Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Глава LV

Вдруг Кампанеллу вывели на прогулку вместе с Маврицием и Дионисием. И надзиратели — что за чудо — смотрят спокойно на их встречу и даже — невероятно! — не мешают им говорить друг с другом. Миг ошеломительный! Первое, что замечает каждый, — как страшно изменились его друзья. Кожа окрасилась свинцовой серостью, щеки впали, лихорадочно блестят глаза. На Дионисии и Кампанелле рубища вместо доминиканских одеяний. На Мавриции — он всегда носил щегольские камзолы, обтягивающие панталоны, короткие плащи, широкополые шляпы — отрепья. Но все равно видно — он красив и молод. Присмотрелись друг к другу, улыбнулись, обняться не решились, чтобы их не растащили в стороны. Главное, поговорить. Говорить трудно. Среди толпы заключенных, одновременно выпущенных во двор, они знают не всех. Здесь, рядом, могут быть доносчики. Как узнаешь, что эта встреча, неожиданно выпавшая им на долю, — недосмотр или умысел? Сколько раз толковали они, когда готовили заговор: нужна осторожность! И какими неосторожными были! Дорого заплачено за эти уроки.

Первым заговорил Кампанелла. Он произнес громко, уверенным голосом оратора и проповедника:

— В Неаполе мудрые и опытные судьи! В Неаполе справедливейший вице-король. И судьям и его высочеству уже ясно — никакого заговора не было! Не было никакого заговора! Его придумали в Калабрии мелкие чиновники, нерадивые слуги славной испанской короны, которым нужно доказать свое рвение. Но истина восторжествует! Она всегда торжествует там, где владычествует Испания!

Дионисий согласно кивал головой и повторял вслед за Кампанеллой столь же внушительно и торжественно, что заговора не было, неаполитанские судьи мудры, вице-король справедлив, а Испания — родная мать своим итальянским подданным.

Мавриций выдавил те же слова сквозь челюсти, словно сведенные оскоминой, голосом надтреснутым и глухим. Кампанелла встревожился, уж не болен ли он. Потом почувствовал: младшего из них томит особенно сильная тревога. На лице Мавриция — лице смельчака, воина, любовника, рубаки — печать обреченности. Такими ему случалось видеть умирающих, которых он исповедовал. Что его так терзает? Спросить? Если это страх, он ни за что не признается в том — молодой, гордый, с юных лет мечтавший походить на славных рыцарей прошлых веков. А если это болезнь, как помочь ему? Шепотом, чуть двигая белыми губами, Мавриций проговорил:

— Ксараву заменили другим…

Важная новость! Но почему она так испугала Мавриция? Неужели найдется следователь более мерзкий, чем калабрийский прокурор, которого Кампанелла в своих стихах назвал «помесью свиньи и барана», хотя правильнее было бы назвать его «помесью свиньи и лисицы»?

— Что тебя в этом страшит? — мягко спросил Кампанелла. Мавриций устало пожал плечами. Конечно, Кампанелла — главный из заговорщиков и самый мудрый из людей. Он умеет предсказывать судьбу по звездам, а если иногда ошибается, как ошибся, предсказав успех заговора, так ведь всякий может ошибиться, кроме Господа бога. Кампанелла умеет читать в глазах — вот и сейчас по глазам Мавриция увидел, что тот в великой тревоге, но все-таки он сын сапожника, монах. Что он видел, кроме отцовской мастерской и монастырских келий! Есть много тонкостей в мирских делах, которые ему неизвестны. Например, отношения, что связывают и разъединяют старинные роды калабрийских дворян, притяжение и отталкивание, существующее между ними и испанскими властями. Любой калабрийский дворянин сразу поймет, что означает для Мавриция де Ринальдиса назначение в трибунал Санчеса де Луны.

Для Ксаравы Мавриций был одним из подсудимых, преступником важным, бунтовщиком опасным, но и только. Их жизненные пути прежде не пересекались. А для Санчеса де Луны он был членом рода, с которым давно враждовал его род. Для нового судьи дело Мавриция обретало оттенок кровной мести. Нельзя быть мельником и не перемазаться в муке. Нельзя быть судьей, проливать кровь по закону и не перемазаться в крови, пролитой по собственному почину. У каждой должности своя корысть. Так повелось! Не нами заведено, не на нас кончится…