Громов: Хозяин теней. 2

Глава 13

Глава 13

В ночь на 25 августа, в Ижевском заводе, Сарапульского уезда, скоропостижно умер из излишнего употребления киндер-бальзама [1] конно-полицейский стражник Баранов, 31 года

Известия

Я видел, как целитель вскинул руку, с которой сорвалась куцая зелёная волна, и полетела по вагону, чтобы, коснувшись генеральши, охватить её. И женщина, покачнувшись, осела на пол.

— Твою ж мать, Курощеев! — рявкнул помощник целителя, швыряя что-то в лицо генералу, и тот отступил, заодно взмахом руки отправив меня в полёт.

Я и мяукнуть не успел, как бахнулся на пол, покатился по ковру, который оказался совсем не таким мягким. А сбоку что-то хлопнуло.

Запахло жжёным сахаром.

Потом жжёным волосом.

Кто-то закричал, нервно и визгливо.

Следом раздалось хриплое:

— Всем стоять и не двигаться!

Ага. Сейчас… я перевернулся на живот, потом поднялся на корточки. Чтоб вас… не знаю, что за дрянь была, но генерал лежал, не выказывая признаков жизни.

Хотя нет, живым был. Сила вон тоже клубилась.

Я выпустил тень.

Натравить на людей… сумеет ли?

— Если кто думает, что нас только двое, — это он говорил громко и не для тех, кто в коридоре. — То спешу уверить, что это не так!

— Боже мой, боже мой… — Курощеев прижался к стене, обнимая потрёпанный саквояж.

— Мы умрём, но с нами погибнут и все, кто едет в этом поезде… и не только они! В багажном отделении бомба!

Удивил.

Так… если их тут… этот красавчик. Елизавета… её не вижу. Кто ещё? Не суть. Главное, что революционеров всяко меньше, чем солдат. Но бомба уравновешивает шансы. Значит, надо решить вопрос с ней.

Как…

Тень.

Я отдал приказ, и тень послушно поскакала дальше. Багажные вагоны цепляли сразу за паровозом. Их два. И будем надеяться, что бомба обнаружится в первом.

И что тень сумеет её, если не обезвредить, то хотя бы повредить.

Перед глазами мелькнула дверь.

Переход.

И снова дверь. Багаж… что здесь у нас? Чемоданы. Сумки… горы какие-то, полки… нет, так искать можно вечность. Нюхай. Если для бомбы использовали что-то оттуда, то тень почует. Должна.

— Вставай, — то, что это адресовалось мне, я понял, лишь когда слова подкрепили пинком. — Давай. К стене…

— Господи, господи… а я говорил… я говорил… — Курощеев продолжал лепетать.

— Заткнись уже, — с раздражением произнёс тот, кто был в этой банде главным. — Иди заблокируй дверь. Должна же от тебя хоть какая-то польза быть.

— Уже, — в вагоне появилась бледная девица с небольшим чемоданчиком. — Я позаботилась. Нас не побеспокоят. Почему поезд не останавливается?

А ведь мы её видели, там, в вагоне четвертого класса. Курощеева и этого вот не помню, а её — очень даже. Вытянутое лошадиное лицо с крупными зубами и глазами чуть навыкате.

Тогда, правда, она была без револьвера.

— Потому что как всегда, правила писаны не для всех, — огрызнулся красавчик. — Выходите. Или мне самому прийти?

Он оттолкнул меня к стене, велев:

— Не дёргайся…

Не собираюсь. Я прикрыл глаза. Ищи. Давай же, ищи… она должна пахнуть тенью, изнанкой или как там её. Они ведь принесли с собой заразу. И ошмёток тени был на туфле той девицы.

Значит…

— Выходим, — спокойный голос Алексея Михайловича заставил девицу подскочить и оскалится.

Твою же ж…

Надеюсь, его прямо на месте не пристрелят.

— Выходим… — донеслось из соседнего купе. — Мы… выходим. Не стреляйте, пожалуйста…

Из приоткрывшейся двери выглянул Лаврентий Сигизмундович.

А он что тут… ну да, его же сказали привести.

Вагон закончился. А бомбы не было. Дальше. Значит, дальше надо. Главное, чтобы поводка хватило. Должно… в прошлый раз я два вагона прошёл. И теперь.

Вперёд. И побыстрее.

— Это кто? — девица появлению Лаврентия Сигизмундовича удивилась. Тот был бледен и напуган. На лбу его выступили капли пота, оба подбородка тряслись, но при этом свой саквояж он не выпустил. Стоял, прижимая к груди.

— Т-титулярный советник, — всё же он сумел произнести это спокойно и с достоинством.

— Ещё один чинуша, — красавчик махнул рукой. — Присоединяйся. Один он там?

— Н-нет, нет, что вы… мы вот с юношей… — Лаврентий Сигизмундович вытащил из купе Метельку. — Ожидали-с… аудиенции. Велено было… сидеть.

— Заткнись. Нина, проверь…

Та, оттолкнув Лаврентия Сигизмундовича, распахнула дверь в купе и собиралась было войти.

— Значит, такой теперь террорист пошёл, который с детьми воюет? — раздался очень спокойный, с толикой любопытства, голос Алексея Михайловича. — Из чьих будете, господа?

— Какие мы тебе…

— Извините, товарищами вас назвать никак не могу, — Алексей Михайлович стоял, перегораживая дверь в купе. — Так кто вы у нас? Народовольцы[2]? Боевая дружина[3]? Анархисты? Большевики? Меньшевики? Извините, сейчас столько всех развелось…[4]

В руке Алексея Михайловича появилась табакерка, из которой он зачерпнул табаку и отправил в нос.

Так, не отвлекаться…

И без того лошадиное лицо Нины вытянулось ещё больше. Его даже перекосило. Она сделала шаг назад. А Метелька осторожненько дёрнул дверь, закрывая купе.

— Хотя, помнится, большевиков скорее интересуют деньги, чем идеи… но вот честно, просто интереса ради, кто додумался до столь извращённой идеи? Травить детей… — Алексей Михайлович укоризненно покачал головой. — Вы все вон издаёте красивые прокламации о правах, о достоинстве человеческом. О милосердии и так далее… и вот скажите, какое в том, что вы делаете, милосердие?

— Заткнись, с-сука! — взвизгнул целитель и, подскочив, отвесил Александру Михайловичу пощёчину.

— Прекратить, — красавчик махнул револьвером. А глаза его сузились.

Дальше.

Твою мать, где эта треклятая бомба… а если там и вправду порох? Что я сделаю…

— Выходи. И кто там ещё?

— Это? Это Еремей. Волков. Отставной унтер…

Еремей вышел, чуть сдвинув Алексея Михайловича в сторону, но они по-прежнему загораживали купе. Взгляд Еремея лениво скользнул по собравшимся, чуть остановился на генерале, который так и лежал, на его супруге.

— В сторону, — Нина ткнула в Еремея своим пистолетом. Он с лёгкостью мог бы выдрать его, но я легонько покачал головой. Хрен его знает, где у них взрыватель и как тут вообще взрывы осуществляют. Может, артефакт какой, а может просто часы заводят, как в кино. Если часы — ладно, время есть.

А если артефакт?

Бомбу надо отыскать. А дальше уже и без меня разберутся. И Еремей опустил взгляд, показывая, что понял. А заодно уж посторонился.

— Тьфу ты… тут это… короче…

— Убили, — донеслось визгливое. — Помирает… Сереженька помирает… ах ты боже, деточка! За что…

Голос у Матрёны оказался мощным. Он и звенел, и завывал, и даже я поверил, что мальчишка помирает.

— А говорили, что поправляется, — недовольно произнёс красавчик.

— Врали. Всегда они врут. И сейчас тоже врали, чтобы поезд не остановили, — Нина попятилась. Заходить в заражённое купе у неё желания не было.

Тень взвизгнула и голос её заставил меня вздрогнуть.

— Курощеев, глянь…

— Я что, ненормальный? Я на такое не соглашался… эта погань ещё часа два заразною будет.

А вот оговорочка эта не прошла мимо Алексея Михайловича.

Я же попытался отрешиться.

Тень.

Багажный вагон. Смутные обрисы то ли чемоданов, то ли ящиков. Некоторые просто огромны, другие поменьше. Но нам нужны вон те. В глазах Тени они выделяются среди прочих тонким манящим флёром силы. Я даже ощущаю этот запах.

Нежный.

Мятный.

И лилейный. Вот надо ж было испоганить. И Тень скулит, требуя пустить её скорее. А я что? Я пускаю. Мне чужих бомб для тени не жаль.

Она ныряет с головой в первый же чемодан и распадается, превращаясь в густое облако, а это облако впитывает в себя другое. Ко мне же устремляется поток силы столь мощный, что на мгновенье я вообще выпадаю из сознания.

— … что с ним…

— Он был в купе. Заразился, верно…

— Савка? — это Метелька меня подхватывает. — Ты чего, Савка.

И на лице Еремея такое выражение, что понимаю — ещё немного и он начнёт убивать. Плевать на бомбу и прочее…

Я качаю головой и поднимаю к губам палец.

Один.

А потом ещё два.

Одну тень переварила. Точнее мы на двоих, потому что сила там, внутри меня, гуляет, пытаясь облечься. И новую порцию мы пока поглотить не способны.

— Это… от волнения, — выдавливаю. — Страшно… тетенька… очень. Вы нас убьёте?

И жалобно так.

Жалобно получается плохо, потому как Нина смотрит на меня и кривится, кривится…

— Так, хватит, — Красавчик взмахивает пистолетом. — Вы двое, берите эту падаль…

Он пинает генерала.

А двое — это Алексей Михайлович и Еремей, стало быть.

— А с этой что? И с ними? — Ниночка направляет револьвер в сторону генеральши.

— Оставь, — машет Курощеев. — Она часа на два… пусть лежит. Вот с этими не знаю… у меня сил больше нет. Восстановиться надо бы… надо бы…

И смотрит на Красавчика.

— Погоди.

А тот — на нас.

— Мы с дядькой Еремеем! — ввинчивается в разговор Метелька, явно чувствуя, что вопрос могут решить и иначе. — Мы поможем…

— Помогут они… глянь какие… и уже при шинелях. Ты…

Дуло револьвера внезапно упирается в лоб Лаврентия Сигизмундовича, отчего тот бледнеет.

— Нам этот нужен? Тоже падаль импереалистическая… титулярный советник. Пёс самодержавия.

На пса Лаврентий Сигизмундович не особо походил, разве что имелся в виду какой-нибудь престарелый мопс.

— Погоди, — Красавчик вновь морщится. — Всё по порядку. Мы устроим суд. Снимем всё. И запечатлим казнь предателей, как и собирались.

Экие у них, однако, планы долгосрочные. Но и хорошо. Пока суд. Пока запечатлеть… я икнул и дёрнул тень. Отозвалась она не слишком охотно.

И запах бомбы её, конечно, манил, но не сказать, чтобы так, как прежде.

— Тогда лучше бы в купе. Можно в моё. А то суд в коридоре, право слово, несолидно, — Алексей Михайлович относился к происходящему явно с иронией человека, которого это самое происходящее будто бы и не касалось. — Для казни уже можно, чтоб ковры не пачкать. А суд… нет-нет, моё будет дальше… тут дамское. Поверьте, всякие там духи-крема и пеньюары в кадре изрядно повлияют на общий драматизм ситуации. Суд — дело серьёзное, значит, и проводить надо в обстановке соответствующей, а не средь парфюмов да перьев…

— Заткнись!

Красавчик успел перехватить руку Нины, которая явно намеревалась заткнуть Алексея Михайловича по-своему.

— Он ответит за всё! — пообещал Красавчик.

— Кстати, — Алексей Михайлович придерживал ноги генерала. — Вы ведь скажете, за что конкретно казнить будете? А то все эти пафосные лозунги… как-то оно, уж не сочтите за критику, очень расплывчато.

— Помолчите… ваше превосходительство, — Красавчик сказал это с явной издёвкой. — Иначе вас и вправду пристрелят прямо здесь. В качестве подсудимого меня и Анчутков устроит…

— Вы… пришли? Уже? — дверь очередного купе распахнулась, выпустив покрасневшую Лизу.

А в лицо шибануло лилиями.

Запах был резким, злым и я вдруг понял, что где-то совсем рядом кто-то да умер.

— Елизавета?

Взгляд у неё шальной. И улыбка эта… и пятна на платье выделяются уже тем, что я их вижу цветными. Красными, нарядными… яркими, будто они не тут, а… там?

Да, пожалуй, именно там цвета были чрезмерно насыщенными.

— Что ты натворила?

— Какая разница, — она прикрыла за собой дверь и оперлась на неё. В руке Лизонька держала ножик, вполне себе хозяйственного вида. Правда, судя по тому, что клинок тоже алым светится, резала она отнюдь не хлебушек.

Вот…

Тварь.

Ведь детей траванула она. Не было в вагоне ни Красавчика, ни целителя их психованного, ни Нины.

— Ой… кажется… — Лиза опять хихикнула. — Я испачкалась!

— Обдолбалась, — выдал Красавчик. — Нина, забери у неё нож…

Выражение лица Нины явно говорило, что она обо всём этом думает.

— Да-а-а ла-а-адно тебе, — ноющим голосочком произнесла Лиза. — Всё одно они тут трупы… а если бы ты знал, как она меня достала. Господи, ноет и ноет… истеричка несчастная. И её муженёк не лучше. Козёл похотливый.

Я дёрнул тень.

Так, надо пошевеливаться, пока нервы не сдали или у революционеров, или вон у Алексея Михайловича, который прямо посерел весь. И явно с немалым усилием сдерживается.

— Я тебе говорил, не давать ей…

— Я не давал! — взвизгнул Курощеев. — Она сама взяла где-то…

— Заинька… ну не дуйся, — Лизонька вытянула губки. — Какая разница… главное… я не забыла… вот, видишь…

Она расстегнула верхнюю пуговку, сунула пальчик и, подцепив цепочку, потянула к себе.

— Не забыла… подарочек наш…

Подарочек тускло светился, а ещё фонил тенью.

— Хватит одной лишь малости…

Это походило на кругляш из бумаги, причём вырезанный криво.

— Надави и…

— Дай сюда, — красавчик протянул руку.

— Ты мне не доверяешь? — Лизонька отшатнулась.

— Ну что ты… я о тебе беспокоюсь… я не хочу, чтобы ты брала на душу такую ответственность, — голос Красавчика сделался низким и мурлычущим. — Я понимаю, скольким ты уже пожертвовала…

Тень сунула голову во второй ящик. Теперь она тянула силы неспешно, но от потока прибывающих голова слегка кружилась, и я опёрся на Метельку. К счастью, то ли заряд в этом чемодане был поменьше, то ли мы уже попривыкли, но поток оборвался раньше, чем шум в ушах меня вырубил.

Вот кто бы сказал, что мне с этой силой делать?

— … и не могу требовать от тебя большего.

Лизонька смотрела на Красавчика заворожённо. И не стала сопротивляться, когда он вынул пластинку из пальцев Лизоньки.

Так… хорошо это или нет?

Скорее да.

У этого в голове хоть какая-то стройно-логическая мысль имеется. И вряд ли он взорвёт себя, во всяком случае, пока будет уверен, что есть куда отступить. А вот чего Лизонька вытворит — предугадать сложно.

— Вот и умница… сейчас мы будем их судить.

— Их?

Затуманенный смертью Лизонькин взгляд остановился на нас. А я вот увидел тонкие нити тени, к ней устремившиеся. Они таяли, впитываясь в тело. Нос чесался от запаха лилий, и повинуясь порыву я потянулся к серым ниточкам, зацепившись за них.

Лизонька покачнулась.

— Что?

— Сердце… — почти нормальным голосом сказала она. — К-кольнуло… отпустило уже. Что-то… дряни намешали какой-то.

— Просто хватит уже опиумом баловаться, — не удержалась Нина. — Идём.

А потом добавила с выражением:

— Время…

Да, это правильно. Время надо учитывать. Тень переводила дух. Она ощущалась раздутой, такой, которая того и гляди лопнет от переизбытка силы. А рисковать не хотелось. Может, и не погибнет, но если эта дрянь, в неё собравшаяся, выплеснется вовне, чую, ничего хорошего не будет.

Лизонька же, обведя собравшихся протрезвевшим взглядом, спросила:

— А Лаврушин где?

[1] Киндер-бальзам (или подъёмные капли) — смесь из лавандового, мускатного, лимонного, гвоздичного, укропного, мелиссного масел, китайской корицы и кудрявой мяты, настоянных на спирту. Часто использовалась как средство от колик, болей и т.д. у детей. Но в то же время из-за содержания спирта была популярна и среди лиц, имевших проблемы с алкоголем.

[2] Народная воля — нелегальная революционная партия. Члены «Народной воли» одними из первых начали использовать индивидуальный террор как метод достижения политических целей. На их счету три попытки подрыва царского поезда, взрыв в Зимнем дворце и, после ещё нескольких неудачных попыток, убийство государя Александра II. В нашем мире после этого силами полиции партия была почти уничтожена.

[3] Боевая организация социал-революционеров (эсеров) продолжила деятельность Народной воли и заявила о себе в 1902 г. с убийством министра внутренних дел Сипягина.

[4] Организаций, которые занимались терроризмом и экспроприациями было огромное количество. И размах террора лишь нарастал. Так, начиная с октября 1905 года, в Российской империи было убито и ранено 3611 государственных чиновников. К концу 1907 года их численность увеличилась почти до 4500 человек. Вместе с 2180 убитыми и 2530 ранеными частными лицами общее число жертв в 1905—1907 годах, составляет более 9000 человек. По официальной статистике, с января 1908 по середину мая 1910 года совершено 19 957 террористических актов и экспроприаций, в которых было убито 732 государственных чиновника и 3051 частное лицо, при этом 1022 государственных чиновника и 2829 частных лиц были ранены.