Глаза Фемиды

Глава двадцать третья. Лагерь

Ночная вахта потому и зовется «собакой», что вахтенному и штурвальному надо обладать собачьими чутьем и зрением, чтобы вести судно в сплошной тьме среди изменчивых очертаний береговых кромок и не вылететь на отмель, не налететь на топляк, не врезаться в яр. Сложное и опасное это дело — ночная проводка судов. Поэтому собачью вахту всегда стоят по двое: чтобы рулевому не задремать и из соображений общей безопасности. Один из ночных вахтенных — всегда сам капитан, значит — Колонтаец. На пару с ним, в порядке очередности, выпало стоять мне. Чтобы не дремать под монотонный стук дизеля и не скучать от безделья, я постарался разговорить Колонтайца и стал расспрашивать о его прошлом, предполагая бурную жизнь и захватывающие приключения. Удалось мне это не сразу: сначала Антон отвечал короткими рублеными фразами, словно нехотя, но постепенно разговорился, как это часто бывает между случайными попутчиками, которых судьба свела на краткий миг в купе или каюте, чтобы дать выговориться и излить душу, да и развести в разные стороны навсегда и навеки. Утром мы будем в Тобольске — и я выхожу. Запомнилось мне не все, но и того, что осталось, оказалось больше, чем достаточно для одного человека. За давностью дней и событий, услышанным могу поделиться и с вами.

В Москву Миронов прибыл вполне легально, с паспортом и в хорошей одежде, которая, подобно пропуску, помогла открыть ему многие двери. Известно — в Москве встречают по одежке, а провожают… Иной раз и в наручниках. Но Миронова Бог и Компартия на этот раз миловали — наручники отложили на другой срок. На его счастье в приемной ЦК КПСС, куда удалось-таки после долгих мытарств попасть Миронову, оказался толковый и добросовестный инструктор у которого хватило терпения до конца выслушать всю Колонтайцеву «Одиссею», начиная с детдома. По счастливому стечению обстоятельств, зерна его повести падали на благодатную почву. В недрах ЦК уже давно вызревала идея ликвидировать рудимент хрущевских реформ — Управления охраны общественного порядка облисполкомов и заменить их, более привычными и послушными Центру, Управлениями внутренних дел МВД. Аргументы к преобразованию систематизировались и накапливались многими отделами ЦК, в том числе и общественной приемной. К тому же, начальник областного управления охраны общественного порядка своей самостоятельностью лично вызывал раздражение обкома партии и на него подбирался компромат, достаточный для его замены на более удобного. Миронов появился как нельзя более кстати. Его выслушивали и записывали не один раз, в разных кабинетах, каждый раз более высокого ранга. Слушали, молчали, не обещали ничего и просили зайти еще раз завтра. Все это время Антон жил в гостинице для колхозников на ВДНХ, питался пирожками и терпеливо ждал решения своей судьбы.

Тем временем, партийная машина неустанно крутилась в заданном направлении: раздавались звонки, и шли телефонные переговоры, из архивов поднимались дела, анализировались судебные решения, запрашивались и составлялись справки. В результате всего выяснилось, что, сын незаконно репрессированного и полностью реабилитированного красного командира, Антон Аркадьевич Миронов сам стал жертвой милицейского произвола и судебной ошибки, за которые привлекать уже некого: ответственные давно на пенсии. А пенсионеров тревожить у нас не принято. Да и наказать их уже никак нельзя — законом не предусмотрено. А чтобы и разговор об этом не возникал — обнаружилась серьезная вина самого Миронова: побег из-под стражи и побег из мест заключения. Вот за это наказание должно было неотвратимо последовать.

И никому неважно, что он ни в чем не виновен: бремя ответственности перед Законом полагается нести беспрекословно, а если кто с чем не согласен — может обжаловать в установленном порядке и в установленные сроки. Сумеет заключенный доказать свою невиновность — хорошо. Не сумеет — ему же хуже. Однако и суды разных инстанций не промах — своего прошляпившего судью никогда не сдадут, всегда найдут зацепку, чтобы хотя бы уже отбытый заявителем срок признать обоснованным и законным. Но чтобы судимость была снята, судебная ошибка признана и принесены извинения — такого не помнится. Будь доволен, что унес ноги и не попадайся впредь. Пускай этот человек будет нести по жизни клеймо судимости — это никому неважно. В нашей стране каждый третий такой.

Между тем, на запросы ЦК по поводу личности Миронова стали приходить разноречивые ответы. Управление исправительно-трудовых учреждений сообщило, что гражданин Миронов А. А. в списках заключенных у них не значится, так как он погиб в результате несчастного случая при задержании во время побега. Химлесхоз подтвердил, что рабочий Вздымщик К. И. Жуков по работе характеризовался положительно, план перевыполнял, но уволился по собственному желанию и отбыл в неизвестном направлении. Таким образом, факты, изложенные Мироновым, подтверждались.

Прокуратуре поступило строгое указание: в связи с вновь обнаружившимися обстоятельствами, возбудить уголовное дело по факту гибели заключенного Миронова А. А., во всем разобраться и доложить. Там «взяли под козырек» и колесо правосудия завращалось дальше. Во вновь возбужденном деле Миронов фигурировал уже как пострадавший и как главный свидетель, а в роли подследственных оказались начальник колонии и технорук. Власть переменилась. Документы Жукова у Миронова отобрали, приобщили к делу и стали думать как поступить с ним самим — к делу не подошьешь и обратно в колонию возвращать нельзя — не выживет, замордуют опера. Выход нашелся: Миронова этапировали в Тюмень, где, без лишних проволочек, областной суд пересмотрел в сторону смягчения приговор районного суда в отношении Миронова и освободил его от дальнейшего отбытия наказания в колонии, но одновременно, за совершенный побег, приговорил гражданина Миронова к трем годам лишения свободы условно, с обязательным привлечением осужденного к труду на стройках народного хозяйства областного центра. Это для того, чтобы он всегда был под рукой у прокуратуры и не уклонялся от помощи следствию. Такой гнет — не хуже заключения: чуть, что — заерепенишься или начнешь выпрягаться — тебя обратно за колючку направят.

Так Миронов-Колонтаец не по своей воле стал рабочим треста «Севернефтепромстрой».

Между тем, в колонию, где раньше отбывал наказание Миронов, прибыла бригада облпрокуратуры и первым делом занялась инвентаризацией в ведомстве технорука. В результате выявилось много интересного: излишки на складе ГСМ, запчастей и особенно бензопил. Последнее технорук объяснить ничем не сумел. Эксгумированный труп мнимого Колонтайца в мерзлоте хорошо сохранился и не составило особого труда определить, что характерной татуировки с медведем на его бедрах нет. Зато на запястье левой руки обнаружилась наколка в виде жука, по которой кадровик химлесхоза опознал Костю Жукова. Дело приобрело скверный для руководства колонии оборот: по обвинению в умышленном убийстве с целью сокрытия хищения государственных средств был арестован технорук, а начальник колонии отстранен от должности до окончания следствия. Что с ними дальше стало — неинтересно. Одно ясно, что из-под тяжелой лапы ЦК ускользнуть не удалось. Заодно с ними уволили на пенсию и начальника Управления охраны общественного порядка. Хотя, говорят, деловой мужик был.

А Колонтаец, тем временем, честно шоферил в автобазе треста и обрел среди водителей и механиков уважение не одним знанием материальной части но и обстоятельностью суждений, спокойствием и выдержкой. Полученные в институте знания и водительские права, наконец, пригодились. Уголовное прошлое из него не сквозило и вскоре забылось. Поэтому, когда возник вопрос, кому из водителей доверить новейший автобус-люкс «Икарус», и механик и руководство автобазы единогласно решили, что кроме Миронова его доверить некому. Целую зиму красный автобус с лихой надписью на борту «Миннефтегазстрой» под управлением Миронова в любую пургу доставлял рабочих на трассу. А весной, когда до окончания срока «химии» Антону осталось всего несколько месяцев, в его судьбе произошел очередной вираж.

Начальник автобазы, славный черным шоферским юмором, через секретаря вызвал его в свой прокуренный кабинет и, не глядя в глаза, офицально и сухо сообщил Колонтайцу: «Принято решение в лагерь тебя отправить». — «За что? — охнул и покачнулся от неожиданности Колонтаец. Перед глазами поплыли круги и звезды — такого поворота он не ожидал, — я этого ничем не заслужил!» — «Нам лучше знать — заслужил или нет, — парировал начальник. — Отправим — и все! Куда ты денешься?» Деваться химику, действительно, некуда. Колонтаец повернулся к двери. «Постой, — остановил его властный окрик, — ты не понял — в какой лагерь».

Есть анекдот советского времени: встречаются на платформе двое, пионер и бывший зэк. Зэк спрашивает пацана: «Ты откуда?» — «Из лагеря», — отвечает пацан. «И я из лагеря, — радуется совпадению зэк.

- А куда?» «К бабе». - отвечает пионер. «Надо же! — удивляется зэк.

- И я к бабе. А сколько у тебя лет?» «Двенадцать», — отвечает пионер. «А в нашем лагере с такими сроками не было», — уважительно подумал зэк.

Нечто подобное разыгрывалось и в кабинете начальника автобазы. «В пионерский лагерь тебя направляем, на строительство. Наш трест для детей строителей и нефтяников на Черном море, под Анапой пионерлагерь строит. Автобус, и ты с ним, на лето передаются туда. Так, что готовься. А с твоей комендатурой трестом дело уже решено и улажено. Мы в тебя верим. Желаю удачи».

Путь до Анапы неблизкий. И пока Икарус Колонтайца туда добирается, поговорим о черноморских лагерях того времени.

Так уж случилось, что за годы вынужденного отсутствия Миронова, сонно-медвежий Север вдруг ожил, зашумел строительством, загудел буровыми станками и опоясался трубопроводами. Нефтяной бум в Западной Сибири достиг своего апогея. Сургут неожиданно приобрел статус города, за ним вдогонку спешили Мегион, Нижневартовск, Нефтеюганск. Молодежь работала, жила и создавала семьи. Как результат, во временных вахтовых поселках вдруг обнаружилось множество бледнолицых ребятишек, которые не успевали загореть и набраться витаминов за короткое северное лето. Встала проблема оздоровления подрастающего поколения будущих нефтяников Приобья. И тогда во всех руководящих умах почти одновременно возникла идея строительства южных пионерских лагерей, обязательно на Черном море или, хотя бы, на Азовском. Деньги для этого отпускались немеряные и без особого счета — профсоюз все спишет. Схема практиковалась простая: группа предприятий несет затраты по строительству пионерского лагеря, зачастую без проекта и сметы, потом эти капвложения передает отраслевому профсоюзу, который халявные затраты постепенно списывает. И все считалось в порядке вещей — не деньги, а дети наше главное богатство. О них надо думать, а не затраты считать. Так партия нас учит. А профсоюзы — приводной ремень партии. Поэтому жалкие протесты врачей-педиатров по поводу тяжелой реадаптации детей Севера, одномоментно перенесенных Аэрофлотом на жаркий юг, и предлагавших строить оздоровительные лагери в более подходящих климатических условиях на юге области, остались неуслышанными. Больше, чем нездоровым детям, к морю хотелось самим чиновникам и начальникам, желательно, чтобы в командировку за счет треста, два раза в месяц, с целью проверки чего- нибудь.

Начальник треста Холодов, смуглолицый красавец-мужчина с энергией и внешностью сорокалетнего, от общего движения на юга отстать не захотел. Поэтому, когда, молодой и шустрый не по годам, председатель объединенного постройкома профсоюза Овечкин вынес на заседание вопрос о строительстве собственного пионерского лагеря в окрестностях родной и знакомой ему Анапы, он даже возражать не стал, но все-таки согласовал вопрос с Главком. На строительство объектов соцкультбыта деньги нашлись и Холодов с Овечкиным выехали в Анапу.

Председатель горисполкома их огорчил: участков для строительства на побережье нет, однако можно заключить договор аренды школы в поселке Сукко, что значит — голубая вода. Школа там небольшая, но если возвести рядом с ней столовую, медпункт с изолятором, игротеку, спортивную площадку, жилье для персонала лагеря, и склад, с условием, что через десять лет все это перейдет в собственность школы, а зимой будет ею использоваться, то вопрос может разрешиться к общей выгоде. Свою близкую выгоду предисполкома вывел из названия треста — Сибнефтепромстрой, которое расшифровал как: «Большие деньги и много стройматериалов». Холодов поторговался и выторговал для себя дополнительное условие, что под два гостевых коттеджика в прибрежной зоне все-таки будет сделан персональный землеотвод, а за это имущество пионерлагеря перейдет в собственность школы не через десять, а через семь лет.

На том стороны и порешили и разошлись в убеждении, что провели друг друга. Председатель исполкома считал, что задаром получит капитальные строения на возведение которых уйдет года три, а Холодов их и возводить не собирался — у него на базе лежали комплекты сборно-разборных щитовых домов и каркасно-щитовая столовая «Уралочка», готовые к сборке. Два домика Холодов предназначил для лагеря, а два — на специально отведенную под гостевые коттеджи площадку. Оба не договаривали. Предисполкома не торопился информировать приезжих северян, что специальным постановлением ЦК КПСС «О защите экологии Черного моря» всякое строительство пионерских лагерей и баз отдыха на побережье запрещено на 10 лет и по этой причине в Краснодарском крае не вводятся в эксплуатацию 18 собственных пионерских лагерей. Холодов же помалкивал, что хорошо об этом постановлении знал и решил действовать наудачу: повезет задействовать пионерлагерь — хорошо. Не повезет — будет веская причина списать и распродать по дешевке все его имущество, в том числе гостевые коттеджи со всем оборудованием и мебелью. На то и надеялись.

Сукко оказалось чудесной черноморской станицей с интернациональным населением из казаков, турецких армян, греков, хохлов, евреев и других кавказцев понемногу. Директор совхоза Волков, хитромудрый черноморский казак, пообещал сибирякам всяческое содействие в отводе земли под коттеджи и попросил за это авансом два километра водопроводных труб и три километра алюминиевого провода для прокладки ЛЭП, в том числе и для лагеря. Стороны ударили по рукам и подписали договор о совместной хозяйственной деятельности. Работа началась.

Всю зиму из Тюмени в Сукко шли большегрузные машины со стройматериалами. Специально принятый для этого завхоз, из местных, материалы принимал на склад, чтобы весной пустить в дело. Последними прибыли сборные вагон-дома и столовая. Два домика разгрузили на отдаленном от лагеря, зато близком к морю, земельном участке и сразу же собрали. Получились свинченные из двух половин уютные двухкомнатные домики с кухней, ванной и санузлом. Подключай все коммуникации и живи. Зато те, что разгрузили рядом со школой, так и оставили до приезда специальной строительной бригады, которая должна будет обустраивать лагерь вплоть до его открытия и заезда детей.

Между тем, строительная бригада собиралась, как говорят, «с бору по сосенке». На распоряжение треста направить для строительства лагеря по три лучших специалиста, начальники стройуправлений отреагировали, как это всегда бывает, с точностью «до наоборот» — собрали всех малопригодных на своих объектах, в основном почему-то плотников из числа условно освобожденных — спецконтингента. Попались между ними и вольные, но опять же или сильнопьющие или в который раз холостые. Когда кадровик, ответственный за комплектацию бригады для лагеря, посмотрел кого ему прислали, то схватился за голову, но поздно — билеты заказаны. Предполагалось, что и стройкой и бригадой будет руководить завхоз лагеря: подумаешь сложность — не станция перекачки. По прибытию бригады, завхоз, то ли по по собственному недомыслию, то ли, наоборот, в точном соответствии с полученными инструкциями, почти всех задействовал на отделке коттеджей и возведении вокруг них глухого трехметрового забора, все тщательно построганные доски для которого прибыли прямиком из Тобольска. И только после завершения этого этапа, перебросил людей на возведение столовой для лагеря при школе.

Время шло, полученные при отправке командировочные у рабочих кончались, а новых денег никто и не думал высылать из-за неразберихи. Лагерь в тресте числился объектом неплановым и финансирование на него не открывалось. Не планировались ни командировочные, ни фонд зарплаты, как не было и сметы на объект и, из-за отсутствия прораба, не оформлялись наряды на оплату. В то же время, деньги у треста были, но никто не знал на каком основании работу оплачивать. Продлить командировки трест тоже не мог, так как рабочие числились в разных стройуправлениях, прибыли в Сукко со всего севера и перед своими бухгалтериями по истекшим командировкам не отчитались. Со всеми вопросами по оплате, рабочие обращались к завхозу, тот обещал связаться с трестом и все решить, но ничего не двигалось. Голодный рабочий — не работник. И давно бы уже мужики этот южный объект бросили, будь у них деньги на обратный билет. Но их-то и не было: безнадега и тоска зеленая, хоть вой.

Овечкин о реальной обстановке на объекте, примерно, догадывался и ответственность перед членами профсоюза за обещанное чувствовал. Поэтому, давая наставления на дорогу Миронову, он снабдил его деньгами на телеграммы и телефонные переговоры, чтобы Антон Аркадьевич профком обо всем подробно и ежедневно информировал: до обещанного открытия лагеря оставался какой-то месяц, и путевки детям уже распределялись. Еще он завел Миронова к главному инженеру треста, технарю и работяге, не в пример управляющему, который в этот день как раз находился в отлучке на одной из пусковых станций. Немало повидавший людей, главный сразу раскусил, что перед ним не обычный работяга-водитель, а личность сильная и грамотная. «Там, в лагере, у нас всеми делами завхоз заправляет. По его отчетам, дела у него идут как положено по графику. Только я в этом сильно сомневаюсь, а самому убедиться некогда — плановые объекты не отпускают. Поэтому, как приедешь, разберись во всем и сообщи нам. Если что — принимай бригадирство на себя и вызывай прораба — мы подберем толкового», — наставлял его на дорогу главный. «Чтобы веселей работалось, мы думаем для рабочих прямо в лагере питание организовать. Пищеблок там готов, поваров вышлем. Нынче, говорят, на Кубани с картошкой напряженка, так мы с ОРСом договорились: загрузим тебе мешков пять — чего автобус порожним гнать», — поддакивал Овечкин. «Загадят автобус», — поморщился Миронов, но промолчал, и удачно.

Поверх картошки в автобус нагрузили еще горны, барабаны, отрядные флажки и пионерскую форму, чтобы к заезду все было в наличии. На доске объявлений треста пламенела информация, что отправка детей состоится 14-го июня. В объединенном профкоме твердо надеялись, что все именно так и будет и распределяли путевки. И автобус «Икарус» с надписью «Миннефтегазстрой» на борту и знаком «Дети» на лобовом стекле срочно отправился в Анапу и Сукко.

Когда Миронов добрался до места назначения, оказалось, что в лагере забастовка, и никто из командированных на строительстве не работает. Сначала к автобусу сбежались все, в надежде, что приехало начальство и привезло зарплату и командировочные. Но обнаружив в нем одного только пропыленного водителя и пионерскую атрибутику, снова разбрелись: кто лежать в тени, кто загорать на солнце, а кто спать в вагончике. В вагончик к двум таким любителям вздремнуть в дневное время — молодым хохлам Остапу и Богдану, определился на жительство и Миронов. Одного взгляда на соседей Колонтайцу хватило, чтобы понять, что перед ним такие же как и он сам, условно освобожденные «химики», которым надо представиться по форме, внушительно и ненавязчиво, но чтобы произвести впечатление. Скинув одежду, он растянулся на матраце в одних плавках. Татуировка на бедре Колонтайца, в результате негласного изучения, на «химиков» произвела впечатление такое же, как маршальская звезда — на ефрейтора. Теперь, когда ранги сторон выяснились, Колонтаец (так он им представился), потребовал доложить обстановку.

В ходе «базара» выяснилось, что на объекте почти все «химики», кроме шофера грузовика Васьки и трех плотников, которые держатся отдельно, но «голодную» забастовку поддерживают. Голодную потому, что деньги, взятые с собой, у всех в бригаде кончаются, питаться из магазина не по карману, а в дешевую совхозную столовую, жадный директор совхоза Волков распорядился приезжих не пускать, на том основании, что обеды для своих рабочих дотируются из совхозной кассы и на приезжих дотация не распространяется, поскольку и школа и лагерь при ней — объекты не совхозные. И вообще, по его мнению, — с сибирскими деньгами на южную дотацию расчитывать стыдно. А голодать, выходило, можно. Будто сибиряки не советские люди. Завхоз же, вместо того, чтобы решать общие вопросы, занимается своими — смотрит чего бы стырить со строительства для своего хозяйства. И если все работники с этого лагеря до сих пор «не подорвали», то лишь потому, что ни документов, ни денег на дорогу нет, а спецкомендатура для «химиков» наоборот — имеется и не дремлет.

Знакомство с объектом также не внушило оптимизма: в корпусе будущей столовой кроме стен и крыши ничего не было. Оборудование, сваленное в кучу, пылилось в ожидании заливки полов и монтажа проводки. Моечные ванны и раковины томились без водопровода. А неподшитые к балкам потолочные плиты лежали штабелем в углу и не мешали воробьям свободно навещать свои гнезда под крышей и гадить оттуда на груду обеденных столов и стульев. «Цемента нет, песка и щебенки тоже — потому и полы не залиты, — радостно сообщил завхоз, на всякий случай, так как не знал истинного статуса вновь прибывшего. — Цемент зимой от сырости затвердел — его и выбросили. А с песком у нас здесь проблемы. Щебенку доставлять — самосвал надо. Тоже проблема». — «У тебя, я вижу, одна проблема — пристрой к своему дому. Сознавайся — цемент туда ушел? — напер на завхоза Колонтаец. «Я вам не подотчетен, — заверещал в испуге завхоз. — Меня Холодов лично нанимал — ему и отчитаюсь». И незаметно, как говорят «химики», слинял. То есть исчез.

«А электроснабжение здесь имеется?» — поинтересовался Колонтаец у Остапа, по профессии — электросварщика. «То е, то нема. Провод нам со школы кинули тоненький — говорят больше нельзя. Когда я аппарат врубаю — изоляция греется. Если электроплиту включить — провод погорит к бисовой матери», — пояснил Остап. «А если всего одну конфорку включить — выдержит?» — поинтересовался Колонтаец. «Може две выдержит, а може нет», — заверил Остап, пытаясь догадаться куда он клонит. «Тогда подключайте немедленно, — скомандовал Колонтаец. — И вымойте большую кастрюлю под картошку. А я пока поразбираюсь что к чему. Общий сходняк в семь вечера».

Оказанное ему в тресте доверие Колонтаец расценил как шанс отличиться, смыть пятно судимости и вернуться в нормальную жизнь. А потому старался изо всех сил. Рассудив, что водитель грузовик без присмотра не бросит, Колонтаец взял курс к автомобилю, из-за которого доносились всхлипывания баяна. Так и оказалось: Василий примостился в его тени на камушке и лениво мучил меха новенького баяна. По зеленым солдатским брюкам каждый бы догадался, что Васек из демобилизованных нынешней весной. «Подъем! — скомандовал Колонтаец. — А не знаешь ли ты, солдат, где здесь хорошей селедки взять?» — «Зачем селедки — лучше свежей барабульки купить. Я знаю, где дешевая — возле рыбозавода, — мигом отозвался Васек. — Только завхоз мне без его ведома отлучаться не позволяет. Бывает по целому дню скучаю без дела». — «Поехали, — позвал Колонтаец, — больше скучать не придется».

По открытой к морю долине речки Ак-Су змеится между зеленых гор пыльная дорога на Анапу. Вокруг нее в несколько рядов, временами заползая на склоны гор — белые каменные дома, в окружении виноградников и с обязательными винными погребами за высокими воротами усадьбы. Под окнами цветы, а на дороге беспризорные куры и тишина от жары. Это поселок Сукко, посредине которого при школе сибиряки пытаются, на смех этим самым курам, возвести лагерь одыха для северных детишек. А там, где долина обрывается каменистым пляжем у Черного моря за узорчатой оградой возвышаются белоснежные этажи пансионата МГУ и Министерства просвещения СССР — «Голубая долина». Если свернуть по дороге налево от него, то попадете на рыбозавод, если направо — то через Варваровку и перевал в Анапу. Все это Колонтаец узнал от словоохотливого Василия по дороге. В кустах возле рыбозавода, свежекопченую барабульку у частников им удалось купить и на самом деле великолепную и в Сукко они возвращались как на крыльях. Недалеко от въезда в поселок, за первыми домами, наперерез их машине кинулась курица-камикадзе, занявшая свою позицию в ожидании транспорта для самоубийства еще с раннего утра, после оскорбления нанесенного ей родным петухом, который оставив пеструшку без внимания, отправился топтать соседских куриц-блондинок. Однако автомашина не топчет, а давит, поэтому произошло то, что должно было случиться: колесо переехало глупую голову пеструшки, хотя Василий и нажал поспешно на тормоза. В отчаянии выскочив из кабины, он поднял из пыли ее бездыханное тело и на секунду задумался, не пустить ли ее на суп для всей бригады, как из тени палисадника выступила помятая личность с запахом изо рта и следами вчерашнего веселья на лице. Личность качнулась на нетвердых ногах и вцепилась в погибшую курицу: «Отдай, а то хуже будет!» — «Бери, коли твоя, — с легкостью согласился Василий. — Да не попади сам под проходящий транспорт». Сказал, хлопнул дверкой и укатил, как не бывало. А местный пьяница Митрохин остался качаться среди улицы с куриной тушкой в вытянутой руке, пытаясь сообразить что ему с ней теперь делать. И уже совсем хотел ее бросить в густые заросли палисадника, как калитка ближайшего дома распахнулась и оттуда фурией вылетела черная, как туча, хозяйка, чтобы разразиться бранью на всю улицу, с громкостью и высотой тембра доступными только армянкам: «Люди! Люди! Сбегайтесь, смотрите, как средь белого дня убивают! Я видела, я догадывалась, я знала, что он убьет, ее мою любимицу, мою лапочку, мою хохлаточку. Ой горе мне!» На истошные вопли стали сбегаться соседи. Наличие свидетелей приободрило хозяйку, она вцепилась в руку, обомлевшего от неожиданности, негодяя и вместе с курицей подняла ее кверху, как флаг. «Я все видела — я наблюдала, — продолжала она голосить что есть мочи, — как этот изверг с утра припрятался у ворот в засаде. Ждал в крапиве, когда моя кровиночка из ворот покажется. Дождался, прыг — и каменюкой, ее, каменюкой по головке, раз за разом, пока не убил до смерти. Как его, убийцу, земля носит!»

Участковый, как специально, оказавшийся поблизости, издалека расслышал, что на вверенном ему участке произошло убийство, и поспешил на место происшествия, чтобы, к удовольствию толпы, задержать преступника с поличным.

Часа через два удрученный Митрохин появился в расположении лагеря и нашел Василия. «Участковый меня за курицу к суду привлечь грозится, — посетовал он. — Выручайте, подтвердите, что вы курицу случайно переехали. А не то мне в этом селе не жить — соседей стыдно». — «Вот и хорошо. — успокоил его Василий. — Раньше сядешь — раньше выйдешь, зато человеком станешь. Не надо было у нас клушку отбирать. А я в свидетели не спешу — ни к чему мне. Одни пустые хлопоты. Вот если бы ведро вина — оно смогло бы помочь разобраться».

Митрохин, хотя был и выпивоха, но всегда вино пил свое, собственной выделки. Поэтому перед Васькиным напором сдался и ведро кислого вина выставил. Но Колонтаец его немедленно реквизировал, до вечера, когда все соберутся. Ждать оставалось уже недолго: картошка с укропом закипала на плите.

До ужина, Колонтаец произнес перед собравшимися зажигательную речь об оказанном им доверии, которое «за подло» не оправдать, о бледных северных детях, жаждущих фруктов и солнца, о собственном детдомовском детстве, в котором чужие люди не дали ему погибнуть, о пионерском прошлом каждого и детишках, которые у большинства присутствующих, хотя и далеко, но имеются и кто-то другой, вместо присутствующих в зале, о них сейчас заботится. А потому, лагерь должен быть запущен и сдан в установленный срок. Отныне, до приезда прораба, вся власть на стройке переходит к нему, завхоз остается при складе, рабочий день: с семи утра, до семи вечера. Голодовка отменяется и вопрос питания будет решен на сколько позволят финансы. Все вопросы и предложения после еды. Поляна накрыта и прошу к столам». Речь Колонтайца, подкрепленная вином и картошкой с копченой рыбой, имела безусловный успех и власть завхоза рухнула в одночасье. Полубезделье, в общем-то, нормальному рабочему люду наскучило и посыпались предложения. Сан Саныч, народный изобретатель, отбывавший за нетрудовые доходы — подпольное изготовление из бросовых отходов полиэтилена великолепных кружевных скатертей и салфеток, и на этот раз отличился: предложил полы в обеденном зале и подсобных помещениях столовой не заливать, а настелить деревянные, под линолеум. На вопрос, где взять доски, плотники заявили, что на коттеджах досок от забора и построек осталось хоть пруд пруди. И что завхоз их давно списал и прячет для себя. И, чтобы досадить хапуге завхозу, они готовы ехать за досками хоть сейчас, пока завхоз дремлет. Так и сделали: прямо от столовой Васькин грузовик в сопровождении автобуса со всей бригадой отправился в сторону коттеджей. В автобусе заливался баян и нетрезвые голоса выводили: «Славное море, священный Байкал…» В Сукко решили: гуляют «химики».

Наутро, припоздавший завхоз удивился почти готовой под настил древесно-стружечной плиты обрешетке полов. Пришлось, скрипя зубами, выдавать со склада плиты и олифу. Под руководством Сан-Саныча плиту олифили, не дожидаясь, когда подсохнет, ложили пропитанной стороной на обрешетку, прибивали и пропитывали с наружной стороны. Столовая наполнилась запахом подсолнечного масла, который напомнил, что пора обедать. Но Колонтаец с горизонта исчез, и это вызывало в бригаде тревогу.

Тем временем Колонтаец не прохлаждался, а ездил в Анапу, чтобы связаться через «межгород» с трестом. Переговорить по телефону удалось только с профкомом, а управляющему трестом Колонтаец послал телеграмму, с требованием направить прораба с деньгами и материалами, а также специалиста по торговой технике. На обратном пути из Анапы, Колонтаец на своем великолепном «Икарусе» завернул в пансионат «Голубая долина», где легко договорился о ежедневных обедах в столовой пансионата для четырнадцати тюменских инженеров. И даже внес задаток — все свои наличные деньги. Остальные предстояло заработать на Васькиной машине, которую Колонтаец задумал пустить под частный извоз с помощью Митрохина.

«Братва! — обратился к бригаде Колонтаец. — Обедать будем в пансионате МГУ. Публика там особая — профессура. За блатные выходки нас оттуда попрут со страшной силой. Поэтому держитесь, не забывайте, что вы инженеры-интеллигенты, правда, из Сибири, правда — геологи. Но очень культурные и обходительные. Помните, что другой столовой поблизости нет и если что — насидитесь голодом». Повторять не пришлось — всем хотелось культурной жизни и общения. Ехали ребята в Сукко работать, но никто не забыл, что в курортную зону и к морю. Поэтому одеждой все запаслись соответствующей. Когда через час они, побритые и причесанные, вышли к автобусу, о том, что это строители, никто бы не догадался. Да если разобраться в их биографиях поглубже, почти каждый из них, за исключением Васятки и Валерки Хама, в прошлом был интеллигентным человеком: кто бухгалтером, а кто даже и учителем. Красавец Богдан, например, был во Львове мастером смены на обувной фабрике. Чтобы не оставаться после ночной смены, для сдачи ОТК изготовленной за ночь обуви, он придумал вырезать из резины штампик: «Первый сорт, ОТК» и проштамповать им все ночные изделия. Доброжелатели донесли, обман раскрылся и Богдана осудили. Остальные были такие же.

В мае в долине Сукко не жарко: с непрогретого еще моря тянет холодной сыростью. Дамам особенно зябко по ночам: в пансионате давно не топят. Для согрева хорошо бы в постель чего-нибудь горячего и твердого, как мужское тело. Однако с мужчинами в пансионате проблемы: в мае путевки в «Голубую долину» дают контингенту попроще, и мужчин между ними не встречается. Поэтому отдыхающие изнывают от обманутых курортных надежд под завывание принудительной радиотрансляции: «А мне опять приснился крокодил зеленый, зеленый-презеленый, как моя тоска». В общем — правильно и соответственно обстановке. И вдруг, в ворота вкатывает красный сверкающий «Икарус» с надписью во весь борт: «Миннефтегазстрой». А из него весело вываливают четырнадцать великолепных самцов, чтобы проследовать в столовую, где для них отдельно готовят и накрывают. Послеобеденный сон по этому случаю у очень многих дам прервался, чтобы дать начало бессоннице. К окончанию обеденной процедуры, поблизости от столовой уже паслась небольшая стайка отдыхающих, между которых распространился слух, что привилегированные нефтяники живут в коттеджах в горах и приезжают только обедать.

Работяги же наслаждались чистотой, уютом и вкусным обедом, а потому ни о чем не думали. После трапезы, у выхода из столовой, Миронов увидел женщину с гитарой. Он давно не держал в руках инструмента и ему захотелось себя попробовать: не отвык ли. Дама ему разрешила, и Антон тронул струны:

«Как грустно и прекрасно Вы поете. Вас хочется слушать и слушать. — похвалила дама. — А у нас вечерами после семи танцы — без мужчин бывает скучновато, и вы все могли бы принять в них участие». — «Мы подумаем», — пообещал Миронов.

Управляющий трестом на телеграмме Миронова написал красной пастой: Рещиковой — подобрать кандидатуру прораба и подготовить приказ о командировке, Силину — обеспечить снабжение, Овечкину — контроль и ежедневный доклад. Красная паста означала высшую степень недовольства шефа ходом дел и возможные репрессии в виде перевода из аппарата треста в периферийное СМУ, куда-нибудь на Демьянку. Людмила Ивановна Рещикова, начальник отдела кадров, от распоряжения шефа пришла в крайнюю озабоченность — посылать некого: близятся отпуска, у людей путевки, билеты и прочее. На удачу подвернулся Олег Тучин — молодой специалист, инженер и начальник отдела. «Куда еще лучше! — убеждала она Овечкина. — Там пробойный мужик нужен, если хотите задействовать лагерь и ездить к морю в командировки». Холодов кандидатуру без лишних слов утвердил: раз Овечкину кандидат подходит, то с него самого и спрос, если, что. А управляющему — введут лагерь — хорошо, не введут — виновные найдутся.

Начальник производственно-технической конторы по комплектации — Силин в снабжении проработал всю жизнь и усвоил правило, что главное для выживания — это вовремя и правильно доложить о исполнении, а если недоисполнил или исполнил не то и не так, то время и жизнь все по местам расставит, глядишь — и утрясется само собой. Поэтому, на приказ отгрузить материалы для стройки, он поступил мудро: поскреб по полкам складов и, с грехом пополам, загрузил одну машину. Зная нрав Холодова, Силин не рискнул докладывать, что отгружать больше нечего и перестраховался по-своему: еще один Камаз загрузил песком, а другой цементом и битумом. Зачем в Сукко битум, Силин не знал и никто его ему не заказывал. Просто другого ничего на складах в этот момент не имелось, а битумом УПТК затоварилось «под завязку» и Силин решил разгрузиться от неликвидов. Зато управляющему удалось доложить: три большегрузных Камаза пошли на Сукко. Но уточнять, что повезли через всю страну и песок и битум, которые в конце пути станут золотыми, не стал из скромности. Зато вопрос снабжения с контроля временно сняли ко всеобщему удовольствию.

Председатель постройкома Овечкин, наверное, один-единственный из всего треста на совесть старался открыть лагерь. И не из одной внутренней порядочности, но и в преддверии грядущих перевыборов объединенного постройкома, на которых открытие летнего лагеря отдыха планировалось поставить в заслугу. Именно ему удалось добиться средне-сдельной оплаты для рабочих, занятых в пионерском лагере, и высылки аванса за текущий месяц. А из кассы профкома на подотчет Тучина была выдана крупная сумма на непредвиденные расходы, какие случатся. С наказом — ни денег, ни себя не жалеть, а лагерь открыть. Дети ждут поездки к морю и обмануть их ожиданий нельзя.

У управляющего трестом на счет лагеря имелись свои виды и ожидания, у профкома — ожидание командировок на побережье за профсоюзный счет, у прекрасной половины треста — предчувствие совмещения своего очередного отпуска с работой в любой лагерной должности, какая отыщется. Хотя бы и начальника лагеря или кастелянши — неважно. Лишь бы поближе к морю.

В мае море даже в Сукко еще холодное и на пляже не погреешься. Остаются танцы. Вечером в танцзале пансионата кино и танцы. Сибиряки на них не последние люди. Даже пожилые, по курортным меркам, Сан Саныч и Миронов не страдают от невнимания. Одному Хаму в посещении танцев отказано, как фигуре для интеллигентных знакомств бесперспективной из-за синих от наколок пальцев и особой манеры поведения, для просвещенного общества неприемлемой. Зато красавец Богдан, в обращении с дамами по-южному мягкий и обаятельный, в фаворе и сумел вскружить голову москвичке того возраста, в котором каждое новое знакомство с мужчиной кажется значительным и последним, после которого жизнь кончается. Меж ними было все, что случается с одинокими на курортах: знойные объятия, поцелуи, страсть, заверения в любви и окончание срока путевки и очередного отпуска у Аллы Алексеевны. И вот тогда, в танцзале состоялся тот роковой разговор, после которого дальнейшее общение наших строителей и столичной научной элиты стало невозможным. «Богдан, — предложила Алла Алексеевна, — у меня путевка кончается. Бросай все — поедем со мной в Москву». На такие слова женщина не вдруг решилась. В ее возрасте так круто не поворачивают. Ошибиться — значит, многим рискнуть, в том числе и карьерой и репутацией. Но вот решилась и предложила. Богдан, такого поворота событий никак не ожидавший, на время опешил и не сразу нашелся с ответом. Наконец, он неуверенно пробормотал: «Так у меня же срок не вышел». Богдан, конечно, имел в виду не путевку, а более строгий срок, но дама его не поняла, да и не могла понять: «Бог с ней, с путевкой — их еще много будет, а счастье одно. Поедем!» Тут до Богдана дошло, что Алла до сих пор не догадывается, что имеет дело с партнером, которого не только, что в Москву, а на сто километров к ней подпускать не положено. Но, будучи в глубине души джентльменом, пожалел ее простоту и постарался спустить пар постепенно: «Алла, пойми, не могу я в Москву — я же «химик»!» — «Ну и что, что «химик», — не поняла и заупрямилась Алла Алексеевна. — Я договорюсь с кафедрой химии, трудоустроим тебя на первое время, пока не определишься…». — «Да я не такой «химик», как ты думаешь, а условно освобожденный из мест заключения на стройки большой «химии». Реакцию Аллы Алексеевны я пересказать не берусь: было все: и обморок и истерика и вызов врачей. Танцы, конечно, прекратились, для отдыхающих — на время, для сибирских лагерников — насовсем. Администрация пансионата, наконец, разобралась, кого она прикормила и на другой день в обедах посторонним мягко отказала. Впрочем, и оплата за обеды закончилась. Бригада опять переключилась на одну картошку, которой тоже подходил конец. Настроение портилось, что немедленно сказалось на работе. Одного авторитета Колонтайца, не подкрепленного хорошим питанием, оказалось недостаточно. И хотя работа продвигалась, но впереди маячил технический рубеж, преодолеть который собственными силами казалось невозможно: полное отсутствие водоснабжения и линии электропередачи на столовую. На счастье, прилетел Тучин, и все переменилось. Тучин привез с собой двух девчонок-поварих и приказ о своем назначении начальником участка.

Первое, что сделал новый прораб — потребовал от завхоза отчет: куда он подевал водопроводные трубы. Оказалось, что по недосмотру завхоза и оплошности водителя их разгрузили в совхозе, директор которого распоряжается ими как своими и забрать их оттуда, якобы, нет никакой возможности. «Это для тебя нет никакой возможности, — констатировал Тучин, — потому что ты здесь живешь и не хочешь с земляком ссориться. Мол, тюменцы приедут и уедут, а тебе здесь и дальше жить. Давай сюда документы, пойдем к директору».

Поймать Волкова в кабинете оказалось сложно: деятельный директор предпочитал разъездной стиль работы. Когда же его удалось застать за столом и предъявить документы на трубы, оскорбился, покраснел и только что не затопал ногами: «Нема у меня никаких труб — все давно порезали на водопроводы сельчанам. Ступайте, не мешайте работать, идите, идите…» И замахал руками на дверь. «Не понял, — и не подумал подняться со стула Тучин, — куда мне идти: в ОБХСС или прокуратуру, или сразу в крайком? Так это мы разом — деваться нам некуда, кроме как обратно в Сибирь. А Вы к нам на исправление не желаете? Можем организовать персональный вызов и место на нарах». Завхоз от такой наглости приезжего дрожал и обливался потом: нельзя так с хозяином, потом плохо будет — отыграется. Но на директора уверенность прораба подействовала как холодный душ: «Забирайте ваши трубы, но к совхозной магистрали я вам подключиться не дам — у меня в ней давление слабое, своим не хватает». Быстро забыл директор, что и совхозная магистраль из тюменских, бесплатно доставшихся, труб сварена. «Это другой вопрос, — отмахнулся Волков.

- Вас не касается, о чем мы с Холодовым меж собой сговорились. А в договоре про подключение к насосной ничего не сказано». — «Мое дело летний водопровод протянуть, а с подключением к сети другие займутся, повыше должностью», — заключил Тучин и решил сообщить об упущении в договоре тресту — пусть исправляют.

Тучин с Колонтайцем встретились вечером, на собрании. Оба узнали друг друга, но не подали вида — незачем афишировать знакомство, может помешать в работе. К этому времени, Тучин успел положительно оценить проделанное до него и начал свое выступление с благодарности коллективу, затем перешел к задачам на завтра и закончил тем, что объявил Миронова своим заместителем. Чем сразу вызвал к себе доверие. У нашего начальства обычно ведь как принято: все, что сделано предшественником — нехорошо и неправильно. А все, что сотворил сам — однозначно верно, как библия. И все сомнения — ересь, достойная инквизиции. Миронов же еще не успел испортиться — и это нравилось. А Тучин аванс всем привез. С таким можно работать — не подставит. Нового начальника засыпали вопросами. Остап засомневался, как он будет сваривать трубопровод, если сварочный кабель короткий, а аппарат подключать вдоль трассы не к чему. Снова выручил Сан Саныч: предложил все стыки труб варить на одном месте, а образовавшуюся плеть подтягивать грузовиком вдоль всей трассы как веревку до самого места подключения, благо, что трасса прямая. На следующий день, метод Сан Саныча испробовали — и получилось. Осталось решить с энергоснабжением пищеблока.

В районных электрических сетях на Тучина взглянули как на безумца: поселок Сукко, из-за малой мощности силового трансформатора, по электроснабжению давно на голодном пайке и ни о какой дополнительной нагрузке не приходится даже думать — сгорит подстанция. Впрочем, доброжелательный начальник электросетей посоветовал: «Можно подключиться от подстанции пансионата, если поставить десяток опор для воздушной линии». — «Хорошенькое дело! — огорчился Тучин. — А где мне здесь взять эти опоры?» — «У нас есть, можем сменять на что-нибудь», — предложил начальник электросетей. «Да у меня и нет ничего, кроме битума», — буркнул Тучин и повернулся, чтобы уйти. «И много у вас битума?» — оживился электрик (ему как раз нужен был битум для ремонта мягкой кровли цехов). «Да целый Камаз утром пришел, еще не разгрузили», — насторожился Тучин. «Выгружайте к нам, а мы за это протянем к лагерю линию. Завтра и начнем», — начальник электросети задумал разом убить двух зайцев: и получить битум, и перед райкомом отчитаться по подаче в поселок недостающей электрической мощности.

Тучину ничего не оставалось, кроме как согласиться: битум ему не нужен был в принципе, не то что песок, из которого уже замешивали бетон для полов.

На следующий вечер, когда обессилевший за день, Тучин уже спал мертвым сном, завхоз звонил на квартиру Холодова — докладывал, что и водопровод монтируется и линию электропередачи тянут, чего доброго еще и сдадут лагерь. «Сдадут, так сдадут», — ответил Холодов и задумался: как это он просмотрел организаторские способности молодого инженера Тучина и не нашел ему лучшего применения. Но думал об этом он недолго: позвонил приятель из Главка и завел разговор о футболе.

После решения вопроса с электроснабжением, наступила пора монтажа оборудования пищеблока. Посовещавшись, решили, что тепловым и механическим оборудованием займется Миронов. Смонтировать и запустить холодильники, без которых пищеблок не открыть, взялся Валерка Хам, из-за драки и ареста, чуть-чуть не дотянувший до окончания профтехучилища холодильщиков при мясокомбинате. Специнструмент для него удалось на время арендовать в «Сельхозтехнике». Валерка принял инструмент с трепетом, как благословение, и весь погрузился в пуско-наладку и монтаж. Электрики из сетей не подвели — дали ток, и у Миронова закрутились универсальные приводы, картофелечистка, запарили котлы и кипятильники и задымила, обгорая от смазки, шестиконфорочная электроплита. Можно было пойти посмотреть, как дела у Валерки. Валерка, вчерашний Хам, сидел на ящике возле холодильного агрегата низкотемпературной камеры, смотрел как покрываются инеем медные трубки и, не поверите, плакал крупными детскими слезами. «Получилось! — делился он радостью с Колонтайцем. — Не забыл науки, сам сделал. Понимаешь, в первый раз сам — и сделал!» Подошел Тучин и тоже похвалил парня: «Ты, конечно, молодец, но проверь все как следует. Если не подведешь — оставим в лагере на весь сезон, за оборудованием присматривать». Валерка кивал головой, соглашался и тер огромными кулаками глаза: впервые он оказался кому-то нужен.

Девчонки-поварешки Надя и Люба старались на кухне изо всех сил, чтобы вовремя накормить прожорливых строителей. Запахи кухни мешались с ароматами краски и свежего линолеума и дурманили молодые головы. Вечерами никому не спалось, и Васькин баян далеко слышался по поселку.

Умные хохлы, Остап и Богдан, умудрились выписать изо Львова своих жен. Те сняли квартиру в поселке и Богдан с Остапом вечерами пропадали там. Море помаленьку прогревалось и особо отчаянные пробовали купаться. Местные пока еще с опаской щупали воду и с интересом рассматривали голые тела сибиряков, которым холодная вода как бы ни по чем. Не берусь судить, какими особенностями фигуры отличился на пляже плотник из Урая, по прозвищу Муму, но однажды вечером на посиделки к столовой лагеря пришла местная дама, поговорила с ним в сторонке и увела к себе, якобы стеклить окошко. Больше в вагончике Муму не видели — прижился у хозяйки. Жизнь засверкала радугой.

Однажды утром, рейсовым самолетом в аэропорт Анапы прибыла начальник лагеря — степенная дама лет сорока, кандидат наук Наталья Петровна Плотникова, в сопровождении свиты из персонала будущего лагеря: шеф-повара, кастелянши, медработника, кладовщика-экспедитора — молодых симпатичных женщин, настроенных больше на собственный отдых, чем на воспитание и оздоровление чужих детей. Все они получили назначение в южный лагерь по чьей-нибудь важной протекции, и задирали нос друг перед другом. Назначение кастеляншей считалось более престижным, чем медработником или даже начальником лагеря, которым, по их занятости в лагере, времени на развлечения у моря почти не оставалось. Или не должно было оставаться. Колонтаец встретил их на своем красном «Икарусе» и всю дорогу до Сукко докладывал о состоянии дел. По его словам выходило, что если бы не затруднения с водой и канализацией, то лагерь к предъявлению рабочей комиссии можно считать готовым. Наталья Петровна такой проблемы, как водоснабжение, для себя не ожидала: Овечкин убеждал ее, что на месте все готово к открытию. А здесь, вместо торжественного подъема флага и банкета — отсутствие машины для вывоза нечистот. Даже расстроилась Наталья Петровна, но отступать некуда: назвалась груздем — полезай в кузов. Другим неприятным для Натальи Петровны открытием стало то, что почти все рабочие в лагере — «химики». «Это ужасно. Как вы только с ними управляетесь!» — посочувствовала она Миронову. «Элементарно, — отвечал Колонтаец, — я ведь тоже из их числа». Плотникова осеклась и промолчала до самого лагеря. Из автобусного приемника разносился голос Магомаева:

Тучин их не встречал: он уехал на турбазу фрязинских текстильщиков, договариваться об аренде ассенизаторской машины. На счастье и удачу, там оказался сам директор текстильного комбината, человек общительный и неординарный, капитан команды КаВээНщиков. «Много о вас наслышан и даже собирался сам в гости. — сообщил он Тучину, подавая стакан с минералкой. — Извини, что теплая — на турбазе ни один холодильник не работает. Зато у вас, говорят, специалист-холодильщик имеется». Тучин понял, что ему в очередной раз везет и без договора об аренде машины-бочки он не уедет. «Готов уступить своего мастера, в обмен на ассенизаторские услуги». - предложил он директору. Уговаривать текстильщика не пришлось, и обратно Тучин возвращался с договором, заверенным всеми печатями — можно предъявлять в санэпидстанцию, бассейновую инспекцию Черного моря, Курортторг и еще куда понадобится. Оставалось решить вопрос подключения к водопроводу и получить согласование пожарника.

Лейтенант из пожарной охраны уже ходил по территории лагеря в сопровождении Плотниковой, заглядывал в электрощиты, щупал бирки на огнетушителях, измерял длину пожарных рукавов и сокрушенно качал головой, не зная к чему придраться. Накануне, при встрече со своим деверем Волковым, он успел пообещать, что разрешения на открытие лагеря ни за что не даст. И теперь искал повод выполнить обещание. Поводов нашлось два и самых серьезных: отсутствие регулярного водоснабжения и резервного пожарного водоема. На коротком совещании, куда были приглашены кроме всего штатного персонала лагеря, еще Тучин, Колонтаец и Сан Саныч, решили, что первый вопрос на себя берут начальник лагеря Плотникова и медработник Ира, очаровательная брюнетка, перед обаянием которой не раз раскрывались двери самых неприступных кабинетов. А сооружение пожарного водоема поручили Тучину. Дело это оказалось, благодаря Сан Санычу, проще, чем казалось на первый взгляд. Какая-то мудрая голова в тресте решила, что для малышей необходим плескательный бассейн — лягушатник. Для его сооружения расторопные снабженцы еще зимой завезли листовое и сортовое железо — теперь оно пригодилось. Догадливый Сан Саныч предложил совместить плескательный бассейн и пожарный водоем: «А кто сказал, что нельзя?» Действительно — никто. И работа закипела с новой силой, несмотря на жару. Стараниями Остапа, стенки бассейна поднялись раньше, чем наполнился водопровод. С ним произошла неожиданная заминка: строить иногда легче, чем согласовывать.

В Анапский горком партии Наталья Петровна поехала за поддержкой против самодержавия Волкова, отказавшего в подключении к воде. Плотникова считала себя в своих претензиях правой и заслуживающей поддержки, хотя бы потому, что от ее активности теперь зависел летний отдых трехсот северных детишек. Но, вопреки надеждам, в горкоме она встретила непонимание: «У нас, знаете ли, есть постановление ЦК по охране Черного моря. Из-за этого в крае свои пионерские лагеря не открываются — а мы вам разрешение дадим. Коммунисты нас могут понять неправильно. Нам это ни к чему, знаете ли». И дальше на любые доводы, что лагерь не на побережье и что вопрос с ассенизацией уже решен — непонимание и непроницаемая стена.

«Протокольные рожи, — негодовала Плотникова в автобусе. — Здесь нам акт готовности, точно, не подпишут — надо в крайком ехать или дальше, в ЦК». — «Лучше в крайком, — посоветовал Миронов. — В ЦК, через голову крайкома, нас не примут. Летний сезон успеет кончиться, пока приема добьетесь, уж я знаю».

Заехали в санэпидстанцию, где их ожидала красотка Ира, ходившая знакомиться с коллегами и в разведку. «Если дадите мне сто рублей на «смазку» и двадцать на такси, — скромно пообещала она Плотниковой, — то к утру я приеду с подписанным главврачом актом. Старый бобер, кажется, клюнул и приглашает на шашлыки». — «Вот тебе сто пятьдесят и оставайся, — и оскорбилась, и обрадовалась одновременно Наталья Петровна. — Но завтра чтобы акт был подписан. Получишь пять дней отгулов, до самого заезда». — «Согласна», — пропела Ира и упорхнула с деньгами и актом. Наталья Петровна с завистью посмотрела ей вслед и приказала Миронову готовить автобус в дальнюю дорогу — на Новороссийск и в Краснодар. А сначала заехать на рынок, чтобы подешевле закупить продукты и для рабочих и на дорогу.

Ира заявилась в лагерь под утро на машине с красным крестом, изрядно помятая и победоносно достала из сумочки тоже помятый акт, на котором в числе прочих, ранее поставленных, красовалась под свежей печатью подпись Главного врача СЭС, с припиской: «при условии бесперебойного водоснабжения». «Все остальное — не ваше дело. И вопросов мне не задавайте», — гордо заявила Ира и неверной походкой отправилась в свой медпункт, отсыпаться. А Миронов, Тучин и Наталья Петровна стали срочно собираться в Новороссийск, в бассейновую инспекцию по охране Черного моря, к ее суровому начальнику Стешенко. Чтобы произвести нужное впечатление, надели на себя все лучшее.

Новороссийск от Сукко километрах в шестидесяти — рядом, по сибирским меркам. Но необходима еще поправка на горные дороги, по которым на «Икарусе» не разбежишься — крутизна, для сибирского водителя, непривычная. Поэтому выехали еще затемно и ехали осторожно. Любовались прекрасными горными видами — крутыми вершинами, глубокими залесенными ущельями, белыми хатами в долинах, на берегах хрустально-прозрачных вод. Новороссийск открылся им с перевала: прекрасный город на берегу голубой бухты, а по ней снуют рейдовые буксиры и неторопливо переваливаются на волне крупнотоннажные морские суда. Остроконечные пирамидальные тополя, как часовые, взяли в окружение тенистые улицы, по которым неторопливо прохаживаются в невиданно изобильные продуктами магазины довольные жизнью жители. Здесь Малая Земля и большая слава полковника Брежнева, затмившая своим значением для города боевые подвиги Цезаря Куникова. А еще здесь расположена бассейновая инспекция, от настроения начальника которой зависит теперь: быть или не быть водоснабжению и самому существованию детского лагеря.

Инспекция встретила сибиряков пустотой и прохладой коридоров. Потолкавшись среди запертых на замки дверей, делегаты попали, наконец, в ту, где скучала единственная сотрудница доверительно сообщившая, что приема посетителей сегодня не будет, по причине субботы и рождения у товарища Стешенко долгожданного сына. Мгновенно оценив значение этого события для состояния бассейна Черного моря, Тучин выступил вперед и заверил, что о рождении младенца уже широко известно и что они специально прибыли с поздравлениями и подарками, но припоздали из-за дальней дороги, а домашнего адреса Стешенко они не взяли. Понятливая сотрудница, расчувствовавшись, тут же выдала им и эту производственную тайну. «По магазинам! — скомандовала в автобусе Плотникова. — Денег на подарки не пожалеем».

Тяжело груженые, они напрасно карабкались по лестнице на третий этаж, звонили и стучали в тяжелую дверь — никто не откликнулся. Возможно хозяин на радостях загулял и домой вообще не заявится — можно ждать до завтрашнего утра. А время не ждет — самолет зафрахтован, и дети готовятся вылетать. Осталась последняя надежда на правильное решение задачи — ехать на прием к Медунову, всевластному первому секретарю Краснодарского крайкома. И, не успевший отдохнуть, Миронов направил свой автобус в Краснодар, до которого полтора часа хорошей езды.

Я не буду вам рассказывать об этой дороге, показавшейся путникам совсем уже не изысканно красивой, а, напротив, обычной знойной, пыльной и опасной горной дорогой. Тем не менее, Миронов автобус бесстрашно гнал, чтобы успеть застать Медунова в крайкоме. И это им удалось. Когда пропыленный «Икарус» с надписью на борту «Миннефтегазстрой», проехал под «кирпич» к самому крыльцу крайкома, Медунов еще работал: ждал важного звонка из ЦК. У него назревали серьезные неприятности: не смотря на принимаемые меры, из края произошла утечка информации и в ЦК сконцентрировались серьезные материалы о злоупотреблениях верхушки крайкома. А тут еще заворовался и попался на взятке председатель Сочинского горисполкома и, специально кем-то присланные из Москвы, опера раскручивали уголовное дело, которое обещало прогреметь на всю страну. Нити из Сочи тянулись к столице Кубани, к самому Медунову, и ему приходилось постоянно быть на чеку в ожидании провокаций. Поэтому, когда дежурный снизу доложил, что прибыла какая-то странная делегация на автобусе Миннефтегазстроя с тюменскими номерами, он приказал пропустить их к себе в кабинет.

Огромный кабинет поразил прибывших своим показательным аскетизмом: полужесткие стулья у стен, красная ковровая дорожка, большой портрет Ленина, массивный стол под зеленым сукном и за ним, как за барьером, хозяин всего этого — полноватый, но энергичный человек, в белой рубашке, с коротким рукавом, но в галстуке. «Слушаю вас, товарищи, — без лишних предисловий, сказал Медунов вошедшим. И в переговорное устройство: Вера Ивановна, угостите нас чаем с клубникой. Нас четверо».

Пока Плотникова, отчего то волнуясь, по порядку рассказывала о злоключениях летнего лагеря, о нездоровых детях севера, о внесенных трестом инвестициях, о добросовестности и сознательности «химиков», о непонимании местной администрации Анапы, саботаже директора совхоза Волкова и невозможности получить под актом подписи начальника бассейновой инспекции, пожарника и курорт-торга, без которых лагерь открыться не может. Медунов слушал ее внимательно, смотрел, как Тучин пьет чай, стесняясь взять с блюдца большие спелые ягоды, как задремал в кресле уставший Миронов и, дождавшись окончания долгого рассказа, полного иронии и горечи, подытожил: «Вы, наверное, не все поняли, товарищи. Или даже совсем не так, как следует, поняли. Народ ведь у нас своеобразный, интересный и героический, можно сказать, народ. Труженики. И проблема с загрязнением Черного моря имеется, и она нас не может не волновать. Но не настолько, чтобы не принять, не обогреть, не оздоровить в нашем солнечном крае детей героических сибирских нефтяников и строителей. Такого у нас просто быть не может, не было и не будет. Не волнуйтесь, езжайте в Новороссийск, подписывайте там акт, а потом возвращайтесь в Анапу — там вас, наверное, потеряли и ждут. Всего вам доброго. Вера Ивановна, проводите гостей». И вышел из-за стола, чтобы проводить их до дверей кабинета, пожав на прощание руки всем.

Посмотрев вслед отходящему автобусу, Медунов выключил с лица дежурную улыбку и вызвал секретаря: «Вера Ивановна, соедините меня с Новороссийском, а после него — с Анапой». Подразумевалось — с секретарями горкомов. Вера Ивановна понимала своего шефа с полуслова.

«Вот увидите — сейчас все быстро решится, и в ЦК ехать не надо. — разглагольствовал за рулем Миронов. — А там развели бы бодягу: что, да почему. Уж я знаю». — «Что, приходилось бывать?» — попробовала подколоть водителя Наталья Петровна, для которой сегодняшняя встреча с секретарем крайкома должна была стать событием на всю оставшуюся жизнь. Миронов не заметил подкола и ответил просто: «Приходилось. И все решили по справедливости». — «Три года «химии» — это по-твоему справедливо?» — усомнился Тучин. «Справедливо — не справедливо, но могло быть хуже. И значительно. А «химия» у меня еще вчера закончилась и теперь можно оформлять паспорт».

Начальник бассейновой инспекции Стешенко, несмотря на поздний час, оказался в своем кабинете и, что есть сил, старался казаться трезвым и гостеприимным. От подарков, впрочем, не отказался и тут же немедленно открыл одну из коллекционных бутылок: «Это наше, Абрау Дюрсо. Выпьем за моего Игоря — не откажите. Мне уже и из горкома звонили…» Это он соврал: ему не звонили, а с милицией разыскали в одном из ресторанов, поставили под холодный душ, а потом доставили на беседу к секретарю горкома. Из объятий Стешенко вырвались не скоро, зато с подписанным актом ввода лагеря. «Давайте поспим пару часиков, а то я сильно устала». - предложила Наталья Петровна и откинула спинку кресла. Миронов припарковал автобус к обочине и развалился на заднем сиденье — усталость давала себя знать.

В Сукко приехали под утро, помятые и уставшие. Несмотря на ранний час, в лагере их уже ожидали Волков, пожарник и молоденький инструктор горкома, который постоянно и жестко всю ночь пресекал их попытки улизнуть, чтобы выспаться: «Когда гости не спят — хозяевам спать не положено. Или вы здесь уже не хозяева?» Согласиться, что он не хозяин, Волков не решался и терпел, проклиная себя за свое же упрямство. Наконец, дождались «Икаруса». Волков кинулся к его двери радостный и покорный, как побитая накануне дворняжка: «А мы тут вас заждались для подписания акта. Воду вам еще вчера дали и бассейн стоит полный». Все заулыбались: не дай он воды — слезами бы бассейн наполнил.

В лагере Миронова ожидала телеграмма из треста: «Умерла ваша тетка зпт выезжайте похороны тчк НОК тчк». НОК — означало начальник отдела кадров. «Принимай автобус по акту — сказал Миронов Василию. — Может, на нем и останешься, а на грузовик другого пришлют. Я к автобусу уже не вернусь — мой срок в хозяйстве закончился. Завтра прилетают пионеры, а обратным рейсом улечу я, и даже бесплатно — борт чартерный».

Завхоз улизнул из лагеря в Анапу, на переговорный пункт, чтобы связаться с управляющим трестом и первым доложить о подписании акта ввода лагеря и готовности к приему детей, подав это как свою личную заслугу». Молодец, — похвалил его Холодов. — А как там моя дача — готова? Я прилечу одним рейсом с детьми — смотри, чтобы все было в порядке». «Все готово, — залебезил завхоз, — и домик, и мебель, и белье, и посуда, и холодильник, и телевизор. Сам комплектовал». — «И правильно, что сам — на премию нарываешься. Готовь акт о списании всего имущества, я приеду — решу». Переговорив с завхозом, Холодов вызвал к себе Людмилу Ивановну Рещикову и поручил ей подготовить приказ о своей командировке в Анапу на пять дней с целью проверки пионерского лагеря. «На Беллочку тоже?» — уточнила Рещикова. «Как всегда», — невозмутимо подтвердил Холодов. В длительные командировки он всегда брал с собой Беллу Игнатьеву — инженера по технике безопасности и это в тресте стало уже привычным. Пусть катается — пока молодая и одинокая. Зато у шефа от нее хорошее настроение — и это уже для всех важно.

До вылета, назначенного на полдень следующего дня, Холодов расчитывал побывать на строительстве станции перекачки в сотне километров от города, разобраться там со срывом графика ввода объекта, дать соответствующую накачку прорабам и уж оттуда подъехать прямо к самолету. Все получилось почти как им планировалось, но непогода внесла свои коррективы: накануне возвращения со станции перекачки на небо набежала тучка и испортила участок грунтовой дороги. Скорость «Волги» упала и возникла вероятность опоздания к самолету, на борту которого его ждала Белла, а в перспективе — пять дней неги на без пяти минут собственной дачке у самого синего моря. Мириться с опозданием Холодов не хотел и потому, когда «Волга», наконец, с натугой выбралась на щебенку, приказал водителю гнать «на всю железку», не жалея подвесок. Водитель Петя, в предвкушении пяти дней отдыха от шефа, старался от него скорее избавиться, чтобы, не дай бог, не опоздать к началу рейса — иначе загрызет. И не жалел машины, жалея самого себя. Впереди, на самом подходе к неохраняемому железнодорожному переезду через магистраль Тюмень-Тобольск, с виду неторопливо, надвигался бесконечно длинный товарный состав, который, как показалось, не переждать.

«Жми, Петя, проскочим!» — в азарте погони прокричал Холодов водителю». — «Проскочим!» — согласился тот и резко нажал на педаль акселератора. От резкого толчка старый тросик газа оборвался и машина заглохла прямо на переезде. Петя растерялся и безуспешно прокручивал стартер. Выпрыгнуть из машины оба не успели. Железная махина тепловоза протащила остатки «Волги» еще метров триста, пока смогла остановиться. Живых и целых в машине не оказалось. Даже номера оказались смяты.

Ничего не подозревающая Белла Игнатьева улетела в Сукко без шефа, полагая, что он прибудет другим рейсом. Не она одна — многие так заблуждались.

Когда тела двух погибших на переезде доставили в морг судмедэкспертизы, там находился администратор театра Стас Симоновский, которому по линии театрального общества поручили получить для погребения труп бывшей актрисы, бывшей пенсионерки и бывшей тетки отсутствующего племянника, безродной и никому не нужной Зои Мильянцевой. Последние годы Зоя проживала в одиночестве и переживаниях ушедшей молодости. Особенно тяготила ее потеря единственного племянника Антона, перед которым она себя считала безмерно и непростительно виноватой. В результате многолетнего поиска, ей удалось выйти на след пропавшего племянника, от обстоятельств жизни и судьбы которого, подавленная комплексом вины, Зоя окончательно впала в депрессию. Единственная короткая встреча с Мироновым процесс только усилила. Одинокая экзальтированная старушка непрерывно писала (и не отправляла) Антону романтические письма, ходила молиться и кончила тем, что, не перенесла груза собственной вины и повесилась в наемной комнатушке, оставив племяннику записку с просьбой о прощении, толстую связку неотправленных племяннику писем и альбом пожелтевших фотографий, по которым местонахождение Миронова милиции удалось вычислить. А наложившую на себя руки, доставили в морг и сообщили по последнему месту работы, для захоронения.

Администратор театра Стас, по молодости своих лет, умершей актрисы лично не знал и никогда не видел, кроме как на фотографии в фойе театра, где она сохранилась молодой и красивой. Те же кто ее знавал в лучшие годы, сами отошли в иной мир, или отъехали на гастроли, или в отпуск — время шло летнее. Кроме Стаса послать в морг оказалось некого. Стас же мертвых не любил, больше того — боялся, а тут такое поручение. Поэтому, в легкой суматохе по случаю прибытия свежих трупов, то ли он растерялся, то ли санитар его не понял или даже подшутил, но на требование Стаса выдать актрису, из ряда трупов выбрал покрасивее, как ей и следует быть.

Как полагается, покойницу за профсоюзные деньги обмыли, обрядили в платье из театрального гардероба, нагримировали, положили в гроб и поставили в прохладном фойе театра для прощания, пригласив даже батюшку. Но какое-то сомнение прошелестело по рядам провожающих, хоть как-то знававших ранее Зою Мильянцеву: уж очень она лицом переменилась, помолодела, вроде бы и не та. Тогда в администраторской изловили Стаса, слегка поддатого. Симоновский на расспросы забрыкался: «Какую мне дали — ту и привез. Вам-то какая разница: хороните, которая есть. Сами бы ехали и выбирали».

Между тем, батюшка едва не приступил к отпеванию усопшей, но узнав, что перед ним самоубийца, оскорбился, обозвал театр цирком и покинул вертеп. В дверях он чуть не снес Колонтайца, который успел-таки к выносу тела. Нагнувшись к тетке для последнего прощания, он отшатнулся и уверенно заявил: «Это не та. Словом — это не моя тетка Зоя». И предъявил годичной давности фотографию, где они запечатлелись вместе. Теперь уже остальные загалдели и подтвердили: «Не та, не та». Пришлось везти неизвестную покойницу в морг, обменивать на настоящую и всю процедуру начинать сначала. Стас расстраивался: «А фотограф! Где я снова возьму фотографа? Ведь за фотографии неизвестной уже уплачено и завтра они будут готовы!» Кто-то посоветовал предложить их моргу или родственникам, если объявятся. «Откуда они объявятся? — продолжал убиваться Стас. — Мне потому ее и подсунули, что не объявляются». Слушая Стаса, старушки-пенсионерки осуждающе кивали трясущимися головками: «Ах, Зойка, Зойка! Видимо немало ты ошибалась и промахивалась мимо своей удачи в жизни, если сумела промахнуться даже мимо своей могилы. Спасибо обиженному тобой племяннику, что вовремя поспел, а то бы изрезали твое тело на кусочки студенты-медики — и следа б на земле не осталось. Знать много на земле нагрешить успела, если такое с ней приключилось». Может, они и правы в своей зависти к нагрешившей.

После похорон и затянувшихся поминок в театральном буфете, Антон оказался на пустынной улице совершенно один, с пониманием, что теперь в этом мире у него уже окончательно нет никого и идти ему совсем некуда. Ноги сами вынесли его к лодочной станции, где он еще выпил за упокой тетки с речными бродягами, а потом завалился спать на поролоновые сиденья под брезентовым тентом первой попавшейся лодки. Легкое покачивание убаюкивало. Опять, уже в который раз, снился ему бородатый казак Евсей Клейменов, который уговаривал Антона копать ровно посередине между могилами его товарищей, на глубину в сажень: «Там отыщешь мою казну и свою удачу, как награду за муки». Антон дернулся во сне и проснулся. От вчерашнего хмеля под воздействием речного озона в голове не осталось и следа, но увиденный сон из нее упорно не шел. Пораздумав над ним, как следует, Антон окончательно утвердился в своем давнем намерении обязательно возвратиться на место зимовья Клейменова, чтобы докопаться до истины или клада, и обязательно избавиться от навязчивых снов. А так решив, он отправился сначала в милицию, чтобы оформить паспорт, а потом в свое автохозяйство за расчетом и увольнением. Все это дела небыстрые, забюрокраченные. А потому, в ожидании их завершения, Миронов обосновался жить на лодочной станции в компании таких же, как он, лишних людишек. Здесь его заприметил и подобрал Ермаков. И даже помог на первых порах — ничего не отнимешь. Предложенная им служба в ОСВОДе не расходилась с планами Антона, он согласился и теперь плыл навстречу поставленной цели — на север. А по пути обдумывал подойдет ли ему Романов в напарники и стоит ли его посвящать в намеченное. Внешне Владимир внушал доверие.

Вам не приходилось встречать рассвет в рубке катера на большой реке? Нет? Я вам сочуствую — вы многое потеряли. Из-за таких минут стоит жить. Вот уже отступает и становится прозрачнее темнота. В сером туманном воздухе проступают очертания берегов, на которых по белесой от росы траве лениво бродят кони. На песчаных косах не шевелясь сидят нахохлившиеся чайки. На зеркальной поверхности перед носом катера расплываются широкие круги: жирует рыба, перед тем как спрятаться в глубине на день. Светлеет. Слева по борту качаются на якорях гидросамолеты-Аннушки. Это значит проходим Медянские юрты и скоро устье Тобола. Небо над катером розовеет, его прорезает первый солнечный луч и краешек оранжевого круга выползает над кромкой леса. Его приветствуют птицы в прибрежных кустах и всегда недовольное воронье с карканьем вылетает на промысел. Вот и устье. Темная вода Тобола, не желая смешиваться с мутной иртышской, стремится сохранить свою индивидуальность, но тщетно — теперь они одна неразлучная семья. И вот уже над утренней дымкой возникает во всей красе долгожданный Тобольск.

Кто не видел утреннего Тобольска с борта теплохода, идущего к пристани со стороны слияния Тобола с Иртышом, тот вообще не видел всей красоты этого города с белоснежным кремлем на зеленой горе, золотыми куполами церквей и великолепной аркой рентереи над крутой лестницей. Пересказать очарование его вечно чарующей старинной архитектуры человеческими словами я не берусь — нет у меня таких слов и вряд ли у кого отыщутся. Это — как розовая жемчужина в раскрывшейся перламутровой раковине и даже еще прекраснее: как белая кувшинка в семь утра, когда она поднялась из темных глубин чтобы раскрыться белоснежной звездой с теплым желтым сердечком. Впрочем, лучше отыскать способ самим это чудо увидеть. И может быть, от созерцания величественной картины на время замрет в груди ваше сердце. А если это вам не удастся — значит, побывав в городе, вы в него не проникли, не познали, не поняли. И зря затратили время.

Тобольск — древний Искер, столица сибирского царства. Здесь бились насмерть богатыри Ермак и Кучум, отсюда Астафий Пушкин отправлял своего сына Савлука на основание «златокипящей» Мангазеи, здесь Ремезов чертил свою карту Сибири, отсюда отправлялись экспедиции Беринга, Дежнева, Хабарова. Отсюда, с берегов Иртыша шло освоение Русской Америки и Дальнего Востока. На тобольских верфях строились корабли, на ярмарках шла богатая торговля, а во дворцах жили наместники русского царя, принимавшие иностранные посольства. В Тобольске отбывали ссылку Алябьев, Пущин, Кюхельбекер, сюда стремился Александр Пушкин. По его деревянным мостовым ходили Ершов и Менделеев, Короленко и Достоевский. На этих берегах у адмирала Макарова окрепла идея освоения Северного морского пути с помощью ледокольного флота. Здесь доживала последние дни императорская семья и сам самодержец. Каждая сажень земель этого города неприкосновенна и священна, как сама история России. И на этой пристани мне сходить на берег и расставаться с попутчиками. Прощайте.

Дальше Миронов и Романов поплывут вдвоем.