Глаза Фемиды

Глава девятая. В снегах

Промышлять налимов больше не пришлось: мороз сковал реку окончательно. И наутро не только палкой, но и топором пробить лед оказалось непросто. Пришлось Колонтайцу подолбить не только прорубь для забора воды, но и лунки для подъема сети отдалбливать. Зато когда подняли сеть, в ней оказалось штук двадцать толстомордых красавцев-язей, каждый килограмма по два. «Маловато, — как бы огорчился Няшин. — Однако язь уже в Обь пошел. Дней десять будет катиться. Теперь, Антон, рыбалка станет твоей ежедневной работой, пока ход рыбы не кончится. А я тем временем буду путик обустраивать, ловушки выставлять, может, пушнины напромышляем».

Рыбу выбрали и сеть задернули обратно под лед. На открытом льду мела поземка, и ветер пробирал до костей. И как это Няшин на таком холоде работает голыми руками и не боится окунать их в воду — уму непостижимо. Но ничего не поделаешь, эту науку придется постигать теперь и Колонтайцу. Таежная свобода, это не сахар к чаю. За эту радость тяжким трудом платить приходится. И никто за тебя твою работу не сделает и на завтра ее не отложишь. На промысле — если не успел, значит, навсегда опоздал и упущенного не воротить.

Однако лиса в капкан Няшину все-таки попалась самой мордочкой. Норкой, как говорят охотники. Паша подвесил ее за задние ноги и мигом спустил шкурку чулком. «Учись, пока я жив, — подмигнул он Антону. — Однако ты парень фартовый: первая шкурка в этом сезоне и сразу лисья. Если бы так и дальше, то можно жить». Но дальше попадались одни лишь зайцы. За рекой, где в осиннике косые натоптали торные тропы, Няшин учил Антона промышлять их петлями. В тесных местах, где заячья тропинка пролегала через кустарник или между деревьями, ставилась петля из тонкой проволоки. На бегу зайчишка ее не видел и попадался. Много ли зверьку надо. Однако шкурка у него копеечная, и Паша приходил с добычей не очень довольный. На зайцах много не заработаешь, а сезон ловли ондатры они с Колонтайцем пропустили за решеткой. Каждый раз Паша с Орликом уходили все дальше и дальше по ловушкам. Но большой удачи не было. Однажды удалось добыть колонка, другой раз — некрупную выдру. Тетерева и зайцы в счет не шли. Лисьи следы попадались редко и давние. Поэтому Орлик, убегая по лисьему следу, возвращался с виноватым видом. Сезон не задавался.

Антон далеко от избушки не удалялся. И вовсе не потому, что боялся тайги. Нет, к ней он давно привык, еще во времена армейской службы, а затем преддипломной практики, когда он, студент лесотехнического института участвовал в многодневной экспедиции по таксации и оценке запасов спелой древесины вдоль трассы будущей железной дороги Тавда — Сотник. Места там были самые медвежьи и ничем не уступали угодьям Няшина. Работа геодезистом-топографом в экспедиции закрепила полученные ранее навыки по ориентированию в лесу. Цепкому глазу топографа стоило один раз увидеть местность, чтобы она закрепилась у него в памяти надолго. А на знакомых местах не заплутаешь. Значит, и бояться нечего. Нет, в недалеких отлучках Колонтайца крылась иная причина: легкая одежонка. Ватные брюки и телогрейка, даже если под нее одеть все рубахи и свитер, а поверх — брезентовый плащ, — от сибирской зимы защита слабая. Однажды Колонтаец увлекся охотой на тетеревов, слетевшихся поклевать березовых почек и не заметил, как затянуло небо и запуржило, хоть глаз выколи — ничего не видать. В такую погоду надо в избе сидеть, а не по лесам шататься. Собьешься с дороги — и никто тебя уже не найдет, поскольку до весны закоченевший труп зверье растащит. Долго блудил по сугробам Колонтаец, стал совсем уже было замерзать, да, на счастье, пурга улеглась так же внезапно, как началась, а за рекой, в сумеречном небе обозначился дымок юрты: Няшин вернулся и затопил печь. Это великое дело возвратиться с мороза в теплую избу и протянуть к теплу озябшие руки. Именно потому, охотники, покидая избушку, не забывают заложить в потухшую печь сухие дрова и растопку. Чтобы вернувшись с мороза не тратить времени на розжиг печи. Иногда от этого жизнь зависит. Еле живой от мороза и голода возвратился в тот раз Колонтаец. И едва отогревшись, поспешно стал строгать ножом одну из мороженых щук, и жадно поедать прямо сырой, чего раньше никогда не делал. Голод — не тетка, ждать не станет. Ослабевший организм немедленной подпитки требует, а ждать горячего долго и некогда. С этого дня Антон приучился к строганине. Однако вывод из случившегося товарищи сделали: пока хорошую одежду не достанут, Антону следует промышлять поблизости от избушки и заниматься домашним хозяйством, чтобы основному охотнику Паше на это времени не терять.

Вынуть из-подо льда сеть, выбрать рыбу, нарубить дров, проверить заячьи петли, ободрать зайчишку, протопить юрту и сварить что-нибудь к возвращению Паши — малый перечень ежедневных дел Антона. Дрова приходилось искать вдалеке от юрты: поблизости сухостой давно вырублен. Тонкие сухие стволы приходилось доставлять волоком и ставить их конусом, подобно чуму, поблизости от избушки. Поставленные таким образом стволы хорошо просыхают на ветру, а, главное, их не заносит снегом. Понадобятся дровишки, можно взять бревешко и разрубить его на поленья. Заодно и сам согреешься. Ханты так делают. Паша возвращался всякий раз поздно и усталый. Помощь Колонтайца приходилась ему как раз кстати и экономила силы. Но с промыслом не везло и однажды он сказал Колонтайцу: «Болота промерзли — будем переходить в мою зимнюю избушку. Эта у меня летняя, для рыбалки. А еще есть большая, зимняя, для охоты. Она в хвойной тайге и там можно белковать. А где белка, там и куница, и соболь водятся. Туда пойдем. Но сперва я один туда на несколько дней сбегаю, оттуда привезу тебе одежду и лыжи. А заодно ловушки расставлю. Орлик со мной пойдет».

Проводил Антон Няшина и остался совсем один. Язь по реке прошел, вода пожелтела, сети покрылись слизью и их пришлось снять. Зайчишки поразбежались или Антон их повыловил, однако попадаться совсем перестали. Зато однажды прилетели куропатки в неисчислимом количестве. Расселись на кустах и березах, как большие белые хлопья снега и не улетали после выстрела, только порхали с ветки на ветку. Антон нащелкал их из винтовки штук десять, потом опомнился — пожалел патронов. Вспомнил, что куропаток здесь всегда петлями ловят. У Няшина волосяных петель висело на гвоздике штук сорок. Антон попробовал их расставить на излюбленных куропатками местах и в первый же день поймал трех. Потом еще четырех. Постепенно приходило умение и иногда попадалось до десятка птиц. Едой Антон был обеспечен теперь надолго, если не до лета, то до весны — точно. Но мясная пища ему приелась и хотелось хлеба. Мука в лабазе нашлась, но следовало изобрести закваску, без которой хлеба не испечь. Поразмыслив, Антон задумал извлечь ее из остатков ржаных сухарей. Выбрав сухарь побольше, Антон размочил его в подслащенной воде и окунул в жидкое тесто. Банку с закваской он поставил поближе к печке, для того, чтобы лучше забродила. Теперь оставалось постоянно поддерживать в избушке тепло, чтобы не застудить закваску. Удержать тепло в юрте оказалось делом непростым. Стоило отлучиться, как дрова в печурке прогорали и тепло вытягивало в трубу. Ради хлеба пришлось пожертвовать охотой.

Антон валялся на нарах, посматривал за печуркой и размышлял о разном, главным образом о себе, своем настоящем и будущем. Со времени побега у него впервые выдалось время поразмышлять. Спешить было некуда, никто Антона не погонял, не дергал, не ставил задачи. Еды, правда самой простой и грубой, хватало. Принести дров и натопить воды из снега, сварить суп из куропатки с перловкой, заварить чай из смородины с клюквой — вот и вся забота. Остальное время оставалось свободным. Донимали думы, и приходила тоска. Тесное пространство, темнота и духота полуземлянки давили. Хотелось в баню, в кино, к знакомым. Еще хотелось читать книги и петь под гитару женщинам. Все это вдруг оказалось так же недостижимо, как луна над кромкою леса. Если детально разобраться, то сегодняшнее положение Антона ничем не лучше, чем в заключении, из которого он бежал, и отличается только тем, что здесь не с кем общаться и вдобавок надо самому себя обслуживать: добывать пищу, готовить, заготавливать и доставлять дрова и воду, топить печь, убирать мусор. В камере об этом не надо было заботиться: государство беспокоилось о своих узниках. Не случайно профессиональным «бичам» зимой в КПЗ нравилось и на волю они отправлялись с неохотою. По всем статьям, выходило, что Антон добровольно стал узником зоны особо строгого режима. Вот тебе и раз: из камеры попал в другую, еще худшую. Удивительно, что ханты всю жизнь в таких условиях живут и еще радуются. Вот, что значит сила привычки к суровым условиям. Случись на земле ядерная зима, одни только северные народы и выживут. Впрочем человек и к тюрьме привыкает. Кому тюрьма, кому мать родна. Значит, не следовало бежать, а стоило дожидаться правосудия? Минутку, какого правосудия? Разве в психушке есть правосудие? В психушке есть только насилие санитаров, смирительные рубашки, аминазин и понимающие глаза докторов: «Все понимаем, батенька, но ничего не поделаешь, приходится подчиняться, чтобы быть как все. Ты вот не захотел быть как все, теперь лечишься. Вот мы тебя, ненормального, и подравняем под общую мерку. Куда ты денешься. Нормальные — это те, которые ничем не выделяются. В нашем обществе одни психи отличаются. Поэтому и мы тоже стараемся — ни вправо, ни влево, никуда». Значит возвращаться и сдаваться нельзя ни в коем случае, а продолжать жить охотою, пока все не успокоится и не покроется пылью давности. В тайге, хотя и тяжело, но не тяжелей, чем в психушке и аминазином не колют. Хотя возвращаться и сдаваться все равно когда-то придется — без документов не прожить, даже в тайге. Те же патроны или ружье не купить. Человек не соломинка — в стогу не спрячешься. А лучше обо всем этом не думать совсем — как нибудь все устаканится и кривая на правду выведет.

Думай — не думай, а надо было попробовать вымыться. Раньше Антон как-то не задумывался, почему у охотников редко встречаются бани. А оказалось, что в этом целая проблема. Начать хотя бы с каменки. Чтобы ее соорудить необходимы кирпичи или хотя бы дикий камень. А где их наберешь посреди болотистой поймы, в которой и глина редкость. Еще нужны емкости для воды горячей и воды холодной. Допустим, можно продолбить прорубь и добыть пахучей желтой воды из Торм-агана. Но подогреть ее решительно не в чем, кроме охотничьих котелков и единственного жестяного ведра. В тайге все дефицит, в том числе и посуда, которая у хантов в большинстве берестяная. Впрочем, при сноровке, может, и она сгодиться. Додумался Антон нагревать воду в ведре и затем переливать ее в большой берестяный туес. Затем наливать ведро свежей и снова греть ее на пылающей печке. Таким образом воды удалось нагреть. Чтобы не разводить в юрте грязь, наломал на пол сосновых веток, из них же соорудил и веник. И вымылся, и напарился, и сырость в юрте развел такую, что с потолка капало — едва потом все высушил: и юрту, и постель, и одежду. И сам едва не простыл при этом. Тогда Антон понял почем в тайге зимой баня, даже покаялся, что осмелился вымыться. Зато постиранное с золой белье приятно освежало тело.

От тепла закваска приподнялась и запузырилась. Можно было заводить тесто. Уразумев, что буржуйка — не русская печь, Антон решил ограничиться оладьями на рыбьем жиру. Ничего не поделаешь — масла взять в тайге негде. Разве, что отжать из кедровых орехов. Но ни пресса, ни кедровых шишек в наличии не имеется. За неимением кедрового, сойдет и язевый жир. А к запаху рыбы Антон давно притерпелся. Что же касается Паши, то он его вообще не замечает. Лепешкам он, конечно, обрадуется. А особенно пирожкам, которые Колонтаец придумал стряпать с толченой клюквой и сахаром. Хорошо бы он возвратился, пока они не остынут и не зачерствеют. На этот раз Няшин надолго пропал: седьмой день как нет его. Как бы чего не вышло, тайга дело темное: подвернешь ногу, провалишься в болото, придавит лесиной — и никто тебя не сыщет, руку не протянет. Значит, надейся на самого себя, на свои силы, опыт и знания. Пашу же к числу шибко опытных причислить нельзя: рос в отрыве от природы в интернате, потом служил в армии, всего второй год, как на промысел вернулся. Такой вполне свободно и заблудиться и пропасть может. Страшновато без напарника в тайге остаться.

Однако, Москвич в тайге не потерялся и однажды, уже затемно, свалился в юрту, как снег на голову. Напару с Орликом, они притащили на лямке легкую нарточку с грузом из меховой одежды, широких лыж и лосиного мяса. «Теперь не замерзнешь, — радовался за Антона Павел. — Кумыш почти новый, большой, можно поверх ватника надевать и тогда хоть в «куропаткин чум» спать ложись — холодно не будет. От моего брата Семена, который утонул, кумыш остался, и лыжи тоже его, и нарта, и зимняя юрта в которую мы пойдем. У меня там почти целый лось в лабазе лежит. Мяса нам всем троим на всю зиму хватит и соболям на приваду достанется. А здесь делать больше нечего: лисиц почти всех выловили, ондатры не видать, рыба не ловится, зайцы — не пушнина. Собирайся, завтра-послезавтра на новое место пойдем, если шайтан не вмешается и допустит. Навредил я ему…» «Ты, парень, ешь давай. Чай горячий, пирожки свежие — я напек, для тебя старался, всю юрту продымил. Тогда и рассказывай про своего шайтана, чем он тебе досадил», — постарался успокоить явно чем-то взволнованного друга Антон.

«Шайтан мне не досадил пока, не успел еще. А я его растревожил, теперь жди беду. Может, меня медведь задавит, может, лесина рухнет, может, замерзну, а может, юрта сгорит — не дано угадать. Однако беда, и не одна, на нас может свалиться. А все из-за лося», — продолжал расстраиваться едва не плачущий Паша. При дальнейших расспросах оказалось, что Паша благополучно добрался до юрты, в которой все оказалось как год назад, когда он ее оставил. Переспал ночь и решил пройти по малому путику, чтобы насторожить ловушки на соболя и куницу. И только после того возвращаться за Колонтайцем. Пока он по тайге гуляет, ловушки свое дело сделают. Время от времени Орлик облаивал белок, за что получал вознаграждение в виде ободраной беличьей тушки. Все шло ладом и как всегда. Да вдруг Орлик вышел на молодого лося и задержал его до подхода хозяина. Паша по голосу собаки понял, что она вышла на крупного зверя, перезарядил одностволку пулей и успел выстрелить, но неудачно — сразу завалить не удалось. Раненый лось «на махах» стал уходить, преследуемый собакой. По обильному кровотечению было понятно, что далеко ему уже не скрыться. Охотник перезарядил ружьишко и побежал на лыжах вдогонку. И точно: зверь вскоре выбился из сил. Проковыляв по руслу замерзшего ручья, он с трудом выбрался на противоположный берег и упал сопровождаемый лаем Орлика. Но охотник перед ручьем остановился, как вкопаный: он узнал Шайтан-ручей, за который переходить остякам с незапамятных пор предками запрещалось, под страхом жестоких кар. Где-то за ручьем, на Шайтан-горе, в месте, известном одним посвященным, стоит кровожадный и жестокий идол, которому принадлежат все окрестности, вплоть до Шайтан-ручья, речки Шайтанки, Куль-озера и Чертова болота. И вся живность в этих пределах, и орехи, и ягоды, и лес, и трава — все собственность идола, который не хочет ими ни с кем поделиться. Охотника, рыбака, ягодника в этих пределах не встретить: все боятся мести шайтана. А случится охотнику гнать зверя и тот уйдет во владения идола — преследование прекращается. Лесная живность об этом порядке давно догадывается и стремится уйти в заповедник шайтана. Не было случая, чтобы остяк этот порядок нарушил. А вот Няшин осмелился, пожалел бросить мясо воронам. Но от мести шайтана предохранился: переодел одежду и шапку задом-наперед, чтобы идол думал, что охотник уходит. А сам подобрался к убитому лосю и разделал его. А чтобы шайтан не сердился и не догадался, что Няшин у него мясо отнял, оставил ему лосиную шкуру, с головой и передними ногами. Как будто так и было. Но шайтан хитрый, не обманешь. И теперь Паша боится мести, хоть из тайги беги. Но он и в поселке Пашу найдет. Эх, чему быть — того не миновать. Паша перестал сокрушаться и предложил Антону немедленно начать лепить пельмени из свежей лосятины. «Так у нас же мясорубки нет!» — попробовал возразить Антон. «Нам ее и не требуется: я сечку привез», — Паша продемонстрировал инструмент похожий на старинную секиру.

В специальное деревянное корытце мелко накрошили нежной лосятины, и Паша показал Антону, как рубить в нем ее сечкой: вверх-вниз, вверх-вниз, и так до тех пор, пока все мясо не превратится в нежный, тончайший и полный мясного сока фарш. А уж замесить из муки тесто и вовсе не проблема. Ночи зимой длинные, спешить никуда не надо. Лепи и лепи пельмени, пока мука и мясо не кончатся. «Пельменей нам много надо, — пояснял между делом Павел. — На промысле для охотника они и хлеб и мясо. Мы их наморозим мешок-другой. Понадобится идти в тайгу — кинем мороженых в мешок, котелок с собой. Случится заночевать или усталость достанет — тогда разведем костерок, натаем воды и заварим пельменей. От горячей мясной пищи всегда сил прибавляется. Сытый не мерзнет. «Антон старательно лепил пельмени и складывал их на берестяный противень. Против мудрых Пашиных мыслей возразить было нечего.

Нарту загрузили тяжело. В основном продуктами: рыбой, мукой, пельменями, солью. Одежда вся на себе, ружья на спине, ножи у пояса. С непривычки Колонтаец взмок в теплом оленьем кумыше, но постепенно привык, успокаивая себя мыслью, что «пар костей не ломит». Орлик, почуяв сборы, радостно вертелся под ногами и в меру собачьих способностей старался мешать охотникам, пока не попался в упряжь. Пристегнутый к лямке, он на время успокоился и только нетерпеливо поглядывал на людей: пора, мол. Наконец, и люди завершили свои сборы, одели лыжи и тоже впряглись в лямки нарты: «Пошли!»

Пошли по глубоким снегам, оставив за спиной обжитую теплую юрту, богатый лабаз и занесенный снегом облас, к которым вернутся только к весне. Да вот вопрос: вернутся ли? И все ли вернутся? Тайга — дело темное, одним лесным богам известное, одним лешим ведомое, да чертям подвластное. Потому положил им Паша на пенек копеечку: пусть видят, что человек не жадный, может, удачу пришлют, зверя в ловушки загонят. За пушниной идет Няшин. Шибко нужна ему пушнина. Пушнина это деньги, а значит, боеприпасы, одежда, продукты, мука, соль и сахар, которых в тайге не сыщешь, как ни ищи. Если хочешь выжить — добудь пушнину. Тогда купишь и мотор и бензин, и добудешь много хорошей рыбы. Шибко нужна пушнина Няшину. Жениться ему пора, а бедному жениться нельзя: детей прокормить и одеть надо. Поэтому он не меньше Орлика налегает на лямку: «Вперед, к богатым угодьям!»

Колонтаец тоже тянет старательно. Хотя он и не знает куда и зачем идет. Но деваться ему все-равно больше некуда, да и надоело на одном месте. Впереди новые впечатления, новая жизнь — вдруг да хорошая. А пока тяжело и жить и тянуть по жизни свою лямку одинокого неудачника. Позади воз обид, разочарований и несправедливостей. Все позади. А что впереди? Тайга и снег, снег и тайга. И никакой перспективы на смену пейзажа. Тоскливо, однако. А вот Няшину эта суровая природа нравится больше, чем Москва. Может, он и прав, но по-своему. Однако Колонтайцу его мерки не нравятся. Колонтаец человек городской, даже в чем-то слабый. И, по сравнению с Пашей, невыносливый. Вот Паша, как взялся за лямку, так идет и идет и ни в одну ноздрю не дует, а Миронов, хотя ростиком Москвича и повыше, начинает сдавать и прослаблять лямку. Ему этого стыдно — отставать от Паши не хочется, он прибавляет шагу и от того выдыхается еще больше. Однако Паша этого как бы не замечает и отдыхать не собирается. Не говоря уж об Орлике: бежит, хвост помелом. А световой день уже на исходе и смеркается. «Далеко до избушки? — интересуется Антон. — До темноты успеем?» — «Не совсем далеко, — как бы огорчается Паша, — дым чую». — «Странно, — усомнился Антон, — и кто же нам избу топит?» «Вот и я думаю — кто? — растревожился Паша. — Плохой человек, однако. Спешить надо, до темноты успеть».

До темноты не успели, как ни выбивались из сил. Одному шайтану известно по каким приметам находил во тьме дорогу Москвич. Или он доверился Орлику, который в предвкушении близкой кормежки и теплой ночевки тянул не уставая на запах дымка. Небо выяснило, подмораживало и на бороде у Миронова наросли сосульки. Снег предостерегающе хрустел под ногами: ждите мороза, берегитесь стужи. Не дай бог, заночевать под открытым небом: погибель. Хотелось есть и мучила изжога. Ноги едва несли, когда открылась поляна, на которой еще недавно стояла Пашина родовая юрта. Теперь о ней напоминали лишь едва чадившие, еще теплые головни, да сохранившийся в отдалении лабаз. Глупый Орлик радостно затявкал: прибыли, кормите меня! Миронов бросил лямку и в изнеможении рухнул на нарту. Да уж, прибыли, нечего сказать. Лучше бы на прежнем месте оставаться. А Паша побежал к пепелищу. Он точно помнил, что, уходя, загасил чувал и выгреб золу. Как могло случиться, что оброненная искра тлела в юрте неделю, чтобы разгореться, как раз накануне его возвращения? Няшин недолго мучился догадками: возле избы и лабаза снег оказался изрыт и притоптан широкими гусеницами армейского вездехода. В одном месте явственно обозначились оттиски траков, подтеки масла, в другом обнаружились пустые бутылки из-под спирта, смятая пачка «Севера», окурки. Сквозь взломанную дверь лабаза было заметно, что непрошенные гости и там похозяйничали. Картина раскрывалась во всей своей неприглядности. На Пашину юрту наехали скорей всего геологоразведчики — сейсмики, решившие поразвлечься охотой. Погрелись, попили, пожрали запасы добытой Пашей лосятины, и, от неумения топить такой экзотический очаг, как чувал, по пьяни сожгли избушку со всем имуществом. После чего спокойно отправились дальше по маршруту, не побеспокоившись оставить охотнику хоть какую-нибудь компенсацию за нанесенный ущерб. И не задумались, как он теперь выживет в зимней тайге оставшись без топора, пилы, посуды и всех сгоревших вещей. Вдобавок, бродяги прихватили с собой из лабаза и остатки лосятины и два десятка беличьих шкурок. Чем совершили преступление, по остяцким меркам, еще более ужасное, чем случайный поджог.

«Шайтан их на нас наслал. Догоню — убью! — кипятился Паша, все порываясь немедленно бежать по следу гусениц. — Где увижу — там и убью! Я двух из этих шатунов узнал по окуркам — это те самые, которых мы осенью прогнали. Говорил мне отец — не оставляй подранков, чтобы шатунами не стали. Так я не послушался, пожалел, и вот — наказан. Шатунов убивать полагается», — не переставал причитать Паша. С трудом оговорил Колонтаец Москвича от погони. На пепелище, среди углей удалось отыскать большой медный чайник и чугунный котелок, которые от огня ничуть не пострадали и даже не закоптились, потому, что сроду не были чищены. Оттерев их от сажи снегом, Колонтаец поставил их на огонь, потому, что война — войной, а желудок своего просит. Благо, что заготовленные загодя, дрова от пожара в пирамиде не пострадали: ветер дул не в их сторону. «Пельменей много вари, — приказал Москвич Колонтайцу, — я злой сегодня, есть много буду. Сытому на морозе легче. И чай заваривай настоящий, с сахаром. Ночь впереди долгая: будем думать, как дальше жить».

Под сгоревшей избой земля прогрелась и еще не остыла, головешки местами слабо чадили. Прямо поверх золы друзья натаскали соснового лапника и настелили импровизированную перину. С наветренной от нее стороны, из заготовленных на дрова бревешек, соорудили подобие стенки. Теперь она стала отражать тепло костра прямо на постель и защищать ее от ветра. Если бы еще чем-нибудь укрыться, то спать можно с комфортом, как на печке. Но укрыться оказалось нечем. Значит, придется время от времени просыпаться и подправлять костер. А пока надо ужинать.

Орлик уже сожрал здоровенного мороженого язя, утолил голод и тайком подслушивает о чем беседуют его хозяева, поедая вкусные и недоступные ему пельмени.

«Отсюда мой промысловый путик начинается. Он трехдневный, от избушки, к избушке. Но эти избушки маленькие, ночевать одному можно, а жить нельзя: тесно и неудобно. И никаких припасов в них нет и нет имущества. Все в этой юрте было. Хорошо еще, что я все ловушки успел выставить и наживить, а то бы и они пропали, как лосятина. И лыжи и одежду для тебя забрал вовремя, не сгорели. Однако, надо решать, куда дальше податься. Назад возвращаться — в пойме пушнины не добыть. Новую юрту здесь ставить — долго, да и чувал не сложить: глины взять негде. Остается одно: к дяде Евсею на зимовку проситься. Далековато, конечно, но делать нечего. К нему пойдем», — рассуждал Паша. Несмотря на разговоры, ложка с пельменями у его рта так и мелькала и со своей порцией, штук в сорок, он скоро управился. «Давай, однако, чай пить», — предложил он. — «Давай, — в тон ему согласился Антон, — чай не пьешь — какая сила? А чью одежду ты мне приволок? Явно, что не свою — размер большой». — «Погибшего брата одежда, — отрешенно пояснил Паша. — Он на этом озере жил, рыбачил, под лед провалился и не всплыл весной. Потому и не положили ее ему в могилу, что нет у него могилы. А так бы всю одежду вместе с ним закопали. И лыжи тоже. Сначала сломали бы, а потом с ним положили. Теперь ты мне заместо брата, потому и его одежду носишь. Однако нам нельзя на ночь такие разговоры заводить — шайтан услышит и за тобой придет. Разувайся, спать будем». — «Как разувайся? — не понял Антон. — Замерзнем же!» — «Если не разуемся — замерзнут ноги, — не согласился с ним Паша. — Пимы и портянки обязательно просушить надо. А мы, если лягем головами в разные стороны и ногами друг к другу, чтобы мои ноги под подол твоего кумыша попали, а ты, наоборот, свои под подол моего засунул, то и не замерзнем. Зато поутру сухую обувь оденем, тепленькую». Так и сделали.

Миронов лежал на пружинящих ветках и, в отличие от товарища, долго не мог уснуть. Заложенные на ночь, бревна спокойно потрескивали в костре, давая ровное тепло, которое отражалось от бревенчатой стенки и возвращалось с обратной стороны. Снизу подогревала горячая земля. И хотя с потолка светились звезды, было почти не холодно и можно было бы спать, но одолевали переживания за грядущий день. Куда еще выведет их завтра кривая судьбы, одному лесному шайтану известно, которого они с Пашей чем-то изрядно прогневили. Наверное — не к месту убитый лось сказывается. Других грехов за собой Антон, как ни старался, не мог припомнить. Хитрый Орлик подполз к Антону с тыла и привалился сбоку. Сразу стало уютнее. Навалившаяся усталость придавила к земле и сморила тревожным сном. Морозная ночь тянулась бесконечно и не хотела уступать место рассвету.