Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Глава LXV

Передышка резко оборвалась. За стенами Кастель Нуово что-то произошло. Богословские прения вдруг перестали всех интересовать. В трибунале одержали верх судьи, которые упорно требовали скорейшего завершения процесса. Суд считает свою миссию законченной — и признавшиеся, и изобличенные будут казнены. Дело за последними формальностями. Кампанелле объявили об этом. Он почувствовал — на сей раз это не простая угроза. Решение уже принято, и принято не в суде. Судьи еще могут делать вид, что они обдумывают приговор. Они уже знают его. Им осталось облечь его в слова. Сколько времени понадобится на это? Верно, немного.

Значит, все. Выхода нет. Выбор невелик — виселица, плаха или костер.

Всю ночь Кампанелла не мог уснуть. Едва закрывал глаза и впадал в дремоту, перед ним начинали проноситься видения казней. В памяти возникал Мавриций. Каким он был, и в какого его превратили. Он делал усилие, прогонял наваждение, открывал глаза — вокруг него привычные стены камеры, снова одиночной. Тускло горел светильник. Светильник оставляли в камере, чтобы надзирателям был виден узник. На стену падала неясная тень, и ему вдруг показалось: кто-то огромный и опасный тянет к нему руки. В ужасе он резко вскакивал, страшная тень вскакивала вместе с ним, карабкалась на потолок, и он, задыхаясь, с тяжко бьющимся сердцем, понимал: «Это тень!» Всего лишь тень. Надо спать. Пока можно, надо спать. В застенке минутами сильнее боли было желание спать. Ему казалось, если ему позволят проспать час, он обретет новые силы. Но палачи понимали это не хуже, чем он. Пить и есть в застенке ему изредка давали, но не спать. И вот теперь у него это благо — возможность спать. До рассвета далеко. А он не может спать. Он страшится уснуть. Едва он засыпает, на него наваливаются сны один страшнее другого. Он вырывается из кошмаров одного сна, ему кажется, он проснулся, он видит другой, еще страшнее, и понимает, что пробудился не до конца. Голова горит, в глазах, которые он раскрывает усилием воли, едва они слипнутся, словно насыпан песок.

Кампанелла прислоняется к холодной стене. Он будет биться о нее головой, только бы не уснуть, только бы не видеть снов. Все, что он делал, кажется сплошной ошибкой. Все, что ему предстоит, представляется ужасным. Нет времени ничего изменить, ничего исправить… Какая тоска! Может быть, если разорвать на себе одежду, станет легче? «Уж не схожу ли я с ума?» Мысль эта холодно, ясно, отчетливо пронзила Кампанеллу. И так же холодно, ясно, отчетливо он подумал: «Вполне вероятно».

Разве не встречал он в Кастель Нуово бедных заключенных, которые от страха и мучений потеряли рассудок? Один узник на прогулке через каждые несколько шагов вдруг сгибался и долго стоял так. Его толкали и тянули, он не двигался с места, а потом начинал снова ходить, изредка жалобно выкликая: «Больно! Больно! Больно! Микеле больно!» Скоро его посадили на цепь, как принято с умалишенными. Другой, упорно молчавший на допросах, после пытки стал говорить не умолкая. Говорил громким, высоким голосом, кого-то вспоминал, с кем-то спорил, на что-то жаловался. И вдруг, остановившись среди этого потока слов, совсем другим, тихим голосом спрашивал: «Тронуть можно?» И указывал пальцем на того, до кого собирался дотронуться. «Тронуть можно?» — спросил он, когда его последний раз привели в трибунал, указывая на блестящую пряжку, скреплявшую плащ Санчеса де Луна. И тот так растерялся, что приказал немедля увести его. Теперь и этот бедняга тоже на цепи.

Что удивительного! Если с людьми делать то, что делали с ними в Кастель Нуово, понятно, что слабые сходят с ума. Но он не слабый! И не сошел с ума. Это ему померещилось. Ночью, особенно, когда знаешь, что эта ночь одна из последних твоих ночей, чего только не привидится. Нет, благодарение богу, он не сошел с ума.

Постой-ка, Кампанелла! Кажется, тебе пришла в голову спасительная мысль. Ты не сошел с ума. Ты не сойдешь с ума. Ты не из тех, кто сходит с ума. Но это знаешь только ты. Твои судьи этого не знают. Почему бы не внушить им мысль, что ты потерял рассудок? Сразу они не поверят. С тех пор, как существуют суды, существуют и люди, которые, попав под суд, прикидываются безумными. И опытные законники, что сидят в трибунале, прекрасно это знают. Им ведомы уловки, при помощи которых можно обнаружить такой обман. Но вряд ли их познания в этой области глубоки. Судьи не кажутся ему мудрецами. Кампанелла усмехнулся. Надо рискнуть. Можно рискнуть. Что это даст? Отсрочку. Каждый выигранный день — благо. За этот день, может быть, что-то изменится в его судьбе. А может быть, ему удастся придумать, как изменить ее. За лишний день можно сложить в уме еще одно стихотворение, обдумать еще одну страницу трактата. Каждый выигранный день — благо. Еще один день дышать. Еще один день смотреть на небо. Еще один день жить.

На свободе Кампанелла встречал людей, жаловавшихся на скуку. Они не знали, как убить время. Слепцы! Презренные расточители! Убить время! Каждая частица его бесценна. Ее не оплатить никакими сокровищами. В его жизни было много всякого — ему бывало радостно, грустно, страшно, одиноко, но ему никогда не бывало скучно. Никогда не возникало чувство, что время тянется слишком медленно, что есть пустые минуты и лишние часы. Однако он отвлекся. Ночью трудно удержать мысль, чтобы она не плутала… Надо заставить себя додумать до конца — как сделать, чтобы судьи поверили, что он сошел с ума?

Среди многих тайн природы, которые он обсуждал на свободе со своими учеными друзьями, было и безумие. Делла Порта как-то рассказывал ему о римских врачах, которые оставили описания двух видов душевной болезни — сильного возбуждения и печальной угнетенности — меланхолии. Судя по описанию в Ветхом завете, царь Саул болел именно меланхолией. Говорили о примерах, когда люди, коих окружающие считали безумцами, возглашали великие истины и совершали поразительные открытия. Это высокое безумие надо отличать от безумия низкого, именуемого «сущеглупостью», одержимые которым несут сущий вздор. Вспоминали в этих поучительных беседах, что римские юристы насчитывали пять видов безумия, которые должны различать судьи. Вот это очень важно, это надо припомнить во всех подробностях. Толковали о лечении огнем и чемерицей. Кампанелла снова усмехнулся. Насчет чемерицы он не знает, а уж огнем полечить его попробуют! Ему не нужно, чтобы судьи сочли его безумие высоким, пусть признают за «сущеглупого». Пусть поверят, что он от перенесенного сошел с ума и не припишут его поведения тому, что он одержим дьяволом. Это тоже опасно, угодишь, чего доброго, на костер. Какое же безумие изображать ему? Буйствовать, рвать на себе одежду, выкатывать глаза, биться об пол головой, вопить? Так изображают безумие ярмарочные лицедеи и самые простодушные притворщики. Такое легко разоблачить. Он не знает, сколько времени придется ему изображать помешанного — дни, недели, месяцы. А буйствовать можно несколько часов, день, два подряд. На большее сил не хватит. Кампанелла проснулся окончательно. Стал спокойно и трезво обдумывать свою последнюю ставку в опасной игре.