Жена поневоле

25

Еще одну ночь спать в пустом доме Кира не захотела и, выпустив Лариона на волю, сказала Николаю, что все могут пользоваться тренажеркой, сауной и даже биллиардной и даже по ночам, условие: чтобы везде был порядок, и чтобы поднимались они на третий этаж по винтовой лестнице.

Кира подумала так — чем больше народу в доме будет ночью и днем, тем труднее будет преступникам выслеживать и выведывать.

Похоже новость обрадовала ребят и через полчаса уже слышался едва различимый лязг железа в подвале.

Вспомнив про адвоката, Кира позвонила Борису Яковлевичу и тот заверил, что все в порядке — деньги передал, а вот свидание пока не разрешили. Кира пообещала сама завтра же поехать к Знаменскому и прояснить этот вопрос. Заодно поинтересовалась: не видел ли Борис Яковлевич ее паспорт…

— Что, потеряли? — как-то неожиданно оживился адвокат. — А как же вы на свидание пойдете к Вячеславу Львовичу?

— А что, со справочкой меня не пустят?

— С какой справочкой?

— Об утери паспорта.

— А-а… Вы уже и в полиции побывали.

— Конечно, во всем должен быть порядок: если найду паспорт или если мне его вернут, то пойду в полицию и заберу заявление. А пока мне надо собрать столько бумажек… Так значит, Борис Яковлевич не видели?

— К сожалению, нет.

Поговорив с адвокатом, Кира достала из сумочки паспорт, и спрятала его в сейф в кабинете, переложила черновики завещания и дарственной в прозрачный файлик и отнесла файлик в гостиную, положила на столик — вроде как, забыла — пусть кому интересно, почитают, а потом доложат, кому следует.

Она так и не успела сделать перестановку в хозяйской спальне, чтобы освободить себе маленький уголок для кровати и ей пришлось устраиваться на необъемной кровати Бурмистрова — прямо на покрывало постелила простынь, положила новенькую подушку и, притащив с дивана все маленькие подушечки, устроила больную ногу повыше.

На эту ночь Кира оставила Лариона «дежурить» в коридоре — к кабинету он точно никого не подпустит, а проходящего мимо, если такой появится, обязательно облает.

Выключив свет, Кира закрыла окна в кабинете и балконную дверь в спальне, чтобы не подсматривали и не подслушивали, улеглась на кровать и позвонила Шубину.

— Привет, ты там как, успокоился? Больше не ревнуешь? — спросила она и посмотрела на темнеющее за окном небо — вот и еще один день пролетел без него…

— Привет, моя хорошая… Я нормально. Это ты там как? — с паузой, на выдохе, как учили, произнес Павел — теперь он «не справлялся» только с длинными словами.

— Сначала ты, — вздохнула Кира, — мне много-много надо рассказать.

— Я учусь ходить, занимаюсь, плаваю, мне делают массаж, — отчитался Павел. — Все. Теперь ты.

— Ну, в общем так… Инна Валерьевна передает тебе привет и искренние поздравления с успехами. Она за тебя рада. А я тобой горжусь…

И Кира в подробностях рассказала, как прошел ее день, с кем встречалась, кто приезжал и кому звонила, даже рассказала, что ее достали эти «телохранительские» правила. Пока рассказывала, Кира сто раз пожалела, что Павла нет рядом: как было бы здорово, если бы она разговаривала с ним «глаза в глаза», сидя у него на коленях, нежно гладя его по затылку и целя «за ушком», наблюдая, как плавится сталь в его глазах и по телу растекается приятная истома… Вот если бы он был ее телохранителем, они целые дни проводили бы вместе, а ночами он, обнимая ее, охранял бы ее сон…нет, ночами они бы точно не спали и не скучали… Хотя, если бы он был бы телохранителем, то соблюдал бы эти свои «телохранительские» правила! Не, не, не… он будет стоять рядом и не помогать, она будет злиться на него, а злиться на Павла она не хотела. Хотела, чтобы он всегда был рядом, смотрел на нее влюбленными глазами, гладил бы ее по спинке, а она прижималась бы к нему, будя в его теле такие простые и такие важные желания…

— С паспортом хорошо придумано, а вот то, что Абрам Ааронович отказался вести дело Бурмистрова — плохо.

Кира вынырнула из своих «заманчивых видений» и улыбнулась — эти «телохранительские» правила преследуют ее сегодня целый день.

— Федин тоже так говорит, — нехотя включилась она в разговор. — Вы его все знаете, оказывается.

— Знаем, ну, ничего, сами справимся. Теперь расскажи, что будешь делать завтра?

— Поеду с утра в следственный изолятор: посылку надо передать Вячеславу Львовичу, потом к следователю Знаменскому: узнаю почему свидание не дает, потом в магазин: тюль надо купить для спальни, потом… а потом не знаю. На конюшню бы съездить, денежки Галине отдать на ремонт и на Дебби посмотреть…

— Как нога?

— Лучше, но еще к вечеру опухает и подергивает…

— Ложись и клади больную ногу на подушку.

— Хорошо, хорошо, не волнуйся. Мне не нравится, когда ты сердишься, мне нравится, когда ты меня жалеешь, как вчера… Шубин, скажи: «милая моя девочка»…

— Ты из меня веревки вьешь… Милая моя девочка.

— Не только из тебя, из Дмитрия Викторовича тоже. Нет, Паш, ты не так скажи, а с чувством…

— Милая моя девочка… — нежно с любовью зашептал Павел, жалея, что ее нет рядом, что не может поцеловать ее губы, погладить спину, вдохнуть ее запах, от которого у него страстью темнеют глаза и «сносит башню»…

— Хорошо, что ты у меня есть, Пашечка… Пока.

И Кира нажала отбой, чтобы продлить волшебную музыку его нежных слов.