Глаза Фемиды

Глава тринадцатая. Хим-дым

Костя Жуков в очередной раз бился над дилеммой: то ли ему сварить на ужин «борщ украинский овощной с говядиной и смальцем» или разогреть на сковородке «бобы соевые с томатом и смальцем». Причем особой разницы для него не было: если сегодня борщ украинский, то завтра — бобы соевые и наоборот, поскольку другого выбора ОРС Леспрома, снабжавший продуктами рабочих химлесхоза, попросту не предоставил. Были в наличии на складах консервированные в стеклянных банках борщ и бобы — их и отгрузили, чтобы не гнать транспорт порожняком и заодно отчитаться перед ЛесУРСом о выполнении плана поставок в тоннах и рублях. А за ассортимент никто не спрашивает, как будто рабочие сибирских химлесхозов особо пристрастны именно к украинским консервам «со смальцем», которое при всем желании его отыскать, никак в них не обнаруживалось, вероятно из-за очень высокой его испаряемости. Так или иначе, оба эти продукта за долгую зиму Жукову настолько обрыдли, что он как раз бился над альтернативой: а не отложить ли ужин вообще на завтра, а сегодня ограничиться чаем с сахаром и «долгоиграющими» глазированными пряниками, которые, от долгого хранения на складах, обрели жесткость твердого сплава и вследствие этого способствовали самосохранению. И чай, и сахар, и даже крупы у Кости имелись, да вот беда, готовить он не любил даже для себя и даже под угрозой голода. Из-за чего у него не раз возникали тяжелые конфликты с напарником Гошей, который готовить хорошо умел, но соглашался стряпать только в порядке очередности. Костину же стряпню Гоша не воспринимал, способности его отрицал и всячески хулил, чем вызывал у Кости волну стойкого раздражения. Впрочем, раздражение было вполне обоюдным, как это часто бывает с несовместимыми натурами в ограниченном пространстве. Из-за этой особенности таежного бытия, опытные охотники-промысловики предпочитают зимовье в одиночку или в большой ватаге, но ни в каком случае не вдвоем. Вследствие психологической несовместимости, на зимовьях не раз трагедии случались. Однако, химлесхозу до совместимости характеров дела мало. Прислали тебе напарника — с ним и работай. Сбежит — не велика важность, пришлют другого. Хотя заработок высокий и желающих на него много, но труд и быт тяжелые, а оттого и текучесть большая, только успевай запоминать в лицо — кто и откуда.

Месяц назад, после жестокой драки с Костей, Гоша стал на лыжи, ушел в тайгу, ничего не сказав, и с тех пор как в воду канул. Поиски, предпринятые Костей, не привели к успеху, и Жуков постепенно утвердился в мысли, что Гоша вернулся к бродяжничеству, которым занимался до химлесхоза. Или, говоря его языком, «слинял налево». Судьба Гоши нимало не беспокоила Жукова: черт с ним, с бродягой. Беспокоило другое: как он будет объяснять в конторе бесследную пропажу напарника. Пожалуй, начнут разбирательство, а то и следствие, чего Жукову ну уж никак не хотелось. Со следователями ему уже довелось столкнуться — едва ноги унес. Оттого и в химлесхоз попал, не для того, чтобы стать вздымщиком-отшельником, а в поисках места подальше от вякого рода властей. А если разобраться толком, то за свою недлинную жизнь Костя Жуков советской власти никакого вреда не сделал и закона не переступал. И если совершал какие проступки, то по незнанию, молодости и из лучших побуждений, которые обернулись боком. Бедой отозвалась его беззаветная и кратковременная любовь к технике.

Родился Костя в поселке при лесничестве, кроме леса ничего не видел, не знал и не искал. Все окружающие жили дарами леса, работали в лесу и для него жили. Когда пришла пора демобилизованному танкисту Жукову идти работать, он не нашел ничего лучшего кроме близлежащего лесоучастка казахского леспромхоза «Карагандинский», который заготавливал для нужд горнорудной промышленности рудничную стойку. Тонкомерная древесина выделенного им лесного массива для рудстойки прекрасно подходила, превосходно пилилась и поэтому в назначенное время кончилась. Приезжие вербованные вальщики и механизаторы перебазировались вслед за леспромхозом в Восточную Сибирь или вернулись в Казахстан, а местные сучкорубы и чокеровщики остались доживать в брошенном всеми на произвол судьбы временном поселке с названием «Караганда». Его население кормилось от личного хозяйства, дарами леса и заготовкой дров и метел для города. Этот же источник кормил и родителей Кости. Костя некоторое время после закрытия лесоучастка пытался пристроиться на работу в близлежащие колхозы, но там чужакам платили так мало, что свои попытки он вскоре оставил, чтобы окончательно осесть в Караганде. Там бы он до старости и прожил, не случись в лесу неожиданной находки. Однажды, скитаясь по лесу в поисках тетеревиного тока, на оставленной лесоучастком лесосеке, Костя обнаружил сразу два заброшенных трелевочных трактора устаревшей модели ТДТ-40. За несколько лет одиночества, машины покрылись слоем пожухлой листвы и обросли молодой порослью. Сползшая гусеница у одного и полуразобранный мотор у другого подавали повод для догадок по поводу их преждевременного сиротства. Видимо, лесозаготовители при переезде к месту новой дислокации решили, что трактора проще и дешевле списать и бросить, чем заниматься их ремонтом и транспортировкой. А на Урале железа много и тракторов для Казахстана из него сколько угодно наделают: такова национальная политика партии. Сжалился над техникой Костя Жуков и задумал оживить покойничков, хотя бы одного из двух. Натянуть гусеницу непростое и тяжелое дело. Еще труднее заменить размороженный блок цилиндров, с непривычки и без навыков отрегулировать подачу топлива и его своевременный вспрыск. Выручала природная наблюдательность и учебники.

«Дурак, ты, дурак, — просвещал Костю бывший ударник пятилетки, бывший лагерник, а в настоящем инвалид труда и добровольный помощник в ремонте, Леха Люхнин. — Сам себе дело шьешь. Присвоение, это, брат, карается статьей 92 Уголовного кодекса. Если без отягчающих обстоятельств — то до четырех лет лишения свободы можешь схлопотать. А с отягчающими — и все семь, и даже с конфискацией имущества. Это уж как суд рассмотрит и решит. Если присвоение в особо крупных размерах — вплоть до пятнадцати лет можно получить. Я, думаю, тебе пятнадцать годков светит. Потому, что до тебя в этой стране никто трактор присвоить не додумался. Показательный будет процесс — не жди пощады». Жуков не верил и упирался: «Я же не для себя стараюсь, а для поселка, чтобы было на чем дрова и сено возить. Пахать тоже можно. И кому плохо будет, если мы из металлолома трактор восстановим? Одно добро». Но Люхнин с его доводами не соглашался: «За добрые дела лагеря наполнены. Люди добра не помнят, запомни это и остерегись им добро делать. Оно тебе злом обернется».

Так они спорили, но дело делали, и ремонт подвигался. Все преодолел Костя в азарте: дневал и ночевал в лесу, работал впроголодь, сбил в кровь руки и насквозь пропитался соляркой. Однако недаром говорят: помучишься — научишься. Зато какова оказалась его радость, когда трелевочник, наконец, пустил густой чад мотором и загромыхал на весь лес выхлопом! Наполовину полные баки гарантировали свободу передвижения и возможность тренировок в вождении в этой же лесосеке, пустынной и потому безопасной.

Когда самозванный тракторист въехал в поселок, он этим особенно никого из жителей не удивил: одни знали о его затее, другие знали, что в лесу догнивают, еще вполне годные трактора и другая техника карагандинцев. Ну приехал и приехал — что в этом такого. Хорошо, что мотор запустить сумел: будет теперь на чем и дров и сена на зиму привезти, не надо идти в сельсовет кланяться. Так и пошло. Заглушил Костя трактор возле своего барака и время от времени стал на нем потихоньку, по заказам и на радость земляков, подрабатывать на хлеб с изюмом. И до сих пор бы работал на своем тракторе, не подвернись ему большой заказ от сельсовета. Не жадность фраера сгубила, а неопытность: не знал еще тогда, что с советской властью связка плохая. А то бы держался от нее подальше. Но, что случилось — то случилось.

Однажды, бурной весной, не в меру разлилась речушка Чебаковка и, как щепку, снесла пересекавший ее поток ветхий мосток на дороге в Караганду. Остались жители без хлеба и свежих новостей. Летом, когда грозная Чебаковка снова превратилась в жиденький ручеек, сельсовет взялся за исправление моста, и для подвоза стройматериалов, нанял Жукова вместе с трактором. Жуков добросовестно отработал на стройке целый месяц, а когда дошло дело до расчета, то не тут-то было: сельсовет отказал. На том основании, что Жуков, для извлечения личных нетрудовых доходов использовал государственный трактор. И напрасно Жуков доказывал, что трактор ничей, что он его ремонтировал (тоже не бесплатно), и что зарплату за работу на стройке должен получить он, как тракторист, а не его трактор. Председатель сельсовета уперся и отказал: «Я на сговор с тобой не пойду и отвечать за тебя не хочу. Вы будете государственную технику присваивать, а я вас должен покрывать и еще за это же деньги выплачивать. Не бывать этому. Ступай, парень, пока на свободе», — пригрозил председатель. На эти слова Жуков вспылил, дерзко плюнул на землю и посоветовал председателю подавиться его, Жукова, зажиленной зарплатой.

Дело было при свидетелях, и председатель Жукову дерзости против власти не спустил: тут же позвонил в милицию и сигнализировал об украденном тракторе и извлечении с его помощью нетрудовых доходов. Потом, конечно, об этом своем звонке пожалел, но слово вылетело и его не поймаешь. Для разбирательства приехал участковый и взял Костю в оборот. Участковый Сивов был не из местных, молодой, неопытный и потому хотел выслужиться, чтобы заработать одобрение начальства и перевод в райцентр, поближе к клубу и танцплощадке. Следовательно, никакого снисхождения Константину ожидать не приходилось. Так ему и сказали соседи по бараку, мужики бывалые, смолоду оттянувшие каждый свой срок на лесоповале, да так на нем и оставшиеся, теперь уже до конца жизни. Вечерком на лавочке, смоля самокрутки, бывшие жиганы Костину проблему сообща обсудили и построили диспозицию его дальнейшего поведения и стратегию показаний. Мнения высказывались разные, но в одном сходные: сухари Жукову сушить пора. И это не беда: раньше сядет — раньше выйдет. С кем вокруг не бывало? Но самому себе клетку строить не следует. В тюрьме никакой романтики, а только тоска и мерзость. И потому ее следует избежать…

Когда на первом же допросе участковый потребовал у Жукова документы, тот, не задумываясь, полез в карман и достал из него пачку бумажек и корочек, среди которых выбрал для предъявления охотничий и профсоюзный билеты, удостоверение о сдаче техминимума по технике безопасности и свидетельство о рождении. «Вот все, что есть», — с гордостью протянул он корочки Сивову. «Ты мне дурака не валяй! — грозно сдвинул брови участковый. — Паспорт где?» — «Нету паспорта, выпал, наверное, — огорчился Жуков и стал интенсивно шарить по карманам. В своем рвении он даже разулся, но ни в сапогах, ни в портянках паспорта не оказалось. — Значит, выпал, — убежденно подтвердил Жуков, — когда я на очко в уборной сел, он туда и выпал. Я слышал, как сбулькало, но думал, что глина осыпается. Она всегда там осыпается, как бы самому не упасть». — «Врешь ты все! — прервал его Сивов. — Пойдем, покажешь где обронил». Жуков покорно согласился.

В яме общей уборной, что возле барака, где проживал Жуков, желтела зловонная жижа, плавала пустая бутылка, но паспорт не просматривался. «И что теперь будем делать? — со злостью спросил участковый. — Как жить будем?» — «Пока без паспорта поживем, — доверчиво сообщил Жуков. — В лесу паспорт не нужен. А потом — может, сам отыщется, может, новый получу». — «Ты у меня получишь! — зловеще пообещал Сивов. — Срок получишь, а не паспорт. Я у тебя его изъять должен, а что теперь изымать буду?» — «Изымай, что имеется, — посоветовал Жуков. — Профсоюзный билет возьми — он с фотокарточкой и в нем марки наклеены за прошлый год. Удостоверение по технике безопасности — что я могу с тракторами работать. А охотничий билет мне оставь».

Однако участковый забрал и профсоюзный, и охотничий билеты, и дополнительно составил протокол опознания Жукова соседями. Соседи личность Жукова удостоверили, после чего Сивов их отпустил и приступил к его первому допросу. Вопреки ожиданиям участкового, ожидаемого и нужного результата допрос не принес. Уж больно ушлым оказался подозреваемый, будто его кто-нибудь к допросу специально готовил.

После уточнения личности, полагалось задать вопрос о месте работы. На него Жуков ответил не моргнув глазом: «Карагандинский леспромхоз в Тюменской области».

Участковый ответ в протокол занес, но в его точности усомнился и потребовал объяснений, как это может быть, если леспромхоз переехал, и кем это работает в нем подозреваемый. Жуков пояснил, что леспромхоз переехал, этого никто не отрицает, но Жуков из него не уволился и не получил трудовой книжки, а продолжает работать сторожем на верхнем складе, где осталось много невывезенной древесины и раскомплектованной техники.

Своим заявлением Жуков поставил Сивова в тупик: развеивалось как летний дым подозрение в тунеядстве и нетрудовых доходах. Если, конечно, его объяснение подтвердится. Поэтому, естественно, последовал вопрос, чем подозреваемый может подтвердить сказанное. Жуков ничем подтвердить сказанное не мог, по той простой причине, что и трудовая книжка, с записью об его увольнении в связи с переводом предприятия в другое место, и паспорт со штампом: «Уволен из Карагандинского леспромхоза» вместе лежали в укромном месте на всякий непредвиденный случай, которого всегда следовало опасаться, потому что действия начальства вообще, и милиции в частности, предсказать трудно. В качестве доказательства наличия трудового договора между ним и леспромхозом, Жуков привел факт отсутствия у него трудовой книжки: «Если бы я там не числился, то трудовая у меня бы была. А у меня ее нету — не получал. Значит, до сих пор на работе числюсь».

Сивов догадывался, что его дурят и злился, но вида не подавал и продолжал ловить подозреваемого: «Зарплату тебе переводом посылают или как? Бланк перевода показать можешь?» Жуков внутренне восхитился прозорливости своего многоопытного соседа Шурки Люхнина, подготовившего его и к этому вопросу. Он почесал кудрявый затылок, посмотрел в потолок и пожаловался участковому: «Полгода не платят, сволочи. Совсем про меня забыли. Хотя бы ты посодействовал, похлопотал. Но все равно никуда не денутся — выплатят, в крайнем случае, как за вынужденный прогул. У меня адвокат есть знакомый, помочь обещал». Последние слова адресовались непосредственно участковому и прозвучали как угроза. Сивов этот оттенок голоса уловил и понял, что другого пути как разыскивать адрес леспромхоза и писать туда запрос относительно Жукова и его трудовых отношений, у него не остается. Пообещал ласково: «Посодействую». И, сделав вид, что заканчивает, задал вопрос, ради которого, собственно, и приехал: «А по какому праву ты государственный леспромхозовский трактор в личных целях эксплуатируешь? У меня есть показания, что ты на нем лесоматериалы и сено частным лицам развозишь и, по справке сельсовета, налоги не платишь. Это факт присвоения государственного имущества Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, хуже того — кража. За это тюрьма полагается. Как ты теперь отвертишься?»

«А чего мне откручиваться, — парировал Жуков. — Я не вор, не разбойник, не расхититель и трактор на свое имя не записывал. Стоял он возле моего дома открыто и потому сохранился от разграбления лучше, чем в лесу. А если я его иногда заводил и выезжал, то исключительно для обкатки после ремонта и для сохранения моторесурса. Все механики знают, что если машина без работы простаивает, то изнашивается быстрее. Мне еще «спасибо» должны сказать за его сохранение в рабочем виде. Вот приедут люди из леспромхоза и угонят трактор своим ходом — кому беда?»

Сивов поморщился: доказать факт присвоения трактора вряд ли удастся. Но недаром говорят, что был бы человек, а статья найдется. Злоупотребление служебным положением могло бы подойти, но для этого надо сначала доказать, что Жуков действительно состоит на службе — а это длинная канитель, с которой связываться не хотелось. Поэтому Сивов занес в протокол, что факт эксплуатации трактора после ремонта Жуков признает. Следующим, заданным им вопросом был: «Откуда Жуков брал тракторное топливо для поездок и работы по заказам населения?» В те времена, о которых идет речь, дешевле дизельного топлива ценилось только молоко и вода из речки. Поэтому, не подозревая подвоха, Костя ответил просто и добросовестно: «За все время я заправлялся всего-то раз, с колхозной заправки в соседней деревне». На это Сивов удовлетворенно хмыкнул — факт хищения топлива, как и получения доходов от эксплуатации трактора вполне возможно доказать. А если добавить потери государства от неуплаты подоходного налога и налога на бездетность, плюс амортизацию техники, то дело могло иметь судебную перспективу. Если же все же выяснится, что Жуков и вообще в трудовых отношениях с леспромхозом не состоит, то процесс получится громкий, и звезды на погоны могут посыпаться. На этом Сивов протокол закончил, дал расписаться доверчивому Косте (который, не читая, поставил под ним свою закорючку, означавшую роспись) и отбыл для доклада начальству.

А Костя пошел рассказывать о беседе с Сивовым Лехе Люхнину. Сосед содержанием разговора с милиционером весьма озаботился: весь его предыдущий жизненный опыт напоминал, что следует ждать крупных неприятностей, вплоть до ареста. Что он Жукову и высказал в самых мрачных тонах. Жуков многоопытному Лехе внял и поверил как родному отцу, которого уважал, хотя никогда не видел. Той же ночью с небольшим багажом, в котором лежали и паспорт с трудовой книжкой, он ушел на тракт никем не замеченный. Попутная машина довезла его до города, в котором он, особо не думая, завербовался в химлесхоз добывать живицу, так необходимую народному хозяйству и космической промышленности. Вообще говоря, другой дороги у Жукова не было: на сезонную работу, в роде сбора живицы, брали без штампа в паспорте о выписке с прежнего места жительства. Жуков устроился временно и прижился насовсем. О штампе в паспорте пьющий кадровик химлесхоза постепенно забыл.

А трактор так и остался стоять под окном барака, пока не заржавел окончательно. Объявить его бесхозяйным и оприходовать в собственность сельсовета не удалось, поскольку он оказался собственностью Казахской Советской Социалистической Республики и лишь временно находился на территории РСФСР. Уголовного дела по факту его присвоения возбуждать не стали по той же причине: из-за отсутствия потерпевшего и из-за невозможности доказать факт присвоения и, главное, исчезновения подозреваемого. По ничтожному поводу объявлять всесоюзный розыск Жукова никто и не помышлял. Хищение дизтоплива с колхозного склада колхоз подтвердить отказался, ссылаясь на полный ажур в отчетах и отсутствие самого события. Да если бы и подтвердил, то Жуков всегда мог заявить, что топливо использовал для подвоза стройматериалов для ремонта моста. В общем, не склеилось уголовное дело. Только Жуков об этом не знал и скрывался в лесу, в вечном ожидании задержания и ареста. Поэтому когда за дверями избушки послышался громкий шум мотора, сердце его учащенно забилось от страха. «Добрались и до меня», — решил он и метнулся к двери.

Дверь распахнулась, и в избушку ввалился насквозь окоченевший Колонтаец. Одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы понять что это за гость и откуда взялся. Жукову приходилось уже встречаться в лесу со спецконтингентом и особой радости от этой встречи он не испытал. Но все равно, гость есть гость, его привечать следует. Поэтому Жуков отодвинулся от печки и уступил теплое место незнакомцу. «Меня Антоном зовут, — представился гость. — Пусти переночевать, хозяин, а утром я дальше двинусь, докуда бензина хватит». Колонтаец просился до утра, только из-за необходимости как-нибудь завязать разговор и чтобы не завернули обратно на мороз сразу с порога. А куда, в какую даль, он мог поутру проследовать, Колонтаец себе даже не представлял. Однако, как говорят, утро вечера мудренее. Так оно и оказалось впоследствии. «Проходи, гостем будешь, если с добром пришел, — пригласил Костя. — Я вот ужин готовить собрался и думаю, что лучше: борщ или бобы со смальцем. Ты как считаешь?» «Лучше из того и другого вместе, сытнее будет», — отозвался Колонтаец. Костя с ним весело согласился и с этого момента между двумя лесовиками возникло не то, что иногда называют взаимопониманием, а нечто большее, вроде обоюдной симпатии и родства душ.

Готовить для себя Колонтаец любил и умел чистить не только картошку, но и резать лук, не роняя слез. Глядя, как Антон его режет своим ножом, Костя сделал вывод, что, посетивший его, беглый зэк не профессиональный «урка», а мужик, который даже настоящей финки себе заначить не смог. За ужином Костя сумел расколоть Колонтайца на исповедь. Колонтайцу утаивать было нечего, врать бесполезно да и не имело смысла, поэтому он рассказал о себе все новому знакомцу. История Колонтайца, своей похожестью на его собственную, взволновала и растрогала Жукова настолько, что он не поленился разворошить в сенях поленницу, чтобы добраться до заначки: давно приберегаемой на всякий случай бутылки спирта. Пыльную и запотевшую, Жуков ее с гордостью выставил, показывая, что для такого гостя ему ничего не жалко. И пошли у них разговоры при свете лампы, обычные застольные разговоры немало повидавших на веку мужиков, для которых и прошлое в тумане и будущее во мгле, и только текущее мгновение важно и существенно, поскольку именно им живет русский человек в суровые времена. Живи, пока живется. Наливай, да пей — второй раз не предложат. Утро вечера мудренее, покажет что дальше делать. Обговорив и международные и местные темы, собутыльники неизбежно затронули волновавшую из обоих — изобретенный Колонтайцем снегоход «Дружба-2». Для демонстрации его способностей, пришлось даже покинуть теплую избушку, чтобы при луне сделать вокруг нее круг по насту. Костя тоже мотосани опробовал и восхитился простоте конструкции: «Я тоже мог бы такие сделать, будь у меня моторы. Можно было бы на станцию за продуктами ездить каждую неделю». Мысль эта крепко запала в его нетрезвую голову и, когда он на другой день проснулся уже далеко засветло, первое, что подумалось, это то, что неплохо бы съездить на станцию, за опохмелкой. После ковша воды в голове еще больше забродил вчерашний спирт и вместе с ним идея поездки, казавшаяся все более привлекательной и заманчивой. Колонтаец, по неспособности, ослабленного режимным питанием, организма принимать привычные для Кости дозы спиртного, лежал на койке в бессознательном состоянии, неспособный не только воспринимать окружающее, но и шевелиться. Поэтому тревожить его Жуков не стал, одел ватные брюки и телогрейку, поверх теплого подшлемника — маску сварщика, завел моторы снегохода и, спрямляя путь, помчался на станцию, чтобы успеть в магазин до обеденного перерыва. Поддавшему шоферу сорок верст не крюк.