Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Глава LII

Итак, новая тюрьма. Кастель Нуово. Хотя замок и называется Новым, он построен в незапамятные времена как крепость, предназначенная для круговой обороны: часть ее башен и бойниц глядит на море, часть на город. Но крепость давно превратилась в тюрьму.

Недалекий путь от пристани до крепости узники, потрясенные вчерашней казнью, измученные бессонной ночью, едва прошли. Когда начальник конвоя стал по счету передавать их коменданту крепости, стало видно — ряды их убыли. Шестерых казнили вчера, несколько человек умерло в дороге. Сколько? Счет не сходился. Пригнанных в тюрьму дергали и пинали. Многие, как только очутились в крепостном дворе, рухнули на его каменные плиты. Не было сил встать. Чудилось, что под ногами все еще тянется дорога, все еще покачивается корабельная палуба. Кампанелла хочет подбодрить обессилевших, тех, кто оказался всего ближе к нему, успокоить отчаявшихся, обнадежить. Нет сил! Собраться с мыслями, найти слова, А он даже говорить не может.

На сей раз одиночка показалась ему благом. Столько дней и ночей подряд быть каждый миг на виду у всех, быть привязанным к другим цепью, чувствовать каждое движение, каждый шаг соседа, знать, что и каждое твое движение, каждый твой шаг отзывается в его теле, совершать все, что монашеское воспитание приучило его делать сколь можно более скрытно, на глазах у всех. Тяжко!

Зазвенели ключи, брякнул замок, отворились двери. В камеру вошел надзиратель и человек с молотком и клещами. Инструменты вошедшего напоминали о застенке. Неужели здесь пытают в камерах? Нет, это не палач, тюремный кузнец. Пришел снять с узника кандалы. Работу свою он делал весело, споро, даже сообщил, подмигнув, что расковывает охотнее, чем заковывает. Надзиратель рассудительно заметил:

— У нас кандалы ни к чему. Отсюда не убежишь!

«Отсюда не убежишь!». Не звон кандалов, падающих на каменный пол, а эти три слова стали для Кампанеллы знаком первого дня в его новой тюрьме. Отсюда не убежишь! Отсюда не убежишь!!

Для узников Кастель Нуово жизненный круг был очерчен крепостными стенами. Стражники и надзиратели — вершители судеб. Оставят ли в одиночке или переведут в общую камеру, разрешат ли прогулку, накормят ли досыта или будут морить голодом, а главное, вызовут ли на допрос и когда — события первостепенной важности. Немыслимо представить себе, что где-то совсем недалеко живут люди, для которых всего этого не существует. Они каждый день проходят мимо стен Кастель Нуово, видят и не замечают его, как видят и не замечают Везувий. Зачем, чего ради думать о нем? Зачем, чего ради думать об узниках Кастель Нуово? Неаполь, побывав на казни в порту, поговорил о сем событии столько, сколько оно того заслуживало, и позабыл. Другие дела волновали город. Из-за долгой засухи урожай оказался плохим. Только виноград обрел удивительную сладость. Но когда еще придется пить вино нынешнего года, которому и десять лет спустя будут дивиться? Пока что не хватает хлеба, фасоли, овощей. Еще больше бродяг появилось на неаполитанских улицах. Они берутся за любую работу, когда она есть, проводят время в отупляющей праздности, когда ее нет, легко ввязываясь в любую свару и драку. Иногда распоряжения испанских властей выметают их из города. Но, подчинившись приказу сегодня, они нарушают его завтра. Неспокойно в Неаполе. Особенно по ночам. Если, не приведи господь, нужно выйти из дома после захода солнца, препоручи себя всем святым. Надежная стража из двух-трех вооруженных слуг тоже не лишнее. А если слуг у тебя нет, сиди дома. Опасность неаполитанских улиц — одна из любимых тем богатых и знатных горожан. Есть и другие. Семья вице-короля обеспокоена провинциальностью своего двора в Неаполе. До Мадрида далеко. Вести, обычаи, моды запаздывают. О чем толкуют в Мадриде, чем восхищаются там, узнаешь здесь через месяцы. Вице-король Ферранте Луис де Кастро граф Лемос по происхождению, связям, манерам — истый испанский гранд. При своем дворе он ввел этикет, мало чем уступающий мадридскому. И все-таки не мог не чувствовать, в какой он глуши. Когда один из итальянских баронов, принятый при дворе, увлекшись перед визитом во дворец домашним обедом, явился на бал, попахивая чесноком, ему приказали убираться. Но вице-королю еще долго казалось, что от его праздника несет деревней. Настроение было непоправимо испорчено!

Осенние праздники нынешнего 1599 года отпраздновали пышно, чтобы опровергнуть слухи, что в Неаполитанском королевстве, особенно в Калабрии, неспокойно. Известия о разгроме мятежа, даже прибытие кораблей со злоумышленниками, даже казнь шестерых на виду города — все это не заглушило подобных разговоров.

Неурожай, толпы бродяг, заговор, бесконечные запросы, которыми его засыпает Мадрид, сложные отношения с папой, с Венецианской республикой, с Флоренцией — вице-королю есть от чего потерять голову. Но чем больше забот, тем спокойнее его каменно-надменное лицо. Вот и последняя огорчительная новость внешне никак не отразилась на нем.

Папский нунций снова весьма решительно настаивает, чтобы заключенные из Калабрии были переданы Святой Службе. Главное их преступление — ересь. И тот, кто помешает инквизиции до конца раскрыть это опаснейшее из преступлений, сам берет на себя страшный грех.

Во время многотрудных переговоров, требовавших терпения и дипломатической увертливости, вице-королю подали странную бумагу. Текст был написан по-итальянски и, более того, стихами. Отчетливой скорописью, какой пишут чиновники вице-короля, придерживаясь правил, выработанных в испанских канцеляриях. Чего ради вздумал кто-то из них писать стихи? Вице-король не поклонник поэзии, тем более итальянской.

— Зачем мне показывают это? — недовольно сказал он придворному, не называя его ни по званию, ни по имени, — знак неудовольствия.

— Важная бумага! — почтительно ответил тот.

С каких пор важные бумаги обретают облик сонетов? Не нужно быть знатоком, чтобы понять: четырнадцать строк, переписанных писарским почерком, — сонет. «Сонет о современном положении Италии»? Некто, значит, в четырнадцати строчках берется решить то, из-за чего уже не первый век враждуют столько великих государств? И все это в рифму. Вздор! Но едва вице-король пробежал сонет, он понял, что приближенный не ошибся. В сонете говорилось, что никакого заговора в Калабрии не существовало. Его придумали испанские чиновники. Они решили преуспеть ценой крови того, кого они изображают вождем заговора, и его друзей. Недурно! Дальше и того лучше. Автор сонета угрожает вице-королю божьей карой. Она непременно обрушится на него, если он и дальше позволит обманывать себя и даст погубить пророка и его учеников. Страшной будет его гибель, если прольется кровь праведников. Она поднимет людей и самого бога на кровную месть.

Вице-король не был итальянцем, но знал грозное значение слова вендетта — «кровная месть». Им здесь не шутят, оно хоть кого заставит задуматься. Граф Лемос принудил себя язвительно улыбнуться:

— Хромает размер. Зато есть темперамент. Надобно ли понимать так, что неведомый пророк, угрожающий мне людской и небесной карой, и есть автор стишков?

Придворный подтвердил: проницательность не обманула его высочество. Сонет написал монах, отец Томмазо Кампанелла, содержащийся по делу о калабрийском заговоре в тюрьме Кастель Нуово. Сонет найден в его камере, отобран, приобщен к делу.

Стараясь разгадать затянувшееся молчание вице-короля, придворный спросил, не наказать ли нерадивых тюремщиков, из-за которых злоумышленник получил возможность писать стихи, и не запретить ли ему под страхом суровой кары подобное сочинительство?

Граф Лемос приходил в хорошее настроение, когда оказывался умнее своих советчиков.

— И тем лишиться возможности прочитать нечто столь же поучительное? Как иначе узнали бы мы, что человек, прозываемый Кампанеллой, воображает себя настолько сильным, что угрожает мне и произносит эти угрозы не только от собственного имени, но и от имени бога? Ну а чтобы утверждать, что мои чиновники постараются извлечь из заговора выгоду, не надо быть пророком. Никакой выгоды они не извлекут, если не дознаются, что дает ему смелость так угрожать…

Да, сонет действительно написал Кампанелла. Вскоре после того, как немного огляделся в Кастель Нуово, раздобыл обрывки пергамента, перо, чернила. Он не прятал сонета и только для вида сокрушался, когда написанное отобрал надзиратель. Начальные строки сонета слово в слово совпадали с тем, что Кампанелла уже говорил на допросах и намерен повторять впредь. Заговора нет и не было! Его придумали испанские чиновники! Если кто-нибудь из заключенных до того, как попал в Кастель Нуово, дал другие показания, они вырваны пыткой. Им не следует верить. Судьи уже слышали это в его ответах, читали в его письменных показаниях, пусть прочитают в стихах, написанных как бы для себя самого. Пусть слова о том, что заговора не было, прозвучат еще раз, подкрепленные стихотворным ритмом и рифмой. Веско и безусловно. Сонет предназначался не только судьям, но и товарищам. Пусть повторяют его, пока не заучат. Пусть вспомнят, когда у них будут вырывать ответ. Не было заговора! Не было заговора! Не было! Написав об отмщении — божественном и человеческом, — тем, кто осмелится пролить кровь праведников, Кампанелла хотел зачеркнуть эти строки — воинственный конец плохо вязался с началом сонета. Зачеркивать? Чего ради? Пусть знают: мы уверены, что невиновны, мы настолько уверены, что считаем и бога и людей своими защитниками, и неизбежной полагаем грозную кару тому, кто прольет нашу кровь. Кампанелла был доволен сонетом. Он напомнит тем, кому нужно напомнить, чего держаться на допросах. Еще раз кратко и сжато повторит формулу защиты. Подбодрит одних и, как знать, может быть, устрашит других.

Среди однообразно-унылых дней в тюрьме день, когда был написан сонет, Кампанелла мог бы отметить, по обычаю древних, белым камешком — он не пропал впустую в череде других. А вице-король вечером, отходя ко сну, припомнил стихотворение крамольника. «Сонет не слишком совершенен», — подумал он, и в этой мысли было нечто утешительное. Вслед за тем он позвал слугу и сказал, что с завтрашнего дня будет надевать под парадное платье кольчугу толедской работы.