Громов: Хозяин теней. 2

Глава 25

Глава 25

«С каждым годом всё большую популярность приобретают зелья и бальзамы, изготовленные на основе крови тварей кромешных, а тако же иных частей тел или же растительного сырья. Людская молва приписывает существам оным многие удивительные свойства, чем спешат воспользоваться торговцы. Привлекая на помощь аптекарей, малосведущих в делах высокой алхимии, они еженедельно создают так называемые „особые“ или же „специальные“ бальзамы, зачастую буквально в банке смешивая порой совершенно несовместимые меж собой ингредиенты. И сей продукт творчества продают тут же, через объявления в газетах, обещая наивным горожанам рост волос, прибавление сил, избавление от хворей и напастей, но умалчивая об опасности, которую несут в себе сии…»

Из доклада Засольцева В. Е., доктора медицинских наук, к главному Аптекарскому управлению.

И всё-таки нас с Метелькой переселили.

Не знаю, то ли Матрёна, до крайности раздосадованная побегом Серёги, расстаралась, то ли Еремей решил, что так оно будет лучше, но теперь мы с Метелькою оказались вне вагона. Не скажу, что сильно переживал по этому поводу. Как по мне, снаружи и дышалось-то легче.

Еремей притащил мешки, набитые соломой, кинул поверх шинели.

Костерок разложил.

— Так поедем же, — сказал я, протягивая к огню руки. Меня кидало то в жар, когда хотелось стянуть с себя всё-то до последней нитки, то в лютый холод, от которого клацали зубы. — Поезд придёт.

— Если приедет, то поедем, — вполне миролюбиво произнёс Еремей, ополаскивая из фляги жестяную кружку. — А не приедет, то и заночуем. Дело ведь не быстрое… пока народец соберут, пока найдут поезда свободного… пока туда и сюда. Разгрузиться опять же ж надобно, чтоб чинить. Генерал или нет, но порожняком не погонят. Хорошо, если до утра управятся. А то и утром прибудут, чего в ночь переться…

И оказался прав.

Алексей Михайлович, кажется, донельзя раздосадованный задержкой, несколько раз выходил, уходил куда-то в сумерки, то один, то с Петром Васильевичем, а то и вовсе с генералом. Но, видать, были случаи, когда генеральские погоны ничего не решали.

В общем, у костра мы сумерки и встретили. Я в какой-то момент, согревшись от огня и шинели, уснул, а когда проснулся, то услышал:

— А не погонит?

— Не должен. Ладно бы если б сами пришли, могли б попросту не принять. А с Анчутковым — дело иное. Отказываться от своей крови да пред людями такими — это нехорошо… неправильно. Не поймут. Другое дело, что навряд ли рады будут.

— Почему?

Еремей отвечает не сразу. От костра тянет дымом, и он слегка развеивает звенящее полчище мошкары. Пахнет прелыми листьями, железом и жареным мясом. И последний запах заставляет меня высунуть голову из-под шинели.

— Так… сам подумай…

Костерок горел ярко. Языки его облизывали днище котелка, в котором что-то булькало.

— Проснулся? — осведомился Еремей. Я кивнул и зевнул во всю ширь. И сам спросил:

— Так почему не будут рады?

— Скажем так… дело даже не в том, что тебя отец на стороне пригулял, — щадить хрупкую детскую психику Еремей намерен не был. — Это случается. Дело житейское… но вот он тебя от рода спрятал.

Спрятал?

Пытаюсь растормошить Савку, но он отзывается нехотя и помогать не желает. Ему, кажется, всё равно, что там было, в давнем прошлом.

— Или же род его отторг. Иных объяснений не вижу. Если отторг, а такое тоже бывает, тогда ты вроде как и не Громов изначально. Так сирота. А стало быть, можно обратно в род принять… но как бы всё одно получается… нехорошо.

Еремей явно знал что-то ещё, о чём не захотел рассказывать.

— То есть, принять нас примут, но не за своих, а из чувства долга?

— Вроде того.

— А может, тогда ну его? — Метелька протянул Еремею длиннющую ложку. — Мы ж и так… вон, поедем к… Сергею Аполлоновичу… к деду его. Ты учить будешь, а мы в адъютанты…

И сощурился.

Видно было, что подобная перспектива его нисколько не смущает.

— Не возьмёт. Пока Громов сам от него не откажется. А он не откажется… дар-то крепкий. Вон, и тень примучил… живая хоть?

— Живая, — отвечаю и снова тянет зевнуть, широко-широко. — Извините… значит, не откажутся, будут пользовать и в хвост, и в гриву, но всё равно своим не стану?

— Тут судить не возьмусь. Не знаком я со стариком лично чтобы. Да и никого из Громовых не знаю… может, станешь, а может, и нет. Это ж от людей зависит.

Понятно.

— А эту… девицу… Марину… куда её повезли? И синодник с нею… — в разговорах о Громовых я смысла особого не видел. Доберемся, тогда и видно будет, что да как. — Или это тайна?

— Ещё какая, — Еремей помешивал варево неспешно. — Только не выйдет у них ничего… артефакт тот непростой. Вон, Алексей Михайлович и заволновался…

Уж не тот ли мастер его делал, который к бомбе нашей и Туману руки приложил?

— Ловить станут… — Еремей поднёс ложку к Метельке. — Пробуй. Соли хватает?

Метелька, вытянувши губы, подул, сдувая жар и пар, а после уж острожненько, чтоб не обжечься, и попробовал.

— В Синоде из неё всё-то вывернут, но поспешать надо… Алексей Михайлович крепко надеется, что успеет выйти на человека, через которого Марине это колечко поднесли. Ну а там и на умельца… но это навряд ли.

— Почему? Соли хорошо. От прям хорошо…

— Погоди. Сейчас подостынет, а то языки пообпальваете и будете шепелявить… а потому, что Марин таких, думаю, много. И колечко не одно и не два. И тот, кто передавал их, он может и не знать, откуда это колечко взялось. Небось, получил почтой от товарищей по партии с инструкциями. А откудова на почте брались — дело третье… тут-то Алексей Михайлович в одном прав. Лаборатория эта большая, серьёзная. Это не в аптечной лавке динамит варить, тут посложнее вещи надобны. И обустроят её по всем правилам. А значит, и прятать будут так, что в два хода на неё не выйдешь. И в три… но пущай попробуют.

Пущай.

Мне не жалко. Интересно только.

— Плохо, что теперь-то тебя точно спрятать не выйдет, — сказал Еремей. — Слишком уж многие видели. И среди наших, и среди тех он… всяких. Кто в своём разуме, тот промолчит, конечно. А кто и под клятвою промолчать не сумеет, да…

Это он про Матрёну.

— И что делать?

— А ничего… ехать вон. С сопровождением, раз уж сам Анчутков вызвался.

Вот только не понятно, в сопровождение он вызвался или конвой.

— Не хмурься, Савка Громов, — Еремей достал кисет и из него — сигаретку, которую в зубы сунул. — От многих мыслей — многие печали. А от избытка мозгов, умные люди сказывали, и черепушка треснуть может. Хотя… вам оно не грозит.

Обижаться на него не получалось.

Еремей не ошибся и тот, другой поезд, прибыл ближе к полуночи. Сперва очнулся Еремей, сел, озираясь, а следом уже и я подорвался. Спать устроились внизу, близ насыпи, и теперь я шкурой ощущал дрожь земли. Там услышал и протяжный, что волчий вой, гудок.

Еремей встал, а мне сказал:

— Спи, давай… пока можешь.

Я подумал, что его правда. Поезд никуда не денется, а вот поспать, чтобы спокойно, не факт, что выйдет. И залез обратно под шинель. Спать на постели, сооружённой из еловых лап, солдатских шинелей и скатки, которую дали под голову, было вполне себе комфортно. Дышалось снаружи однозначно легче, чем в вагонах, о чём с вечера сообщил сбежавший из-под пригляду Серега и поглядел так, печально, осознавая, что его с нами точно не оставят.

Так оно и вышло.

Я подавил зевок и перевернулся на другой бок. Шинель натянул, потому как в свежем воздухе имелся один существенный недостаток — комарье. Но молодому усталому телу комары — не помеха. И в сон я провалился глубокий.

Был этот сон серым, мутным, словно я пытался что-то такое разглядеть сквозь замызганное стекло. И не выходило. Только пахло то лилиями, то могильною землёй.

— Савка? — зачем-то позвал я.

И застыл.

Бывает такое, что вот точно знаешь — рядом кто-то есть. Кто-то такой… чужой и опасный, чьё присутствие, близость ощущаются кожей. Но оборачиваться нельзя.

Как там?

Если ты увидишь тень, то и она увидит тебя?

В этом случае самое верное — забраться под одеяло и с головой. И уже там застыть, затаиться и даже дышать через раз. Детский подспудный страх.

А оно приближалось.

Оно замерло в полушаге. И оно точно видело меня.

Не только видело.

Я ощутил дыхание на затылке, и лилейную тяжёлую вонь, и прикосновение ледяных пальцев к шее.

— Савка! — Метелькин вопль пробрался в эту муть и то, что стояло, рассыпалось туманом. А я очнулся. Как очнулся. Будто вывалился из воды, жадно хватая сырой воздух, спеша заглотить столько, сколько сумею. — Савка вставай…

Я и вывернулся.

И упал мордой в землю, больно, обидно и вдвойне обидней, что Метелька заржал.

— Иди ты… — просипел, понимая, что горло судорогой свело. В груди колет. Сердце дёргается. И руки дрожат.

— Савка? — Метелька явно сообразил, что со мною чего-то не так. — Савка, ты чего?

И помогать сунулся.

— Позвать кого?

— Н-не надо…

Отпускало.

Шея вот ныла, будто обожжённая. Или так ещё с мороза бывает, когда кожа теряет чувствительность, а потом, в тепле, начинает отходить. Будто мелкие-мелкие иголочки тычут. И главное мерзко так.

— П-просто… с-сон дурной, — я опёрся на Метельку, понимая, что сам не устою. — М-может от этого… истощения. Или надышался.

А что, версия хорошая.

Не говорить же, что всякая хренотень мерещится.

— Со снами бывает, — Метелька успокоился. — Стоять можешь?

— Не-а… мышцы свело. Перегуляли вчера, небось.

— Ну за меня держись тогда. Отдышись… я от тоже порой сню… правда, не сказать, что кошмары.

— А что?

— Да… так… будто дома. Мамка тесто мнёт. Малые на лавках. Печка тёплая-тёплая, такая, знаешь, хорошая. И пахнет кисло, хлебом. В окне солнышко. А я будто бы лежу и всё-то слышу… и хорошо. А потом просыпаешься…

— И нехорошо.

— Ну да, — Метелька вздохнул так, по-взрослому очень. — Пробьёмся, Савка?

— А куда мы денемся… пробьёмся.

Я разогнулся и шею потёр.

— Глянь, чего там… чешется.

Голову нагнул, сколько смог.

— Красная… слушай… такая… тебя вчера никто за шею не хватал?

— Вроде, нет…

— Будто пальцы… Савка… — голос чуть дрогнул. — Может, сказать…

— Не надо. Это… психосоматика.

— Чего⁈

— Ну… это когда такое… мозги чего-то видят и тело учат. Скажем, человек убеждает себя, что ему не жарко и по углям ходить может. И ожогов у него нету. А бывает, что наоборот, что он себя убедит, что больной…

— А… точно, есть такое. У нас в деревне один батькин приятель, тоже алкашина знатная, на спор ножа в руку втыкал. Типа ему не больно…

Думаю, не совсем то, но углубляться в подробности самовнушения точно не стану. Вместо этого я сказал:

— Мне сон привиделся, вот тело и решило, что оно взаправду.

Звучало объяснение так себе. А главное, я сам прекрасно понимал — ложь. В смысле, что не сон это и не самовнушение. А… что? Не знаю. Какой-то мрак, треш, туман и тварь, в нём скрывающаяся. И этой твари что-то от меня надо.

И главное, шеей чувствую, так просто она не отстанет.

Не спать, будем реалистами, у меня не выйдет. А спать… с другой стороны, сколько сон длился? Если по ощущениям, то долго. И будь у твари желание меня сожрать, думаю, она бы успела.

Что из этого следует?

— Савка, — Метелька опять сбил с мысли, помешав прийти к какому-то ну очень важному выводу. — Ты уже просыпайся. А то Еремей сказал, чтоб завтракали и собирались. Идти придётся.

— Куда?

А если… если всё-таки обернуться? Там, во сне?

— Так… туда, — Метелька махнул рукой. — Поезд-то пришёл, но там насыпь ненадёжная, и рельсы тоже. Тот, от них, так и сказал, что будто на плывунце лежат и от тычка поползут. Так что близко не полезли. Надо перебираться. Еремей с Алексеем Михайловичем пошли. Генерал вон тоже своих подымает… тут вроде и недалёко, верста или две, но, чую, если с генеральшею и Матрёной, то будет весело.

И ведь не ошибся.

Было и вправду весело. Настолько, что я почти и забыл… или нет.

А и вправду, что будет, если взять и обернуться? Если первым посмотреть на тень?