Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Глава LIV

Кампанеллу тревожил Мавриций. Пугала его гордая горячность. Она не укроется от судей, и уж они найдут способ воспользоваться ею. Среди надзирателей были разные люди: одни тянули служебную лямку лениво и равнодушно, некоторые — их было мало — относились к узникам по-человечески: соглашались на маленькие послабления. Были корыстные, которых можно подкупить. Но были служаки, честолюбцы, знавшие — за рвение не взыщут, а повысить могут. Их и сослуживцы побаивались. При них в разговоры с заключенными не вступали, прикидывались такими же цепными собаками. Одного из самых ревностных стражей, итальянца, выдававшего себя за испанца, приставили к Маврицию. Внушили, что тот опаснейший злоумышленник. За бдительный надзор — награда, упустишь самую малость — взыск. Надзиратель старался изо всех сил. Почти не отходил от камеры, то глядел на узника через глазок, то внезапно отворял дверь, врывался к Маврицию, грубо обыскивал его, рылся в тюфяке, шарил в скудном скарбе. Маврицию был непереносим чужой взгляд, отвратительны грубые руки, обшаривающие его, мерзок запах чужого дыхания на лице. Он понимал: приставленный к нему мерзавец нарочно вызывает его на вспышку. Но чего ему стоило сдерживаться! А старательный надзиратель с удивлением доносил начальству, что, когда ни поглядишь на Мавриция, когда ни войдешь в камеру, тот молится.

Мавриций действительно много и истово молился. Молился Святой деве и всем святым, особенно своему патрону, чтобы они защитили его в беде, помогли ему перенести то, что ждет его, а если он погибнет, были предстателями за него перед Господом. Молился за свою семью, которой причинил столько горя. Молился за свою маленькую дочь. Молился, чтобы родные и близкие хоть однажды привиделись ему во сне. Молился за друзей, оказавшихся вместе с ним в этих стенах. Но иногда — этого не знал надзиратель, — когда губы Мавриция беззвучно произносили слова, это были не слова молитвы. Это был сонет Кампанеллы. Его Мавриций услышал от других арестантов в день, когда его последний раз выводили на прогулку. Грешно, но Мавриций считал, что и этот сонет — молитва. Он повторял его с таким же чувством. И клялся, что заслужит благородную смерть, которую, как написал его друг, милосердие дарует тому, кто неколебим духом. Мавриций не знал — эта решимость понадобится ему очень скоро. Допросы заговорщиков продолжались, но особых результатов не давали. Судьи решили: пока вопрос о том, кому заниматься заговорщиками из духовных лиц, не решен, допросить главного из бунтовщиков-мирян. Им и был Мавриций.

С тех пор как существуют тюрьмы и тюремщики, с тех пор как существуют решетки на окнах, запоры, засовы, замки, с тех пор как существуют стражники, надзиратели, наушники, доносчики, мысль узников бьется над тем, как сквозь стены, решетки, запоры, засовы, замки, обманывая доносчиков и наушников, минуя стражников и надзирателей или заручившись их содействием, передавать друг другу вести. История этих изобретений началась в подземных темницах Древнего Египта, в тюрьмах-лабиринтах, выстроенных по приказу восточных деспотов, и не прерывалась никогда. Сотни, тысячи умов — и каких умов! — внесли в нее свой вклад. Тайная тюремная почта создавалась веками, а крепость Кастель Нуово — одна из самых старых и многонаселенных тюрем Италии, — в этом смысле могла считаться Академией! Комок глины, оброненный в условном месте при проходе по тюремному двору, мог быть сигналом сам по себе или таить внутри лоскут с написанным на нем известием. Ветка, сломанная определенным образом на кусте боярышника, который рос подле тюремной стены, — знак. Песня, пропетая около окна, — а в окнах здесь не было стекол, только решетки — хитроумно включала слова, понятные посвященным. Солнечный зайчик от обломка зеркальца, нитка, прицепленная к дереву, птичье перо, определенным образом ощипанное, а если повезет, то и с бумажкой, вставленной в сердцевину, — не перечесть безмолвных почтальонов, которые служили узникам Кастель Нуово. Да и среди надзирателей калабрийцы нашли земляков. Звук родного наречия, поговорка, напоминающая деревню, откуда родом стражник, случалось, творили чудеса, и калабриец-надзиратель соглашался помочь калабрийцу-узнику. Некоторые из схваченных по делу о заговоре были богаты. Многих родственники выкупили еще в Калабрии. Тех из них, кто оказался под особенно сильным подозрением, выкупить не смогли. Родные узников, если то были люди с деньгами и влиянием, примчались в Неаполь. Обивали пороги всевозможных канцелярий, искали протекции и, зная, сколь многое зависит от мелкой сошки в суде и тюрьмах, доискивались, какие пути ведут к этим людям, памятуя, что даром дается только смерть, находили такие пути, через мелких и мельчайших слуг закона передавали своим близким записочки, получали от них ответы. Так постепенно между Кастель Нуово и волей, между камерами установились тайные связи. Многолюдство и неразбериха в крепости тому способствовали.

Вести иногда были важными. Вдруг Кампанелле передали, что один из заговорщиков, священник Петроло, который в Калабрии первым не устоял на допросе, как будто бы раскаивается и решил отречься от своих показаний. Если это правда, из рук обвинителей будет выбит важнейший козырь. Порой тюремная почта приносила слухи не слишком значительные. Вдруг сообщали, что вице-король недоволен ходом следствия, потому что им недовольны в Мадриде. А иногда вестовщики удивляли и вовсе несуразным. Папа-де потребовал прекратить процесс, а арестованных выпустить. Кампанелла понимал — его товарищи, измученные заключением, утешаются химерой. Сказать им, что они верят этому слуху напрасно и тем глубоко опечалить? Укрепить их веру? Тяжко тому, на кого даже сквозь каменные стены с надеждой взирает столько глаз, каждое слово которого жаждут услышать, каждому слову которого верят. Тяжко бремя, которое он возложил на себя.

Опасность, грозившая Кампанелле, неизмеримо больше той, что нависла над ним после первых арестов. Но о предстоящих муках и унижениях, — а унижения страшили его больше, чем муки, — даже о вполне вероятной смертной казни он думал мало. Все силы уходили на тех, кому он обязан служить опорой. Нелегко чувствовать себя отцом огромной семьи, когда она в беде и ждет от тебя совета, поддержки, защиты. Тюремная почта — словами, переданными из уст в уста, запиской, спрятанной в горбушке, строками, подчеркнутыми в молитвеннике, — повторяла и повторяла, твердила и твердила заклинание Кампанеллы: «Держитесь! Мужайтесь! Надейтесь! Даже небесные светила за нас! О том говорят явные знамения! Надейтесь! Мужайтесь! Держитесь!» Когда нужно помочь стольким страждущим и страшащимся, забываешь о собственных страданиях и страхах.