

Кира вспомнила про «перенос» по Фрейду и подумала, что, возможно, услышав все рассказанное ей о своей жизни, Павел пожалел, что у них начались отношения и теперь сомневается — стоит ли продолжать… Ей было страшно об этом говорить, но она должна была дать ему шанс исправить свою ошибку.

— Паш, наверно тебе стоит взять паузу после всего услышанного и немного подумать о наших отношениях, подумать, все взвесить и решить: надо ли тебе продолжать их. Подумай о них отстраненно, возможно, ты влюблен совсем не в меня — настоящую, а в другую, придуманную тобой и не существующую в настоящей жизни женщину. Ведь я давно уже не молодая, резвая кобылка, какой ты меня представляешь себе, — Паша, я загнанная, ломовая лошадь со сбитой холкой и треснутыми копытами, возом проблем и комплексов, иногда прикидывающаяся молодой, кобылкой, чтобы люди в ужасе не шарахались в разные стороны от увиденной правды. И раз я решила говорить тебе обо всем… — немного поколебалась Кира и решилась, — Инна Валерьевна сказала мне, что у тебя… ну-у, не вполне адекватное отношение ко мне: счастливые моменты из прошлого — свою юношескую влюбленность в меня и радость от наших встреч, ты «перенес» в настоящее и думаешь, что все еще влюблен в меня. Возможно сейчас, когда ты почти здоров и очень далеко от меня, я тебе уже не нужна так… отчаянно, как при болезни, в качестве «объекта обожания», возможно, даже ты уже тяготишься нашими непонятными и «скороспелыми» отношениями, но в знак благодарности и чувства долга, видя мое к тебе влюбленное отношение, не хочешь меня огорчать нашем разрывом…

— Ты мне нужна! И выброси этого Фрейда из головы! — перебил Павел, понимая, что их дальнейшие отношения сейчас зависят от его решения.

— Не надо меня жалеть! У меня все хорошо! Подумай о себе!

— Я думаю о нас… Это раньше я был самовлюбленным, амбициозным болваном и не понимал, что держу в руках Жар-птицу нашего счастья, а сейчас… если, хотя бы час в день, мы будем с тобой вместе — я буду счастлив.

Это было почти признание в любви, и Кира оценила его слова.

— И ты мне нужен… Я тебя люблю… — призналась Кира и, вытирая слезы ладошками, засмеялась: — Значит, я твоя Жар-птица?

— Да, и я боюсь тебя упустить.

— Тогда держи меня крепче, Шубин, и я останусь с тобой навсегда…