Глаза Фемиды

Глава двадцать первая. Астаповский перекат

И вот мы плывем. Наш катерок невелик, чтобы называться буксирным — у него другое предназначение: это бывший рыболовный бот с кубриком для команды и рыбаков. Хотя он и невелик, но в чреве его громыхает дизель собственным весом примерно в тонну. А позади рулевой рубки и надстройки машинного отделения свободно разместилась на палубе наша моторка, в полной готовности к спуску на воду. Под ней спрятался Бурька, пробравшийся тайком по трапу, когда мы спали. И сейчас, когда кто-то из нас появляется на палубе, он закрывает глаза, полагая, что таким способом сам становится невидимым. Мы его давно уже простили, но напускаем строгость, для порядка и притворно его ищем, якобы для наказания. Бурька замирает от страха. А на реке ранняя осень и прозрачное солнечное утро. Прелесть водоизмещающего судна в том, что оно поспешает медленно. Если в команде трое и идти в сутки по двенадцать часов, то на каждого приходится одна четырехчасовая вахта в сутки и одно приготовление пищи для всех. Остальное время каждый свободен и может любоваться речными пейзажами, играть в карты с другим, свободным от вахты, ремонтировать рыболовные снасти или бездельничать рядом с вахтенным рулевым. А можно и вздремнуть на рундуке, после обеда. Время пролетает неутомительно и за световой день можно пройти километров двестисорок. Если поднатужиться и не теряя времени идти не двенадцать, а шестнадцать часов — четыре вахты, то завтра можно оказаться уже в Тобольске.

Ниже устья Пышмы, в получасе хода, Астаповский перекат. Тура там делает крутой зигзаг, неудобный для маневра и расхождения встречных теплоходов, особенно грузовых составов. Чтобы облегчить капитанам задачу, технический участок бассейнового управления пути установил на неудобном и опасном участке реки семафор, с веревочным приводом. Сидит на скамейке под столбом с перекладиной дежурный семафорщик и смотрит на реку в обе стороны. Ему с излучины ее всю видать, а капитанам — только половину участка, с семафором в верхнем углу. Задача семафорщика сигналить о наличии встречных судов и пропускать их по очереди: если красный конус поднят на левой перекладине — закрыт путь слева, причаливай к берегу и жди, пока справа караван пройдет. Если конус поднят справа — совсем наоборот. Если оба конуса подняты — проход закрыт. Но такого быть не должно, потому, что река — это важная государственная транспортная магистраль, которая должна работать круглосуточно всю навигацию. Поэтому семафорщиков три и работают они посменно. И живут в избушках здесь же, на перекате с семьями и домашним скотом, которого у каждого перекатчика предостаточно. Водномоторники давно облюбовали перекат для походов выходного дня. Глубокий спокойный залив и чистый сосновый лес на берегу, приветливые обитатели, у которых можно разжиться настоящим неразбавленным молоком привлекали, несмотря на отдаленность от пристани. Мы с Владимиром тоже знакомы с семафорщиками и предложили Колонтайцу остановиться, чтобы попить молока у знакомых. Возражений не последовало и наш катер уткнулся носом в песок почти у самого семафора, от которого нам машет рукой дежурный — Алексей. Вообще то его зовут Саитхан, он татарин, как и остальные семафорщики. Но для удобства общения, они все попридумали себе дополнительные русские имена. И прижилось. Заметил я, что Саитхан разговаривает с детьми исключительно по-татарски, но ответ получает неизменно на русском. «Почему так?» — поинтересовался я. «Им так удобнее, — объяснил Саитхан. — Школу русскую заканчивали, институт — тоже. Негде им родной язык изучать, а мне обидно: другие английский язык выучивают, а эти своего знать не хотят. Наверное, скоро все только на русском общаться будут. И нация одна образуется — советская. У меня один сын на русской женился, внук растет. А кто он русский или татарин — никто не знает. Да и татары разные бывают, например: казанские и сибирские. Казанские делятся еще на мишарей и крещенов, а сибирские — на туринских, заболотных и барабинских. А зачем их различать, если мы все советские?» Я с Алексеем согласен: он мудрый человек. Может быть поэтому и живет лучше других семафорщиков и прочих деревенских, которые ему завидуют черной завистью. Но работать, так как он, не все хотят или не умеют.

Дом у Алексея основательный и большой, но на татарский манер с двускатной крышей и без сеней. Зато баня богатейшая — просторная, светлая и жаркая, можно сказать — знойная, с обширным рубленым предбанником, в котором свободно разместился дощатый стол человек на десять. «Зачем тебе такая, Алексей?» — спросил его Владимир. «Для гостей, — отвечал Саитхан. — Люблю гостей принимать. Вот вы сегодня помылись, попарились, вышли в предбанник, а на столе самовар кипит, молоко и сметана холодные, а баурсаки горячие. Правда ведь — хорошо?» — «Хорошо, — соглашается Владимир. — Хорошо, когда брюхо большо». В ответ Алексей хохочет: он с адвокатом соглашается. У них с Романовым давняя теплая дружба. Алексей — бывший подзащитный Романова по делу о злостном браконьерстве — самовольной порубке гослесфонда. Устроившись работать на семафор, Алексей не захотел по примеру двух других ютиться с большой семьей в крохотной летней избушке, предоставленной техучастком. Да и при всем желании не смог бы в ней разместиться: не для того она строилась, чтобы круглогодично с семьей в ней жить. А у Алексея другого жилья не было, а имелось желание устроиться на житье основательно и с удобствами. Человек не ленивый, он нашел способ построить дом при небольших средствах, какими на тот период располагал. Выше Астаповского переката, за поворотом русла, где сосны бора растут по самой кромке обрыва, прижимное течение жадно лижет рассыпчатый песок берегового яра, подмываясь под самые корни и обрушая деревья во множестве. Упавшие под яр, стволы лежат вдоль кромки воды никому не нужные и дожидаются весеннего паводка, который подхватит их и понесет неведомо куда — это в лучшем случае. А в худшем — под винты теплохода. Разжившись бензопилой, Саитхан разделал стволы на бревна, скатал их в воду и, сплотив, сплавил по течению до заранее намеченного на берегу места. Под осень, когда река схлынула, обсохшие бревна Саитхан своими лошадками не торопясь вытаскал на бугор вдоль кромки бора, на котором задумал строиться. Помогать отцу из города приехали сыновья, коллективом работа спорилась бойко и вскоре на берегу зажелтели два новых сруба: избы и бани. Баню на мох сложили сразу же: ей просыхать не обязательно, от каменки высохнет. А сруб для дома решили выдержать до лета, чтобы просох и дал усадку. Первую зиму Алексей с женой Варей прожили в казенном домике и бане одни. Младшие дети учились: кто в интернате, кто у родных в городе. А старшие — в институтских общежитиях и военных казармах. Восьмерых растил для страны и будущей своей старости Алексей. И чтобы легче их прокормить, выбрал для жительства Астаповский перекат, вокруг которого в недоступных механизмам лугах нетронутые травы, в озерах — непуганые караси, а в лесу — грибы, хоть косой коси. На этом приволье развел Алексей всякую домашнюю животину: коров, коней и коз. Успевай только поправляться. Зажил Алексей нескучно, сытно и хорошо в полной недоступности для любого начальства из-за удаленности от автодорог и железнодорожных станций. А еще из-за того, что поселился в глухом месте, на стыке трех районов, руководители каждого из которых не считали этот угол своим, а потому интереса к домам работников речфлота проявлять не спешили, под предлогом уважения прав соседей на эту территорию. Большие начальники из политических соображений себя так часто ведут. Поменьше и совсем мелкие обычно наделены амбициями противоположного свойства и не стесняются заявить свои права на спорной территории, чтобы снять с нее пенки и улизнуть восвояси, а там — хоть трава, извиняюсь — лес, не расти. Вот такой начальник из лесоохраны и объявился однажды на Астаповской излучине с целью таксации запасов спелой древесины в прибрежном лесном массиве и с интересом оглядел свежесрубленные постройки возле семафора. Со знанием дела сосчитал венцы, замерил, длину, высчитал кубатуру, составил протокол о самовольной порубке и предложил подписать Саитхану. Саитхан обиделся, поскольку живых деревьев он не рубил, и от подписания отказался. Лесничий сделал об этом отметку в протоколе и пошел к другому семафорщику — Роману, у которого у самого нос был в пушку и от этого обстоятельства перед лесным начальством у него возникала робость. Дабы не возбуждать интереса к своей персоне и показать лояльность к закону и власти, Роман подписал протокол не глядя, чем подтвердил факт незаконной порубки и записал себя в смертельные враги к Саитхану. Третий семафорщик, старик Митяй, власть не уважал и по старости не боялся. Он с лесником спорить не стал, во всем соглашался и поддакивал: все так, все так. Но когда настала пора расписаться под протоколом, заявил о своей неграмотности и вместо подписи поставил ничего не означающий крест. Старик так поступил назло Роману, который зимой застрелил у него собаку. А теперь Митяй дальновидно не захотел расписаться рядом с подписью Романа, из неуважения и желания чем-нибудь его опорочить, а вовсе не из солидарности с Саитханом, которого не любил за то, что тот моложе, но богаче.

Вооруженный протоколом, лесничий попытался поприжать и запугать Саитхана ответственностью за хищение социалистической собственности в особо крупных размерах в виде порубки и присвоения лесоматериалов. Протокола Саитхан напугался и пред лесничим попытался заискивать: пригласил отобедать с водкой и свежей бараниной. Лесничий от обеда не отказался и выпил, соответственно своей должности и комплекции столько, чтобы не потерять рассудка и, тем паче, достоинства. «За такие дела, — внушал он доверчивому Алексею, — не только свободы, но и имущества можно лишиться. За хищение полагается конфискация. Приедет судебный исполнитель и все опишет: и дом, и баню, и скотину, и коней. У тебя коней сколько?» Последний вопрос насторожил Алексея и он ответил уклончиво: «Всякий есть. Каурый есть, саврасый есть. Всякий», — «И пегий есть?» — в тон ему спросил лесничий. «Всякий», — пробормотал Алексей. «Ну зачем тебе столько, — расстроился гость, — Надо кормить, пасти, чистить — морока сплошная. Ты отдай мне одного, а я за это протокол порву. И все довольны, все смеются. Я уеду на коне, а ты в своем доме останешься. Зато друзьями станем — тебе ведь еще и дрова понадобятся — мимо меня не пройдешь. Соглашайся».

— Не соглашусь, — заерепенился Алексей. — Дровами меня техучасток обеспечит, а лошадь я и сам съем с ребятами. Дом ты у меня тоже не отберешь. Ну опишут его судейские, а куда денут? Вывезти нельзя — дорог нет, продать — никто не купит. Значит — здесь останется, и я в нем жить буду как жил. И посадить меня ты не сможешь: у меня медаль есть, а сейчас амнистия». — «А ну, покажи», — изумился такому повороту лесничий. Алексей полез за занавеску на полку и через минуту поисков возвратился с картонной коробочкой, в которой блестела алюминиевая медалька «За активную работу в ОСВОДе». «И удостоверение есть, — похвалился Алексей. — Мне его сам Ермаков прошлый год вручал, когда с начальниками из области приезжал охотиться». — «Дурак, ты, однако, — презрительно сплюнул лесничий. — Таких значков наделали тысячами, чтобы вас, темных, обманывать. Не поможет тебе эта бляшка. Впрочем — как знаешь. Не хочешь по-хорошему договариваться — еще не раз пожалеешь. Не на коня верхом сядешь, а на тюремные нары». Этими словами и попрощался.

Алексей про визит и угрозы лесничего давно и думать забыл, когда однажды зимой на гусеничном вездеходе за ним прибыли два милиционера и застали врасплох — не успел спрятаться. Оказалось, что лесничий угроз на ветер не бросал, а с помощью закона и знакомств сумел добиться возбуждения уголовного дела по факту злостного браконьерства. Милиционеры прибыли за Саитханом Низамовым чтобы доставить его к следователю для завершения формальностей. Предполагалось, что времени эта процедура займет немного, и суд состоится вскоре. Естественно — с обвинительным уклоном и последующим препровождением нарушителя социалистической законности для исправления куда-нибудь на лесоповал, как бы по специальности. В результатах никто не сомневался, но недавно принятый в Коллегию адвокат Романов, назначенный вести защиту безгонорарно, не подошел к процессу, как это всегда бывает в таких случаях, спустя рукава, а неожиданно спутал суду и следствию все карты. Во-первых, он затребовал точную карту предполагаемого места преступления, чтобы определить подсудность именно этому районному суду, а не смежному. Во-вторых, затребовал протокол осмотра места преступления, чтобы идентифицировать количество оставленных пней с количеством бревен сруба. В третьих — заявил ходатайство о проведении экспертизы пней на месте порубки с целью сличения их с бревнами сруба по годовым кольцам. Ни того, ни другого, ни третьего в деле не оказалось и сам главный свидетель обвинения — лесничий, как ни крутился, но вынужден был признать, что на месте порубки не был и свежих пней не видел, но не верит в возможность того, чтобы бревна для сруба Саитхана упали с неба, а не были срублены без порубочного билета на подконтрольной ему территории. Неожиданно исчез и не явился по повестке второй свидетель — семафорщик Роман Саитов. Поиски и опрос родственников ничего не дали, кроме расплывчатой информации, что Роман уехал охотиться к родственникам в Заболотье и раньше, чем весной не появится. Зато адвокат сумел раздобыть документы, характеризующие Романа Саитова, как личность морально неустойчивую и неоднократно привлекавшуюся к административной ответственности за незаконный промысел рыбы, нарушение правил охоты и самовольную порубку леса. Третий подписант протокола старик Митяй от участия в подписании протокола о самовольной порубке буквально открестился, заявив, что и читать, и писать, и расписываться умеет и, как правоверный мусульманин, креста не признает и ни на каких бумагах его не ставит. Сшитое белыми нитками дело разваливалось на глазах. И напрасно прокурор убеждал судей и адвоката, что Саитхан деклассированный элемент, который укрывается в лесу, чтобы не платить налогов за свои многочисленные стада, укрываемые от подсчета в таежных дебрях. А значит, он должен понести наказание сначала за те преступления, которые уже обнаружились, а потом — за те, что еще выявятся. В ответ, адвокат Романов предъявил суду характеристики из учебных заведений и с мест службы всех детей Саитхана, из которых следовало, что все они воспитаны в духе преданности Родине и Коммунистической партии и являются достойными комсомольцами. А его младшая дочь Роза еще и лауреатка районной математической олимпиады среди восьмиклассников и выдвинута к участию в областной олимпиаде. По мнению Романова, это подтверждало высокие моральные качества подзащитного, по принципу: каков поп, таков и приход. А в дополнение представил выписку из бухгалтерского баланса техучастка водопути, подтверждающую, что сруб дома семафорщика на Астаповском перекате числится на балансе техучастка. Это был уже самый настоящий козырный туз. Вызванный в качестве свидетеля, заместитель начальника техучастка подтвердил, что в обязанности техучастка, кроме углубления русла и содержания судоходной обстановки, входит обеспечение безопасности плавания судов, в том числе подъем со дна карчей, (для чего имеется карчекран), и сбор с берегов плавучих предметов, в том числе бревен и обрушившихся стволов, которые могут всплыть и представлять опасность для идущих судов. По поводу самовольной постройки он пояснил, что постройка возведена из собранного по берегам плавника и другого леса, на земле, отведенной актом в бессрочное пользование техучастку и, если надобность в этом минует, инвентарная постройка будет вывезена речным путем. Но на настоящий день постройка считается незавершенной, поэтому акта о ее приемке еще нет и на баланс она поставлена с условной стоимостью. Выслушав стороны и последнее слово подсудимого: не видел, не брал, не знаю и не виновен, после недолгого совещания, суд освободил Саитхана в зале суда, а уголовное дело прекратил ввиду отсутствия события преступления. После освобождения, преисполненный благодарности Саитхан стал закадычным другом Романова, поскольку при всякой встрече, которые летом у них происходили довольно часто, оба не упускали случая заложить «за кадык» по поводу встречи.

Но на этот раз после бани мы ничего горячительного не пьем, зато едим горячую рассыпчатую картошку и запиваем ее холодным густым молоком, какого в городе не встречается. Хлеб Варвара, жена Саитхана, печет сама. Он у нее получается круглый, серый, ноздреватый и необыкновенно вкусный. А еще Саитхан выложил нам на стол копченую лошадиную ногу. Но картошка и молоко оказались так хороши, что к «махану» мы почти не притронулись, чем огорчили хозяина. «Тогда с собой берите, — заявил он, безапелляционно. — Дорога у вас впереди дальняя, а магазинов по берегам нету». — «Что дальняя — это точно», — соглашаемся мы и не отказываемся от подарка. Копченой ногой Саитхан не ограничился, а еще притащил к нам на катер ведро молодой картошки и полное ведро парного молока: «Ешьте в дороге, а мне все одно, девать некуда». Мы благодарно прощаемся: «Спасибо, Алексей, до встречи». — «До встречи», — соглашается он и долго еще машет вслед уходящему катеру. Глядя на уплывающий за кормой берег, я не подозревал, что больше никогда не увижу приветливого татарина и его жену. Вскоре, повальное внедрение радиосвязи на судах сделало ненужным семафор на перекате. Семафорщиков сократили, и они разъехались кто куда. Старые их избушки быстро догнили без хозяев, а новый дом Алексея техучасток раскатал и перевез, не скажу куда. Вполне возможно, что стоит он теперь у кого-нибудь на даче и плачет желтой смолой по шуму леса и плеску волны. Когда-то приветливый, берег без людей стал угрюмым. Зато в лесу, сразу за развалинами построек во множестве развелись непуганые белые грибы, предмет вожделения лодочников-водномоторников и прочих грибников. Чтобы уберечь любимое место от непрошеных глаз и рук, один из остроумных водномоторников выпросил у инженера по гражданской обороне металлические аншлаги: «Заражено», «Опасно для жизни», «Прохода нет» и тому подобные и наприбивал их к соснам вдоль всего берега. Несколько лет они исправно отпугивали грибников и ягодников, пока не выцвели и не проржавели. Сейчас на этом месте не осталось и следа как от прежнего семафора, так и табличек на деревьях. Грибы и ягоды почему-то перестали урождаться. Бор выгорел и запустело место.

Странные названия иногда носят Туринские перекаты. Вот, например — Сахарный. Легенда доносит, что когда-то давно, в самом начале двадцатого века, здесь села на мель и переломилась деревянная баржа с сахаром. Часть груза удалось спасти, а часть растворилась в речной воде, от чего она на километр ниже имела сладкий привкус. Проверить правдивость легенды мне не удалось, но, как бы в ее подтверждение, затонувшие и полузанесенные песком деревянные баржи по берегам Туры попадались еще сравнительно недавно. Образцы судостроительного искусства девятнадцатого века никак не хотели догнивать в одиночестве и тянули к небу, как призыв о помощи, оголенные ребра-шпангоуты. В наши дни таких умельцев-плотников, способных соорудить сорокаметровую баржу вряд ли сыщешь. Да и многое другое утрачено. Взять хотя бы тот же сахар, которого при капитализме было предостаточно, а в период развитого социализма — не более одного килограмма «в руки». И то когда завезут в порядке очередности, согласно имеющимся фондам, лимитам и разнарядке по магазинам. Однажды в библиотеке попался мне справочник «Путеводитель по Иртышу» за 1914 год. На поверку он оказался не руководством для судоводителей или туристов-вояжеров, а рекламным изданием тюменских пароходчиков, купцов и коммерсантов, для своего времени неплохо изданным, на мелованной бумаге и с большим количеством фотографий пассажирских двухпалубных пароходов Плотникова, Игнатова и ТоварПара. На комфортабельных, «американского» типа пароходах, с электрическим освещением, салоном и рестораном можно было неплохо прокатиться от Тюмени до Семипалатинска, от Омска до Обдорска и Томска. К услугам господ пассажиров бильярдная и меню из самых изысканных блюд, каких не подают сейчас в лучших городских ресторанах. А на пристанях — если верить рекламе «Товарищества сахарных заводов», сахар в изобилии и без ограничений, чай, чайного товарищества «Караван» из Китая, чай товарищества «Два якоря» с собственных чайных плантаций на Цейлоне. «Остерегайтесь подделки! — предупреждает чайная компания, — обращайте внимание на фирменный торговый знак — два якоря!» Переворачиваю страницу за страницей — чего только не предлагает сибирякам торговля: муку, дрожжи, американские ружья «Ремингтон», паровые молотилки «Вестингауз», и прочее и прочее и прочее. Нет, неплохо жили сибиряки во время первой мировой войны и ни в чем не знали дефицита. Торговый дом тюменского ювелира Лейбы Брандта, что на улице Царской в Тюмени, предлагает желающим украшения из золота и драгоценных камней, парфюмерию, женское белье, пишущие машинки Ундервуд, велосипеды Дукс, фотоаппараты Цейс, шляпы, галстуки, ботинки — всего не перечесть. Вездесущая торговля предлагала северу губернии промышленные и колониальные товары, а взамен везла оттуда великолепную рыбу, пушнину, дичь для столичных ресторанов, кедровый орех, ягоды и древесину. Главной артерией товарообмена служил водный путь вокруг которого кормились и богатели пароходчики и судостроители, купцы-оптовики и мелкие лавочники, прибрежный рабочий люд. А сейчас на север идут караваны со строительными материалами, оборудованием и техникой, а навстречу нам попадаются чаще всего баржи с металлоломом с северных строек.

На втором Матушевском перекате все проходящие суда дают протяжный гудок сиреной — приветствуют серый железобетонный обелиск воздвигнутый в память о погибших на барже смерти. Фарватер здесь узкий и неглубокий, даже расхождение и обгон судов запрещены лоцией. Непонятно, как могла затонуть здесь баржа. И если выбирать места для затопления, то только не на этом перекате — есть места поглубже и капитанам они известны. Тем не менее, памятник стоит именно здесь. И именно рядом с ним лихие головы разместили загон для скота, как будто другого места на берегу не нашлось. В окружении навоза и грязи, а не цветочных клумб оказался памятник погибшим. Видимо не очень дорожат памятью борцов за счастье и светлое будущее человечества местные жители, если допустили такое. Возможно потому, что сами счастья не ведали, к человечеству себя не причисляли и о будущем не задумывались. И навоза вокруг обелиска просто не замечают, потому что привыкли всегда так жить и по-другому жить не хотят. Впрочем, неуважение к чужим могилам и памятникам никогда не остается безнаказанным. Может быть, это простое совпадение, не берусь умничать, но вот в газетах пишут, что обнаружили медики у коренных жителей Матушей аномально высокий уровень онкологических заболеваний. Воистину — проклятое богом место. Или паранормальное явление.

Один мой знакомый парапсихолог всплеск необычных событий, привязанных к одной конкретной местности, объясняет изломом между Покровкой и Тобольском невидимого каркаса физических полей Земли и повышенной напряженностью энергетического поля, которое влияет на животных, людей, исторические события, появление в месте излома леших, полтергейстов, неопознанных летательных объектов и даже пророков, к числу которых относил Григория Распутина и Менделеева.

По его теории в местах энергетических всплесков всегда наблюдается появление людей ясновидящих, способных распознавать явления и предсказывать будущее. Явление Менделееву периодической таблицы во сне и предсказание старцем Григорием гибели всей царской семьи вскоре после его, Распутина, смерти — будто бы события одного ряда. Насколько это верно, не берусь судить, но так или иначе, личностью Григорий Ефимович был неординарной не только для Сибири, но и в масштабах общероссийских, если не больше. Не случайно интерес к его личности с течением времени ничуть не утихает, а лишь обрастает всевозможными вновь возникшими фактами и событиями его жизни, в том числе и конъюнктурными спекуляциями, к числу которых может быть отнесена книга В. Пикуля «Нечистая сила». Не ясно кого имел в виду Пикуль под именем нечистой силы, возможно, что и международные масонские ложи, на пути устремлений которых к мировой бойне оказался мудрый сибирский старец, поплатившийся за это жизнью.

Во всяком случае, Григорий Ефимович к этой нечистой силе не может быть причислен. Более того, у местного населения о нем сохраняются теплые воспоминания и уважительное отношение, как к мученику за веру. Были написаны даже иконы с образом святого великомученика Григория с портретным сходством с оригиналом. Одну такую икону мне довелось увидеть в умирающей деревне Шешуково, в которую меня завели рыбацкие тропы. В последнем жилом доме всеми покинутой деревни одиноко жили старики Кузнецовы с коровой и собакой. Из всех других домов заливаемой вешними водами деревни, он единственный был возведен на подклети, а потому годился для проживания в половодье, подступавшему в худшие годы к самому полу. Из всего нищенского обихода и немудреного имущества только и гордости было у хозяина, что икона святого великомученика Григория, якобы написанная столичным богомазом с натуры — еще при жизни Распутина. Я видел эту икону и даже держал в руках. Несомненно, что это был новодел давностью около полувека, исполненный рукой великолепного мастера. Почти фотографическая тонкость письма просто поражала: отчетливо различались каждая волосинка бороды и радужная оболочка глаз. И тем не менее это было письмо маслом по деревянной доске. «Нравится? — спрашивал меня Виктор Кузнецов. — Городские мне за нее большие деньги предлагали, но я не согласился: святостью не торгуют. А когда угрожать стали — спустил с цепи Казбека». Наивный Виктор. В захолустье своем не понимал он, что уже появились и развелись в стране нелюди, способные продать не то, что святого, а и своих детей и родителей. Не уберег его преданный Казбек. В декабрьскую ночь неизвестные убили их всех троих и спалили дом. А где теперь икона — никто не знает. Да никто и не искал. Не только икона, само упоминание, сама память о старце считались опасными и ненужными. По указанию Московских идеологов, местные ревнители атеизма раскатали родовой дом Распутиных в Покровке, устоявший перед нашествием белых, красными освободителями, анархистами Хохрякова, комбедовцами и учениками неполной школы. Но перед указанием Партии не выстоял и развеян в прах, к сожалению односельчан, посещавших развалины в надежде отыскать сувенир на память о знаменитом земляке. Случалось и находили. Но чаще возвращались ни с чем. Об одной такой истории мне рассказывал товарищ по лодочной станции. Не поленюсь ее пересказать.

Тюменский бармен Михаил Левшаков, после десятилетней разлуки, приехал под Новый год погостить к родственникам в родную Покровку, при этом лелея тайную надежду скупить десяток икон старинного письма, чтобы потом с выгодой перепродать ценителям.

Одержимый этой идеей, он шагал по улицам старинного села и мысленно проникал сквозь потемневшие бревенчатые стены, заранее намечая возможные объекты коммерции. Во дворе брата его неприветливо встретил угрюмого вида кобелище, впрочем, беспрепятственно пропустивший Михаила в дом. «Он у нас с норовом, — пояснил брат, помогая Михаилу раздеваться, — незнакомых в дом впускает, а обратно ни за что!» Вечером, сидя за праздничным столом, где у самовара собралось все семейство, Михаил откровенно скучал. Бесшабашного разгула, к которому он успел привыкнуть и надеялся встретить в своей деревне не получалось. «Оскудела земля сибирская, — думал он глядя на ломящийся от угощений стол. — Измельчал сибиряк, пить не может, а в красном углу вместо икон держит портрет Мальцева. В иной московской квартире больше икон найдешь, чем во всей Покровке. Бесплатно съездил, даже дороги не окупить…»

Налегая на привезенный с собой «Маринер Джин», к которому большинство земляков отнеслись до обидного равнодушно, Михаил попытался завести разговор с сидевшим напротив здоровенным розовощеким парнем, в котором с трудом распознал своего племянника, некогда тщедушного подростка. Под тонкой белой рубашкой племянника буграми перекатывались мускулы. «Культурист!» — уважительно погладил Михаил плечо своего племянника. «Нет, мы другому богу молимся». - отшутился племянник и отвернулся к рядом сидевшей девчонке, влюбленносияющей голубыми глазами. «А все чудотворная! — полез с разъяснениями к Михаилу дедок Степан, подобный Михаилу любитель выпить, — Как нашел он ее на развалинах Гришкиного дома, так и начал здороветь. Поутру и на сон грядущий он всегда со своей чудотворной. Поясные поклоны кладет и креститься ей научился. У него хорошо получается…»

- Икона Гришки Распутина! Ей же на черном рынке цены нет! — ударило по мозгам Михаила. В захмелевшей голове горячо заворочалась жадная мысль: добыть во что бы это ни стало! «А где он хранит ее, знаешь?» — зашептал он на ухо деду Степану. — «Как не знать, — прошамкал дедок, — в амбаре, в сусеке хранится, чтобы не сперли. Вещь это старинная, по нынешним временам редкая. Молодежь ею сильно интересуется…»

- Она! Чудотворная! Может XVI век! Если антикварам толкнуть, на пару «Жигулей» хватит! — в воспаленном мозгу Михаила чередовались радужные картины с его участием.

Когда после встречи Нового года, и по-тюменски, и по-московски, старики, наконец, угомонились и улеглись, а молодежь отправилась кататься на санях с крутого берега, Михаил, в нетерпении едва одевшись, выскользнул на двор. Луна сияла, снег серебрился и хрустел под шагами. Замирая от скрежета ржавых дверных петель, Михаил отворил амбар. Внутри было просторно и сухо. Лунный свет через дверной проем падал на крышку старинного мучного ларя. «Сусек!» — обрадованно екнуло сердце. Воровато оглянувшись, Михаил приподнял крышку и запустил внутрь руку — она провалилась в пустоту. Зажигалкой он осветил внутренности ларя — кроме ржавой двухпудовки с раздувшимися чугунными боками внутри ничего не оказалось. «Перепрятали!» — отчаялся Михаил и решительно направился к выходу, но на пути наружу возник здоровенный рыжий кобелище, с недвумысленно оскаленными клыками. Весь его внешний вид внушал мысль о беспочвенности мирных переговоров. После того, как кобель предупредительно рыкнул, Михаил едва успел захлопнуть дверь перед его носом. Сквозь щели было видно, как кобель поскребся лапами в двери, а потом свернулся возле нее на крылечке. Как видимо — до утра. «К большому холоду» — отметил Михаил про себя.

Между тем, новогодний мороз, действительно, все крепчал и у, не надевшего даже шапки, Михаила от холода начинали потрескивать уши и выстукивать зубы. Сквозь стены сарая было слышно как по улицам ходят с гармонью и поют до ужаса неприятные песни: «Ты мороз, мороз, не морозь меня…» С другого конца деревни откликались: «В той степи глухой замерзал ямщик». — «До утра не дотянуть», — догадался Михаил и начал осматриваться. Привыкшие к темноте, глаза различили в углу на гвозде огромный ямщицкий тулуп — их никогда не заносят в избу. Завернувшись в него и подняв воротник, спасенный завалился на ворох прошлогодних овчин, согрелся и уснул.

Поутру, разгоряченный после пробежки вокруг усадьбы, обнаженный до пояса, племянник привычно забежал в амбар и, выхватив из глубины ларя двухпудовку, и, играя мускулами, стал радостно перекидывать ее с руки на руку. Затем, охватив ручку гири широким кожаным пояском, захватил его зубами и сделал несколько поясных поклонов. Только тогда он заметил сидящего на овчинах дядю в тулупе и радушно предложил: «Хочешь попробовать? Рекомендую — она у меня чудотворная, оживляет». И с широкой улыбкой перекрестившись гирей, выскочил на двор, чтобы обтереться снегом. Радостный кобель прыгал вокруг него и старался лизнуть в лицо.