Глаза Фемиды

Глава шестнадцатая. Друзья человека

Как человек с нормальной психикой, я с детства любил собак, но по своему, без преклонения и фетишизма, а так, как это принято среди жителей Севера, где собака обязательно присутствует поблизости каждого двора и необходима хозяину для охоты. Промысловой собакой дорожат ровно настолько, насколько она соответствует своему прямому предназначению — добывать зверя. Дорожат так же, как хорошим ружьем, легкой нарточкой, добычливой снастью и не более того. Каждая снасть в доме коренного северянина имеет свое строгое место и собака тоже. Место ее во дворе, а то и вовсе на задворках, под снегом и дождем, на ветру и морозе. И это для ее же пользы и закалки.

Невзыскательные преданные и добродушные лайки о другой жизни не знают, а значит, никогда и не помышляют, барахтаются в снегу и размножаются в самый неподходящий для этого момент — зимой. Спартанцы от рождения, сибирские лайки от холодов не страдают и если бывают чем либо недовольны, то это жарой, комарами и блохами. Совершенно не случайно своим добродушием и грацией наши лайки приковали внимание зарубежных кинологов, которые обеспечили им заграничную прописку в престижных собачьих клубах и переименовали их на свой манер — «хаски». Я не думаю, чтобы в эмиграции зверовым охотницам — лайкам жилось веселее, чем в родной тайге. Сытость для охотника не главное счастье.

Одну такую эмигрантку я встретил однажды в Париже, возле стадиона. С детства мне знакомая, остроносая морда лаяла из форточки темноголубого «ситроена» на сборище болельщиков рэгби, которые поглядывали на нее с уважением и издалека, не высказывая желания пообщаться. Рядом с собакой в машине никого не было, она скучала и, от тоски и безделья, беззлобно гавкала на весь белый свет, лишь бы обратить на себя внимание.

Мне тоже было не очень весело одному в незнакомом городе, да еще и без знания французского, когда за целый день не с кем словом перемолвиться. Поэтому, среди незнакомого говора, даже лай землячки показался мне своим и понятным. Повинуясь внезапному порыву, я подошел к заключенной в чужеродную оболочку собаке и протянул руку к оскаленной клыками морде и погладил ее от носа и между глаз, еще и почесав за ухом. А лайка, то ли оторопев от неожиданной наглости, то ли по неощутимому людьми биополю опознав во мне земляка и родственную душу, вдруг перестала лаять и нежно лизнула мои пальцы теплым и розовым языком. Толпа болельщиков в восхищении выдохнула и зааплодировала: «О-ла-ла-ла!». А я погладил собаку еще раз и пошел по своим делам: глазеть на витрины. Вслед мне долго еще раздавался уже не лай, а визг: это билась и скребла когтями великолепные чехлы сидений «ситроена» светлосерая лайка. Может быть, она просилась обратно в Россию, к ее снегам, комарам и неустроенности, зато родной и понятной. Очевидно, что ностальгия не у одних людей случается, но и у собак тоже. Впрочем встречал я подобное и среди русских парижанок: живут как у Христа за пазухой, едят и пьют, как им на Руси не снилось, дети у них — словно маленькие принцы. Казалось бы: чего еще желать? Однако все равно вздыхают о родной сибирской грязи и тоскуют по неухоженной Тюмени, как о земле обетованной. И, наверное, тоже воют от тоски по ночам, как сибирская лайка, хотя и переименованная на европейский манер в «хаски», но в генах сохранившая верность и преданность своей суровой родине.

Вообще говоря, добрее к человеку, преданнее и надежнее лайки я собаки не видывал. Из раннего сургутского детства припоминается мне, внешне похожий на белого песца, Плут. Потом у моего отца были Дик и Джек, который получил свое имя в честь Джека Лондона — на киноэкранах как раз появилась киноповесть о «Белом Клыке». Когда пароход увозил нас в Тюмень, Джек остался на берегу и вслед за нами не бросился: наверное, не читал Джека Лондона. В Тюмени дружбу с собаками пришлось на время оставить: в коммунальной квартире не до собак — от тесноты в них люди сами рычать готовы. Но я продолжал мечтать о своей собаке: привычка детства не забывалась. А еще, видимо, не хватало теплоты и ласки: в городе жилось трудно и неуютно. Родители выбивались из сил, стараясь прокормить семью — какие уж тут собаки. Не до жиру — быть бы живу.

А мне хотелось лохматого друга, которого можно было бы обнять за шею и пожаловаться на ухо о несправедливости жизни. И чтобы он выслушал, понял и не рассказал никому, как это умеют делать только настоящие друзья и собаки. Настоящий друг у меня тогда имелся, а вскоре появилась и собака. Появилась сама по себе.

Однажды вечером, у подъезда своего дома я обнаружил на сугробе запорошенную снегом лохматую собачонку. Собака равнодушно посмотрела на меня и не пошевелилась, очевидно кого-то выжидая. Возвращаясь из булочной, я увидел что собака продолжает сидеть на прежнем месте так же неподвижно и обреченно. Обильно падающий снег уже не таял на ее белой шерсти, и одни коричневые глаза и черный кирзовый нос выделялись на снегу в синеющих сумерках. «Сидишь?» — спросил я одинокого пса. «Тяв, — философски согласился он. — Ничего не поделаешь, такая наша собачья жизнь». «Ты чей?» — снова поинтересовался я. «Тяв-тяв! — заявил мне подснежник. — Возьмешь — твой буду». Пришлось его взять с собой.

Вопреки ожиданиям, родители не особенно ворчали: наверное, тоже пожалели Снежка — так его стали называть. Проблема возникла с соседом по квартире — тот не любил ни кошек, ни собак, ни людей, ни собственного сына. И умный Снежок его душу с первого дня понял и взаимно невзлюбил.

При рассмотрении, найденыш оказался великолепной ненецкой оленегонной лайкой. Этакий белоснежный пушистый клубочек с хвостиком-каралькой и круглыми стоячими ушками. Вылитый торфяной шпиц из книги естествоиспытателя Брэма. В моем детстве эти умнейшие лаечки еще встречались, пока с развитием цивилизации и освоением ею Севера не оказались вытеснены и подменены дворовыми ублюдками и почти совершенно исчезли, случайно сохранившись в Англии, под именем «самоед». Мой Снежок сам себя не ел и, вообще, ел очень мало. Страстью его были кости — с ними пес управлялся мастерски, несмотря на сравнительно небольшой для собаки и довольно аккуратный роток. И хорошо, что ротик у него не вырос, иначе с ним выросли бы очень большие проблемы. И своим маленьким ротиком он умудрялся создавать в квартире ежевечерний тарарам. Я уже говорил, что, на беду, Снежок носил поверх шкуры густую и жаркую шерсть, а потому не находил себе в квартире другого места, кроме коврика у входной двери, под которую всегда несло холодом. На коврике пес блаженствовал до той поры, пока не наступало время возвращения из вечернего университета марксизма-ленинизма нашего соседа, преподававшего там гуманизм и любовь к ближнему. Взволнованный диалектическим материализмом и грядущей зарей человечества, он просто не замечал окружающей действительности и непременно наступал на задремавшего песика.

Снежок в негодовании просыпался сам, отчаянным лаем пробуждал всю квартиру и мертвой хваткой вцеплялся в неразлучную спутницу соседа — кизиловую трость. И, вероятно, правильно делал, иначе этой же тростью ему же бы и досталось. Ежевечерняя борьба за светлое будущее всего человечества и борьба в темноте коридора с самоедской собакой никак не увязывались в сознании педагога и настолько утомили соседа, что однажды он не выдержал, да и написал заявление в партком по месту работы моего отца, с просьбой изучить соответствие его морального облика Моральному кодексу строителя коммунизма. Отец мой считал себя коммунистом в душе, а формально состоял только в обществе рыбаков и охотников. Тем не менее, в партком ему пришлось идти и выслушать ультиматум: от хвостатого друга избавиться категорически и не подвергать квартиру ценного для партии ученого угрозе заражения блохами и прочими паразитами. Отец четко понимал кто паразит, и что последует в случае неподчинения, а потому посоветовал мне беспрекословно свести друга на рынок и отдать в первые попавшиеся руки «за бесплатно». Пришлось, со слезами, но исполнять.

Как я теперь понимаю, все мы недооценили собачьих качеств Снежка, потому, что когда я вернулся домой в расстройстве от потери друга, он уже вертелся у порога и лукаво поглядывал на меня темнокоричневыми глазенками, по-собачьи улыбаясь уголками рта и высунув кончик розового языка: «Вот я каков!» Снежка мне разрешили оставить до следующего базарного дня. После очередной продажи, Снежок вернулся на третий день, с обрывком ремня на шее и радостным выражением на морде. Проявления собачьей преданности никак не растрогали соседа, ультиматум был повторно предъявлен на самой высокой ноте, с угрозой предъявить иск о выселении в связи с невозможностью дальнейшего проживания и так далее и в том же духе. Оправданий, что собачью судьбу тоже следует устроить по-человечески и на это необходимо время, он не хотел и слушать. Вся эта междусемейная дипломатия не прошла мимо глаз и ушей виновника инцидента и он решился на крайние меры. Никто не видел, как и когда он ухитрился это сделать, однако поутру дверь в комнату соседа оказалась «обдристаной» на полметра от пола. Все жители квартиры оказались в шоке.

Из всех жильцов квартиры один Снежок этим обстоятельством ничуть не огорчился и посиживал у порога весьма довольный собой и даже не противился, когда мой отец надевал на него ошейник с поводком. Наказывать пса отец не решился — может быть, тайно ему сочувствовал. С тех пор я своего дружка никогда не видел: отец уверял, что отдал его деревенскому мужику.

С того времени в моей квартире собак не водилось. Хотя прошли долгие годы и из коммуналки я давно переехал в собственную квартиру, попыток поселить рядом собаку я не делал по двум причинам: во-первых, декоративных собак я не признаю, а для настоящей собаки городская квартира не место, а во-вторых (и это главное) супруга предупредила меня, что собак возле себя не потерпит ни за какие блага в мире. И мы с дочкой уступили: ей было около трех лет и правом решающего голоса она еще не пользовалась. Пришлось, вместо живого, покупать ей Тузика плюшевого. Надо сказать, что фабрика мягких игрушек исхитрилась изготовить довольно натуральное подобие вислоухого коричневого щенка. Обнаружив его на полу в прихожей, Оля долго не решалась подойти, все сомневалась: не кусается? А когда все-таки убедилась, что не кусается, схватила, прижала к своему сердечку и так и не расставалась с ним лет до восьми, каждый вечер укладывая с собой в постель, до тех пор, пока плюш не протерся до дыр и из них не показалась набивка. Наступило время Оле менять привязанности, и на смену тряпичному песику пришли живые собаки нашего двора.

На первом этаже нашего подъезда жила вздорная и крикливая дворняжка Ветка, которая выгуливала за собой на поводке дядю Диму, более известного среди детворы, как «Веткин папа». Дружить с сердитой Веткой девочке оказалось очень сложно. А другой собаки в подъезде не оказалось. Однако, в душе каждого нормального ребенка теплится желание заиметь четвероногого дружка, и если родители или обстоятельства жизни не позволяют ему обзавестись добропорядочной домашней собакой, ребенок все равно попытается приобрести себе приятеля из числа дворовых собак, среди которых наряду с потерянными, брошенными и несчастными встречаются бродячие, кусачие и даже больные. А встреча с последними может привести к последствиям вовсе уж нежелательным. Так однажды случилось и с моей дочкой.

Однажды после школы, ее зареванную привели под руки домой подружки по «третьему А». На счастье, я оказался дома и из сбивчивых объяснений сумел выяснить, что Олю цапнула за палец незнакомая пестрая собачонка, которую дочка по наивности попыталась угостить пирожком с ладошки. Царапина от зубов оказалась глубокой и слегка кровоточила. Укус незнакомой собаки всегда опасен, и я поспешил выскочить во двор, чтобы задержать негодницу, для медосмотра.

Пестрая собачонка крутилась возле подъезда и спокойно далась в руки. Но когда я предъявил ее к опознанию третьеклассницам, те, как одна, заявили, что это другая. Дело приобрело скверный оборот: мне предстояло вести дочку на болезненные прививки против столбняка и бешенства. Это я и попытался объяснить Оле и ее подругам. Но те продолжали твердить: другая и все тут. Пришлось ежедневно водить дочку на уколы. Пострадавшая стойко вытерпела все сорок.

Уже потом, спустя много лет, Оля созналась, что пестрая собачонка была та самая, что цапнула ее за палец, но они с подружками договорились не выдавать мне преступницу из страха перед ветлечебницей, в которой, по ходившим слухам, бродячих собак усыпляют без разбора. И ребенок самоотверженно выдержал сорок болезненных уколов в живот, чтобы сохранить жизнь обидевшей ее безвестной дворняжке. Пионерское воспитание сказалось. Рискну дать совет другим родителям. Не испытывайте судьбу — гораздо спокойнее разрешить ребенку воспитывать домашнего песика, чем подвергать его опасным знакомствам с кусачими бродягами. Справедливости ради, замечу, что и среди бродячих псов попадаются иногда замечательные экземпляры, достойные пера писателя. Среди таких, немногих, был благородный душой «дворянин», известный в народе под псевдонимом «Тузик».