Громов: Хозяин теней. 2

Глава 9

Глава 9

«…таким образом запрет, положенный сотни лет тому назад и, несомненно, актуальный в те стародавние времена, в нынешних видится избыточным. Напротив, по нашему мнению надлежит не запрещать, но поощрять исследования, направленные на взаимодействие разнозненных факторов с тем, дабы ясно и с полным пониманием установить, каковые из них и при каких условиях приводят к возникновению прорывов»

Из докладной записки от Академии наук к Государю и Священному синоду.

Появление Еремея избавило меня от необходимости что-то говорить. И ведь главное опять пропустил. Готов был поклясться, что ещё пару секунд тому не было никого рядом, и вот уж за нами возвышается массивная фигура:

— Доброго дня, ваше благородие, — и главное голос почтительный, но без тени подобострастия. — Что-то случилось?

— Случилось? Ах нет… скорее вот решил побеседовать. Смотрю два юных отрока и без присмотра. Обеспокоился. Твои, стало быть?

— Мои, — Еремей чуть заметно хмурится.

— Ба, какие люди… — а вот появление душителя свобод или чего он там придушил, я заметил. Он подходил неспешным шагом, изрядно припадая на левую ногу и её же подволакивая. — А мне говорили, что ты спился и помер.

— Пытался. Не получилось.

Протянутую руку Еремей пожал и очень осторожно, недоверчиво даже.[1]

— Слабо старался, выходит.

— Знакомы? — уточнил господин, указывая на Еремея.

— А то как же… это ж Еремейка-Волкодлак!

И улыбка у него кривая, но в целом дружелюбная, хоть и зубов во рту не хватает, а те, которые есть, желты и кривоваты.

— Известная личность.

— Погодите… — начал было господин, явно что-то припоминая, и взгляд его переменился, сделавшись ещё более цепким да внимательным. Впрочем, продолжать он не стал. — Выходит, ты и ныне детишек воспитываешь?

— Да как воспитываю… так, взял приглядеть. Везу вот к границе. Там, чай, проще и кусок хлеба добыть, и выучить своему делу. Если повезет, то в училище какое пристрою. А нет, так и с моим умением худо-бедно проживут, — ответил Еремей и одну руку положил на моё плечо, а другую — на Метелькино. — Как-то от так, ваше благородие.

— Бери выше, Еремей. Сиятельство…

— Извините. Не признал.

— И не надо, — человек в костюме снова бросил взгляд на часы. — Скоро уже… ты, стало быть, служил?

— А то, — ответил Лаврушин. — Ещё как… такой бес, что прямо хоть сейчас обратно взял бы. Как, Еремей? Пошёл бы служить под мою-то руку? Не обижу…

А Еремей у нас, однако, нарасхват.

— Боюсь, не получится. Извиняйте, ваше благородие. Обязательства у меня. Да и здоровье уже не то. Вона, проходчиком подвизался одно время, там и подхватил заразу. Так-то попритихла сейчас чутка, но в любой момент…

Он и покашлял так, душевненько.

— Дети опять же. Куда их? Обратно в приют?

— Так… устроим. В училище, как ты хотел. А что хворобу, целителям покажем. Целители, чай, у нас хорошие…

— Это бы славно… но я тут слово дал. Сопровождаю вон господина титулярного советника до Менску. А слово держать надобно.

— Ну а после Менску?

Вот привязался-то!

— Погоди, Пётр Васильевич, — остановил его господин. — Вы карточками обменяйтесь, а там уж после, как доедем, там и решите.

— Доедем… доедем ли ещё. Как-то неспокойно мне, Алексей Михайлович, — Лаврушин сунул пальцы под воротник. — Вот как будто петля шею жмёт. Верная примета… Еремей, ты со своим советников в каком вагоне?

— Да вон, — Еремей махнул. — Стоит.

— Третьим классом что ли? — удивился Лаврушин.

— Так мне не по чину во второй лезть, а Лаврентию Сигизмундовичу все никак не удаётся место найти.

— И не удастся, — произнёс Алексей Михайлович презадумчиво. — Вагоны закрыты для посторонних. Пётр Васильевич, вы ему верите?

— Вот как себе. И надо, надо к нам… Алексей Михайлович, меня аж потряхивает уже. Надо…

— Один человек…

— Смотря какой человек. Иной и один сотворит больше, нежели какая дюжина, — щека Лаврушина дёрнулась. — Неспокойно будет…

— Хорошо. Вы тут распорядитесь, стало быть. Скажете, что я дозволил. На этого вашего титулярного я сам гляну… а после уж проинструктируйте должным образом, чтоб под ногами не крутился, если вдруг…

Он снова посмотрел на часы.

Потом перевёл взгляд на нас. Поморщился, будто раздумывая о чём-то таком, что категорически ему не нравилось, но и не думать об этом он не мог.

— Твои мальчики могут пройтись по вагонам?

— Пройтись-то могут, чай ноги не отвалятся, — руки Еремея предупреждающе сжали плечи, намекая, что в присутствии людей важных отрокам надлежит помалкивать. — Только дело такое… кого ловить пытаетесь?

Революционеров.

Мать вашу ж… других слов у меня не хватает.

И не то, чтобы всерьёз ловят, скорее ожидают появления, ибо в багажном отделении едет посылка с казначейскими билетами, ценными бумагами и прочими банковскими нужностями, которые в отсутствие электронной системы путешествуют, так сказать, во плоти.

А что, наличка на периферии нужна.

Отдельно её и по заявкам имперских заготконтор везут, которые тоже весьма неплохие обороты имеют. Всё это было сказано не нам, но Еремею, вот только мы с Тенью тоже послушали.

Чтоб знать.

Да и Еремею, чую, не всё сказали. Везут-то явно не первый раз, только то ли сумма больше обычной, то ли сигнал поступил, что именно нынешняя поездка обещает быть сложною. Вот и нагнали охраны. Только ей уважаемый Алексей Михайлович не верит.

Точнее верит, что империи и государю люди преданы, но…

Неспокойно.

Это уже Лаврушин и повторил три раза, нервно оглядываясь. Я и сам от него заразившись оглядываться начал, пытаясь понять, где же тут революционеры. Те молодчики в кожаных куртках, что-то громко обсуждающие? Впрочем, они скорее на барышень пялились, тех, которые на куколок похожи, нежели на багажные вагоны. А присутствие военных их и вовсе не смущало.

— Вот что, — Еремей отвёл нас в сторонку. — Слышал?

— Слышал, — признался я.

— Молодец… идёте втроем. Вы вроде как пробегаетесь. Ну, типа места свободные ищете или играете во что. Или просто лазаете. Из любопытства. Особо не глазейте. А вот после тебя пусть тварюка идёт.

Надо бы тени имя подобрать. Нет, ну полезная же зверушка, а её то тварью, то ещё как.

— Её глазами и смотри… хотя…

— Не веришь?

— Не знаю. Что беспокойно, так это верно. Расходились они в последнее время. Вовсе страх потеряли со своею революцией… — он добавил пару слов покрепче, всецело выражающих твёрдую политическую позицию Еремея. — По-хорошему на другой состав пересесть бы, да… новый завтрашним днём пойдёт. И не поймут… прав был Мишка. Слишком много у меня знакомых по прежней-то жизни. Так что… в общем, на.

Мне сунули револьвер, но не такой, как в прошлый раз, а махонький, будто игрушечный.

— Штучка бабская, но на ближний бой — самое оно.

— А мне? — возмутился Метелька.

— А у тебя и так нож в ботинке, — невозмутимо ответил Еремей. — Хватит. Главное, если начнётся вдруг, то вперёд не лезьте. Золото там или ассигнации — это не наша головная боль. Наша задача — целыми доехать. Идите… эх, не будет с того толку. Нет там никого такого, чтоб прям сразу и понять.

И главное, прав оказался.

Мы прошли по всем вагонам, благо, состав стоял ещё прилично. Метелька бежал, я его догонял будто, хотя бегать в тесноте, что царила в вагонах четвёртого класса — ещё та затея.

Нас материли.

Какая-то бабка с корзиной, полной доверху тряпьём, вовсе обозвала анчихристами. Кто-то кинул в спину огрызком. В вагонах было людно, жарко и вонюче. Полки здесь стояли в три яруса, и там, под самым потолком, вперемежку с узлами, тюками и теми же корзинами сидели дети.

Тень…

Тоже ничего не обнаружила.

Люди как люди. Как понять, кто из них революционер? Вот эта баба с усиками над губою, что склонилась, сгорбилась и чистила яйцо, кидая скорлупу прямо на юбку? Или бледная девица с утомлённым до крайности лицом, прислонившаяся к окошку. Мужик белесый вида болезного, что то и дело кашлял, но курить не переставал.

Курил и кашлял.

Семейство с выводком детей? Мрачный парень в кожанке? Он, если так-то, больше прочих походил на революционера, но слабо верилось, чтобы его не засекли или что революционеры, готовясь к нападению, так бы бездарно маскировались.

Тощий пьяненький мужичонка. И компания таких же, нетрезвых…

В общем, ничего интересного.

Так и должились Еремею, а тот — и Лаврушину. После чего Пётр Васильевич вздохнул и сказал:

— Они ж, аспиды, наглые… вона, в слыхали? В столице не так давно казначейскую карету ограбили. Просто закидали бомбами, всех положили, мир их праху…

И перекрестился.

— Ладно… идите вона, ваш уже ждёт. По нашим погулять можете, коль желание будет, а вот в первый не лезьте, там ещё та публика, — Лаврушин скривился, причём стянутое шрамами лицо выдало уродливую шутовскую почти гримасу.

— Кто? — поинтересовался Еремей.

— Так его сиятельство, граф Анчутков, с семейством. Назначение получил в Городню. Там уж сколько-то лет фортификации строят. Вот чего-то и не заладилось. То ли проворовались, ироды, то ли ещё чего. Отправили порядки навести.

Это тот военный?

Или не он?

— Сам-то Анчутков служивый человек, опытный да с пониманием, в генеральских чинах. Но с ним супружница, а ещё дочка с детьми да зятем. А тот вот… служит всё, служит и норовит выслужиться.

Или тот был зятем генеральским.

— Рыло штабное… будет он меня пугать разжалованием…

Кажется, Лаврушина крепко достали.

— Ладно, устраивайтесь там… своего титулярного тоже успокой. Какой-то нервный он у тебя, Еремей…

Лаврентий Сигизмундович обнаружился в самом настоящем купе. Метелька аж задохнулся от осознания этакой жизненной перспективы — поедем не просто так, но вроде как отдельно от прочих.

И лавки тут мягкие, тканью обтянутые.

Пахнет уже не дымом и потом, а будто бы цветами. На всякий случай я принюхался и с радостью отметил, что это не лилии.

Точно не лилии.

— Господи, что творится, господи… — Лаврентий Сигизмундович при появлении Еремея ожил. — Вы уверены, что надобно? Что, может… не стоило? Такие люди… признаться, в жизни не думал, что доведётся с самим Алексеем Михайловичам беседу вести. Матушка в жизни не поверит… а знаете, что он сказал?

— Наверх, — скомандовал Еремей, и мы с Метелькой послушно вскарабкались на вторые полки, благо и те были мягкими, а ещё обнаружились бархатные подушечки. Метелька свою обнял, явно подумывая, не стоит ли её под шинельку припрятать. Я же сунул под голову. Да, так лежалось всяко удобнее.

— Он сказал, что на таких как я и держится всё государство. Простые и порядочные работники, которые выполняют свой долг несмотря на все опасности, — кажется, слова высокого начальства поразили титулярного советника в самое сердце. — Я ему… вот не знаю даже… как вот… не чаял, что случай выпадет… просто вот… написал. Изложил. Мысли свои. По поводу образования, состояния гимназий и прочего… про училища… я же инспектором уже десять лет почти… и писал прежде своему начальнику, но как-то… не сложилось, что ли. Он велел не отнимать время, что, мол, наша задача не думы думать, а резолюции высочайшие выполнять… а вот Алексей Михайлович мои записки взял. Не знаю даже, как я осмелился сказать о них! Вот не знаю… а я сказал.

— И правильно.

— Он же заверил, что прочтёт. Думаете, и вправду прочтёт?

— Думаю, что да. Вроде толковый человек, — Еремей устроился у окна.

— Да-да… ходят слухи, что его вовсе прочат в министры внутренних дел. Не хотелось бы…

— Отчего?

— Убьют, — почти спокойным голосом сказал Лаврентий Сигизмундович. — Сами подумайте. Был Плеве. Его убили… прям как его деда в неспокойные времена[2]. До него был Шевелев… тоже убит. Такое ощущение, что всё повторяется. Нынешний-то министр, Кармальский, выжил после покушения, но сами знаете, поговаривают…

Он перешёл на шёпот.

— … что уже не в том состоянии, чтобы дела вести. Плохо всё… плохо…

Лаврентий Сигизмундович замер, сгорбившись.

— Не берите в голову, — сказал Еремей успокаивающе. — Наше дело маленькое. Вон, до места доехать, а там уж у вас свои дела, у меня — свои. У Алексея Михайловича — тоже свои.

— Это да… это верно… матушка моя тоже говорит, что не надобно выше головы прыгать, что каждому — свое место в этой жизни вот… она у меня очень разумная женщина. Я… пожалуй… прилёг бы… кажется, коньяк был лишним. И волнения эти. Теперь вот что-то за сердцем давит.

— Может, целителя?

— Нет-нет, не стоит… просто переволновался несколько. А теперь вот… подремлю и легче станет.

Он скинул ботинки.

— Не возражаете, если я пиджак сниму? Дам здесь нет, но всё одно как-то неудобно… и переодеться бы, но багаж я сдал. Не подумал даже, что надо бы… и теперь изомнётся совершенно.

— Снимайте.

— Хорошо…

— Погодите. Сейчас принесу чего укрыться, — и Еремей вышел. А Лаврентий Сигизмундович пристроил пиджак на плечики, которые нашлись тут же, и улёгся на скамью. Он закрыл глаза и вскоре дыхание его сделалось спокойным, размеренным.

Кажется, он и возвращения Еремея не заметил. А тот, накинув на чиновника плед, только хмыкнул. После поманил меня пальцем.

— Прогуляй свою…

— А не почуют?

— Нет тут вашего брата. Они с охранкой не больно ладят. И не только они. Так что дарников тут раз-два и обчёлся, да и те из ублюдков, а значит, слабосилки.

— Алексей Михайлович?

Разглядеть силы я не разглядел, но уточнить всяко стоило.

— Этот с титулом. Граф целый… из идейных. И действительно в министры готовят. А если его назначат, он с революционерами играться не станет. Гайки закрутит так, что пёрнуть лишний раз побоятся. Недаром Лавра притащил. Со всей Империи таких же, идейных и злых собирает… в общем, чуется, что если и полезут, то не за золотом. Или не только за золотом.

— Далеко она не уйдёт, — предупреждаю.

И выпускаю тень, которая долго и внимательно обнюхивает спящего Лаврентия Сигизмундовича. А тот, чуя что-то этакое, во сне ворочается и вздыхает, и бормотать принимается что-то жалобное.

— И что искать-то?

— Не знаю, — Еремей потёр подбородок, потом поднял глаза к потолку. — Бомбу…

— Что⁈

— Она же почуяла то, что было в конверте, так? — Еремей чуть прищурился и голову склонил набок, и взгляд его расплылся. Пытается тень зацепить.

И даже, кажется, что-то да видит. Во всяком случае, взгляд его устремлен туда же, где тень находится.

— Что там, к слову, было-то? Я просто не понял.

— Ну… так я не скажу, не спец. Но слыхал, что «Чёрная воля» начала чинушам в конвертах коровью язвенницу рассылать. Откроет письмецо и заразится. Не до смерти. Эту болячку остановить можно, но вот неприятная. Кожа сыпью покрывается, потом пузырями, а те гниют. Ну и даже если вылечить, то шрамы остаются, вроде как метка, наказание за руки, которые народ душат или как-то оно так…

Да уж.

Я поглядел на Лаврентия Сигизмундовича и подумал, что хорошо, что он спит и не слышит. Иначе точно уволился бы. Я б на его месте как пить дать уволился бы.

— Они сейчас всё больше и больше с теневыми штуками баловаться начинают, — продолжил Еремей меж тем. — Так что, глядишь, чего и почует.

Тень качнула хвостом, который был длинным, чешуйчатым и теперь загибался над её головой наподобие скорпионьего, и выскользнула в щель.

[1] Как-то вот не принято было, чтобы офицеры пожимали руки нижним чинам, даже низшего офицерского состава.

[2] 28 июля 1904 года был убит министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович фон Плеве. Как и его предшественник.