Глаза Фемиды

Глава девятнадцатая. Заговор и убийство

На следующий день, под вечер, нас неожиданно навестила делегация из двух деревенских женщин, которые спросили Романова. Юрист, в сопровождении Тузика, как раз занимался очень важным делом: подложив надувной матрац, возлежал на песчаной косе и ожидал звонка колокольчика, сигнализирующего о поклевке на донной удочке. Ради дам, пришлось отвлечь юриста от его несомненно важного занятия. В процессе последовавшего знакомства и общения выяснилось, что результатом посланной из озорства телеграммы явились события, на которые в деревне никто и не надеялся, так же, как на новогодний гром или тринадцатую зарплату. Телеграмма Романова непосредственно в обком партии неожиданно сработала. Там не знали, кто таков автор телеграммы, но знали члена ЦК КПСС Романова, а потому, на всякий случай цыкнули на неповоротливый Облпотребсоюз. От начальственного пинка кооператоры встрепенулись, обнаружили, что на их складах и соли и спичек хоть завались и немедленно отреагировали. Уже к обеду в магазин прибыла автомашина, доверху груженая солью. Торговлю вермутом пришлось временно прекратить и мобилизовать очередь на разгрузку. Едва отошла эта машина, как, к неудовольствию продавца, подошла другая, на этот раз со спичками. Пришлось разгрузить и эту. В результате короткого и бурного обсуждения происшествия, виновник стремительной ликвидации дефицита и автор телеграммы был вычислен, установлен и признан лицом влиятельным. А через Никодима удалось узнать и его местонахождение. Никодим, успевший уже два раза подряд основательно опохмелиться, любезно пояснил любопытным, что искомое лицо, не кто иной, как столичный адвокат, которому пришла пора уединиться на природе, как Ленину в Разливе, чтобы писать в защиту трудового народа. Из сказанного Никодимом, немедленно последовал вывод: человек, способный защитить трудягу, находится рядом и может написать жалобу, которых у селян скапливается так много, что и не определить какая важнее и на кого, и куда жаловаться. Адвокат, конечно, разберется что почем.

Романову, естественно, и в голову не приходило заниматься практикой на природе, да еще во время отпуска. Но, когда прибывшие с дарами в виде молока и сметаны, дамы подступили к нему со своими просьбами, отказать не смог и от рыбалки отвлекся. У одной, которая помоложе, и жалоба оказалась попроще: она просила поспособствовать, чтобы в магазин завезли колготки и товары детского ассортимента. Этой Владимир на страничке из тетрадки с ходу настрочил жалобу в облпотребсоюз и посеял в ее душе надежду на скорое удовлетворение потребностей членов-пайщиков. Со второй пришлось долго беседовать, чтобы разобраться в сути вопроса. У этой женщины, сельского почтальона, на авиахимработах погиб муж. Авиахимработы тогда у аграриев входили в моду и усиленно пропагандировались с трибун всех уровней. Более того — насаждались райкомами как передовой метод ведения сельского хозяйства. Если необходимо подкормить мочевиной молодую капусту — вызывай самолет, появилась на всходах зловредная черепашка — летит опылять поля гексахлораном и ДДТ целая эскадрилья кукурузников. От их работы черепашки на полях поубавится, а заодно сдохнут в окрестных полях зайцы, перепела, куропатки и прочая живность, вплоть до карасей в ближних озерах. Но за них райкому не отчитываться, а за внесение гербицидов и ядохимикатов — еженедельно. Для этого специальную организацию создали — Сельхозхимию. А если создали, то утвердили ей и план и отчетность. Сельхозрабочие от этой химии чихали, кашляли до слез, но умирали не немедленно, как черепашки, а с отсрочкой исполнения в будущем. За ударный труд им полагались переходящие красные вымпелы, благодарности и, особо отличившимся полеводам, служебная жилая площадь. Муж почтальонки на самолете не летал, а работал бригадиром полеводов. В его обязанности входили задачи попроще: заправлять самолеты ядом и, при обработке поля, сигнализировать пилоту флагом-отмашкой о конце участка и развороте на новый залет. Каждый раз ему при этом доставалась порция распыленного сверху яда. В конце дня, сигнальщик пропитывался гексахлораном настолько, что жирные навозные мухи дохли при подлете к нему на расстоянии не ближе метра. Домой с таким запахом хоть не приходи — не пустят. О том, чтобы обеспечить агрохимикам хотя бы душ после смены, совхозное начальство даже не подумало. И вот однажды в знойный день, после обработки поля, бригада полеводов пошла смыть с себя яд в ближайшем озере, которое было известно ледяными ключами. С разбегу нырнув, муж почтальонки уже не вынырнул. Спазм сердца или еще что — уже не узнать. Да никто и разбираться не стал: посчитали, что сам утонул. После похорон остались без отца в совхозной квартире двое детей и их мать, к совхозу, можно сказать, не причастная и с символической зарплатой, на которую двоих детей не подымешь. Вся ее надежда была на добрых людей — может, не забудут. И не забыли. Вскоре вместо помощи им от совхоза пришло извещение с требованием в месячный срок освободить служебную жилплощадь. Иначе — будут выселены принудительно. В деревне все почтальонку знали, на словах сочувствовали, но никто не вступился. Может, завидовали хорошей квартире с отоплением и водопроводом, или не хотели с директором ссориться, поскольку он человек злопамятный, а своя рубашка всякому ближе к телу. Вот фельдшерица из совхозного медпункта попробовала вступиться, расскандалилась с директором, но без толку. В ответ он медпункт в соседнюю деревню перевел. Теперь туда она ходит пешком, и все деревенские тоже. До, назначенного совхозом, выселения осталось немного дней, а выезжать ей некуда: у почты жилья нет. Вот оператор связи и подсказала, что неподалеку рыбачит на реке адвокат, возможно, сумеет помочь. А чтобы не страшно было идти, присоветовала прихватить с собой Верку-доярку, которой ни судьи, ни черти не страшны, а на уме одни наряды. Верка идти согласилась, нацедила в подарок стряпчему две банки молока и сливок, подвела брови и отправилась сопровождать соседку. А про колготки и прочие тряпки она по дороге выдумала, чтобы не ходить попусту.

Грустную эту историю женщина выплакала Романову и растрогала отнюдь не нежное адвокатское сердце. Правозащитник зашевелился в душе Владимира и заставил взяться за авторучку: «Сдается мне, что мы имеем дело с фактом злостного сокрытия несчастного случая на производстве, со смертельным исходом. Администрация совхоза с вашим выселением явно поспешила. Ей бы не об этом, а о своей ответственности за нарушение правил охраны труда задуматься. Вот что мы сделаем: я напишу записку, а Вы завтра попроситесь сопроводить почту в город. Там, недалеко от Почтамта, на улице Хохрякова, 50 находится обком профсоюза работников сельского хозяйства. Спросите главного технического инспектора Малюгина Якова Ивановича и передайте эту записку. Расскажите ему все, как сегодня мне и результат обязательно будет. Главное, не стесняйтесь изложить всю правду — закон на вашей стороне, а Вам, в теперешнем положении, терять уже нечего. С бюрократами надо говорить на их языке — они только его и понимают».

Вечером, у костра Владимир был возбужден и разговорчив: «Беда с этой химией. Не приживается она у нас на селе. Вместо того, чтобы повышать общую агрономическую культуру земледельцев, пытаются внедрять химизацию сельского хозяйства путем давления сверху. Но из физики известно, что каждое действие рождает противодействие. И крестьяне, на уровне своего мужицкого воспитания, инстинктивно сопротивляются навязанной сверху агротехнике. В Сибири вообще нововведения трудно приживаются. Давно ли было то время, когда навоз на поля не хотели вывозить. Считалось, что на нем ничего путнего вырасти не может. Ленин из Шушенского матери писал, что село, буквально, окружено горами навоза. А где теперь вокруг сел горы навоза найдешь? Нет их нигде, все на поля вывезли. Потому что понял народ силу и пользу органики. А вот в минеральные удобрения верит с трудом, потому и сопротивляется, не спешит засолить поля. Но из района каждому хозяйству задания по внесению удобрений спускаются, выделяются фонды на удобрения и ядохимикаты. И, не дай бог, какому нибудь хозяйственнику эти фонды с базы не выбрать и на свои склады не вывезти — в райкоме загрызут, а то и лишат партбилета. Тогда с работой прощайся. А где такую новую найдешь! Вот и вывозят химикаты, лишь бы отчитаться. Кто на склад, кто сразу в поле, а кто и в овраг или в лес. Лоси, косули, кабаны эту соль лижут, тетерева, глухари клюют, а потом дохнут. И никому до этого дела нет. Те же, кто смог удобрения на складе разместить, все равно по весне их полностью внести не могут. Одно дело, что техники и людей не хватает, другое, что от сырости удобрения каменеют до гранитной твердости и ничем их не взять ни кувалдой, ни отбойным молотком. Да и небезопасно это. В Юрминке на складе за деревней аммиачная селитра годами копилась и каменела. Там же карбид кальция и другая химия. Охраны, конечно, никакой. На селе селитра никому не нужна. Раз в летний день забрались туда ребятишки со спичками и запалили крафт-мешки. Огонь перекинулся на склад. Ребятишки убежали, но приехали сельские пожарники, такие же дети. И давай поливать из шлангов, даже не представляя зачем. Не сделай они этого, сарай бы сгорел — и все, удобрения бы даже не пострадали. Но когда вода попала на карбид, выделился ацетилен и взорвался. От этого сдетонировала вся многотонная масса селитры. Взрывной волной половину деревни как ветром сдуло. Хорошо еще, что жителей в домах почти не было: ушли на выборы и гулянье. Зерноуборочные комбайны порхали в воздухе как бабочки. Гриб от взрыва виден был за сто километров. А на месте взрыва образовалась воронка диаметром 60 и глубиной 9 метров. Виновных конечно быстро нашли и осудили. Мне пришлось участвовать в этом процессе. Ну, думаю, теперь-то наведут порядок в хранении химикатов. Глупости! Все как шло, так и продолжается. За примером далеко ходить не надо: в прибрежные хозяйства удобрения завозят россыпью баржами и выгружают плавучими кранами прямо на берег. Пока есть к ним дорога, эти курганы стараются вывозить, а с началом снегопадов про них забывают. Потом весенний разлив реки смывает удобрения начисто. А мы говорим, что рыба не ловится. С чего ей ловиться, если вместо воды рассол.

А с ядохимикатами и вообще нет никакой культуры. Взять хотя бы случай с этим несчастным полеводом. Допустим, возникла необходимость в авиахимработах. Так нужно сначала организовать их как полагается по инструкции. Провести обучение и инструктаж персоналя, обеспечить его респираторами и защитной спецодеждой, после смены организовать санитарную обработку рабочих в душевой, бане или специально оборудованном водоеме. Ни о чем из перечисленного администрация совхоза не побеспокоилась и, в результате, погиб человек. Тут они и вспомнили про служебное жилье. Служебное жилье, вообще говоря, способ закабаления кадров, удержания их на непрестижной и малооплачиваемой работе на срок до десяти лет. Да и вся советская жилищная политика на это нацелена, заводские рабочие за призрачную перспективу получения жилплощади, не обязательно отдельной квартиры, десятилетиями гнутся. И, не обязательно, получают свой угол к пенсии. Для этого помимо хорошей работы еще многое требуется: не пить, участвовать в общественной жизни, быть женатым и иметь детей, лояльно относиться к руководству, иметь руку в профкоме и поддержку в парткоме. С прекращением трудовых отношений из служебного жилья обычно выселяют. Но не жену погибшего на производстве. То, что несчастный случай с бригадиром связан с производством, пока не факт. Но технический инспектор имеет право произвести расследование и квалифицировать несчастный случай. Вот тогда, я надеюсь, справедливость восторжествует».

Надеждой на справедливость, как оказалось, жил не один Романов, а едва ли не половина деревни. Потому, что все последующие дни поток ходоков к нему не прекращался и для каждого у него находилось время и бумага для заявления в нужные инстанции. Правда и нам от этих хлопот жилось неплохо: по мере возможности, жалобщики несли Романову зеленые огурчики, лучок, простоквашу и даже куриные яйца. Наша рыбалка все более превращалась в подобие курорта и все более нам нравилась.

Когда одному хорошо, всегда кому-нибудь от этого плохо и порой даже совершенно невыносимо. Директору совхоза Прохору Варламовичу соседство с отдыхающим на природе адвокатом показалось не лучше, чем кость поперек горла. Вечером, задержав в кабинете зоотехника Данилова, он посетовал: «Срывается твое переселение в квартиру. Придется повременить неопределенный срок — не получается отселить почтальонку. Ты, наверное, слышал, что на Устье у нас адвокат отдыхать поселился. Тот самый, что на суде курокрадов защищал. Он и накатал этой дуре жалобу в обком. Оттуда приехал технический инспектор, провел расследование по факту гибели ее мужа и выдал заключение о связи несчастного случая с производством. Оказывается, я обязан был занятых на опылении баней и мочалкой обеспечивать. Теперь мало того, что я штраф в ползарплаты заплатил, а вся контора премии лишилась, так еще жене утопленника от совхоза будем ущерб возмещать по потере кормильца, вплоть до совершеннолетия сирот. Так, что о квартире ты пока и думать забудь. Подумай лучше, как от адвоката избавиться — совсем житья не стало, что ни день, то жалоба и проверки. Сегодня на меня жалоба, а завтра на тебя появится. А нам это надо?»

Данилову жалоб не хотелось тоже, и он задумался. Получалось, что без братьев Веткиных не обойтись. Братьев-разбойников от рождения было три. Но проживало в, оставшемся от отца, доме всегда не более двух, потому, что судьба предначертала им попеременно сидеть в тюрьме. Каждый из них уже совершил в зону по одной ходке, а старший пошел на второй круг. Пашка и Сашка промышляли браконьерством, а для прикрытия официально числились пастухами. Что было очень удобно со всех сторон. Когда Данилов появился на дворе Веткиных, братья разбирали сети перед вечерней рыбалкой. Свойский мужик, Данилов им помешать не мог, поэтому братья своего старшего начальника лишь сдержанно поприветствовали, но не испугались. Данилов начал без обиняков: «Рыбалке туристы на устье не мешают?» — «Еще как, — отозвались братья. — У них же лодка моторная, они по реке туда-сюда катаются, рыбу пугают и сети путают. Надеялись хорошенько рыбы взять, да городские все карты спутали. Надо куда-то подаваться». — «Зачем? — возразил Данилов. — Вы видели какая у них палатка?» — «Польская», — показал свое знание Сашка. «Не только польская, но и красная, — поправил его зоотехник. — А быки красный цвет ой как не любят. Помните, как весной Гладиатор на конторе транспарант изорвал? А что, если стадо на мысу возле их палатки появится? Перегоняйте коров к реке, пусть воды попьют досыта». «Ну ты и голова. — похвалил Данилова Пашка. — Допустим, потопчет скотина их шмутье в клочья — так какой с нее спрос — мы палатки на выпасах охранять не обязаны. А тебе, если удастся городских выкурить — хорошего судака принесу». — «От вас дождешься», — безнадежно махнул рукой Данилов и отправился восвояси.

Вполне естественно, что мы с Владимиром ни о каком заговоре против нас не подозревали и продолжали развлекаться рыбалкой, как ни в чем не бывало. Оставив палатку на попечение собак, мы под мотором поднимались вверх по Пышме километра на полтора, а затем потихоньку сплавлялись назад по течению, облавливая реку. Хорошо брали крупные окуни, изредка щуки. Время проходило интересно и незаметно. Тем временем, скрываемое от наших глаз прибрежными зарослями, стадо, с быком во главе, оказалось на подступах к нашему лагерю. Веткины скромно и неприметно следовали по пятам, подгоняя отстающих. Не любивший собак, Пашка для своей безопасности по дороге прихватил из стога вилы. Собаки среагировали неодинаково. Впервые в жизни увидевший коров, здоровенный гончак Бурька робко поджал хвост и скрылся в зарослях шиповника. Зато маленький, не по росту отважный, Тузик колобком выкатился навстречу, чтобы показать какой он грозный.

Обычно коровы не боятся белых собак, так не похожих на вечных врагов жвачных — волков. Однако агрессивное поведение нахального песика, который раздражающе громко гавкал у самых ног и норовил укусить прямо за морду, заставило буренок остановиться и слегка попятиться. На защиту своих подопечных из-за хвостов и рогов выдвинулся бугай Гладиатор, угрожающе мыкнул и наставил рога на смельчака. Одного удачного удара могло хватить, чтобы прекратить этот шум и лай, навсегда остановить это верное отчаянное сердечко, растоптать этот комочек мускулов…

Перед мощью быка малютка Тузик не отступил. Он видел, что деревья и кусты не давали развернуться тяжеловесу, его рога то и дело цеплялись за ветки, путались в кустах. На открытом месте Тузик не устоял бы, но в тесноте стволов у него имелось некоторое преимущество в маневре. Всякий раз, когда Гладиатор пытался поддеть его рогом, Тузик успевал отскочить и бычий лоб крушил кусты или проваливался в пустоту. Гладиатор ревел, роняя с губ пену, рыл копытами землю, не упуская Тузика из налитых кровью глаз. А Тузик, задыхаясь от лая, шел в атаку на исполина, хватал быка за лытки и, изловчившись, умудрился вцепиться зубами в, мешком свисающую между передних ног, грудину и клещом на ней повис. От оскорбления и обиды, потерявший Тузика, Гладиатор не разбирая дороги в зарослях шиповника бросился бежать, увлекая за собой все стадо. Тузик отпал от грудины и в пылу победы бросился по пятам обезумевших животных. Вот я вас! Увлеченный погоней, он не заметил как из-за дерева к нему метнулась фигура с вилами в руках: «Пашка, заворачивай скот на палатку, я его кончил!»

Когда голодные, но довольные рыбалкой, мы вернулись к месту нашего лагеря, то не узнали некогда прекрасной лужайки: везде пестрели коровьи бока. На месте прекрасно оборудованной стоянки нас встретило полное разорение. Великолепная зеленая муравка, когда-то ковром покрывавшая мыс, оказалась бесследно вытоптанной. А наша красавица палатка — изорвана в клочья, одеяла, матрацы — втоптаны в грязь. Бесследно исчез приемник, измяты котелки и чайник. Ненасытные буренки истребили все наши продукты: хлеб, соль, сахар, картошку. Втоптали в землю макароны и лук. Одна лишь горчица осталась нетронутой. Однако ею одной сыт не будешь. Без припасов и снаряжения, едва начавшийся, отпуск пошел насмарку. А где же наши сторожа-собаки? Горло сорвали, пока докричались до Бурьки. Кобелина, как ни в чем не бывало, вылез из кустов и радостно завилял хвостиком-прутиком. Наглая и бессовестная тварь, бесполезная абсолютно. Только жрать и умеет. Тузик намного толковее, но его где-то нет, как пропал. Батогами выпроводив непрошенных рогатых гостей, мы решили сначала поужинать, а потом собираться в сторону дома, чтобы там привести все хозяйство в порядок и тогда снова вернуться. Костер запылал и уха закипела, хорошо, что окуней чистить не надо — бросил в воду и готово. Хуже, что нет ни картошки, ни соли. Но с голоду и так сойдет. Котелок сняли с огня и поставили рядом, остывать, а сами пошли отмывать от грязи посуду. Неожиданно Бурька, не менее нас голодный, сообразив, что на этот раз ему вряд ли что-нибудь да достанется, схватил котелок за стоявшую вертикально дужку и бросился с ним наутек в заросли шиповника. «Убью!» — взревел сгоряча адвокат и бросился следом. Я прокричал что-то не менее устрашающее и тоже пустился в погоню. Однако поймать и наказать грабителя в колючих кустах оказалось очень даже непросто. Да и не до него: хотя бы котелок найти, а рыба у нас не кончилась, можно еще сварить. Уже потеряв надежду, я услышал призывный клич друга: «Сюда, сюда!» Продравшись сквозь заросли, я увидел Владимира стоящим на коленях над окровавленным и мертвым Тузиком. «Совершено преднамеренное убийство колющим предметом, вероятно вилами», — сказал он. Мне показалось, что голос его дрогнул.

На похороны Тузика Бурька трусливо не явился. Но зато отыскался котелок, который, после чистки его песком и мылом, снова кипел на костре. На этот раз в нем варились щуки. «Ах, если бы к этой ухе еще соли и хлеба!» — размечтался я. «А еще перчику, лаврушки и по сто грамм, — тоскливо добавил Владимир, — только где их теперь возьмешь».

Но, господа-товарищи, доложу вам уверенно, что Господь рыбака в обиду никогда не даст, недаром все его апостолы рыбари были. Не успели мы этаким образом размечтаться, как из-за мыса резво выкатил на фарватер знакомый нам по лодочной станции среднего размера катерок с голубым осводовским флагом на мачте.

«А вот и соль приплыла!» — обрадовались мы удаче и засигналили рулевому, приглашая пристать. С катера нас заметили, дизель сбавил обороты, и крутобокая посудина стала медленно приближаться. Когда форштевень мягко ткнулся в береговой песок, стальная дверь рубки с шумом распахнулась и из нее высунулась сияющая физиономия Колонтайца: «Привет, рыбаки. Ухой угостите? Я семь часов подряд за штурвалом выстоял, горячего хочется — спасу нет». — «Угостим, если солью и хлебом поделишься», — отвечали мы радостно. «У хорошего капитана всегда есть все, что к ухе иметь полагается, не только соль или хлеб, а кое-что и посущественнее», — отвечал Колонтаец, выгружая на берег рюкзак. Жизнь снова поворачивалась к нам своей блестящей стороной.