Громов: Хозяин теней. 2

Глава 8

Глава 8

Пиканье.

Надо же, какой мерзкий звук. На нервы действует, а главное я сразу понимаю, что я снова… там? Тут. Вот хрень… ладно, авось, ненадолго.

Открыть глаза.

Палата. Родная. С потолком, в каждой неровности знакомым. Трещин в нём нет, всё ж место приличное, а неровности имеются. И ещё цвет неравномерный, но это если приглядеться.

Голову налево.

Приборы.

Направо… шея ноет, затекла. Сесть не пытаюсь. Просто лежу, свыкаясь с телом и пытаясь сообразить, что же произошло. Судя по тому, что меня снова опутывали провода — хорошо хоть без маски на рожу обошлось — ничего хорошего.

Так… надо… как-то дать понять, что я жив. И уточнить детали заодно уж.

Ну, раз я всё равно тут.

Вместо этого закрываю глаза и пытаюсь нащупать нить, которая связала меня с Савкой. И с немалым облегчением понимаю, что есть она. Что если потянуть… нет, тянуть пока остерегусь.

У меня ещё дела остались. Неоконченные.

— Эй, — голос хриплый и надсаженный, что нормально, но на него отзывается охранник.

— Савелий Иванович, — взволнованная рожа расплывается улыбкой. — Вы живы…

— Не дождетесь. Кликни кого.

Приказ выполняется немедленно. В палате скоро становится людно. Меня привычно тормошат, осматривают, потом что-то там глядят на мониторах…

— Как же вы так, Савелий Иванович, — говорит с укоризною доктор. — Заставили нас поволноваться.

Хочется ответить, что работа у них такая, волноваться и вообще им за это платят, но сдерживаюсь. Всё-таки поганый у меня характер.

— Что произошло? — спрашиваю.

— А вот это я хотел бы сам узнать. Вы были стабильны. Более того, в любом ином случае я бы рекомендовал выписку, но вот… что вы делали в палате у Ольги Николаевны?

— А это кто?

— Ольга Николаевна Земская, — и гляди так, будто я вот должен догадаться.

Похоже, это та женщина, которая умерла. Кстати, интересный момент. Выходит, что именно приближение смерти я и почуял? Связанное с лилейным ароматом? И сама эта смерть если не открыла, то приоткрыла врата? На ту сторону?

— Не помню, — вру. — Просто вот… ехали… и показалось, что зовёт кто-то. А там никого. Я и заехал.

— И велели охраннику выйти?

— Меня в чём-то обвиняют?

— Не думаю, — доктор смотрит этак, с прищуром. — Ольга Николаевна… скажем так… пребывала в том состоянии, когда каждый час её мог стать последним. И её дочь не будет выдвигать претензий.

Хотя всё одно неприятно вышло.

— Я хотел расслышать. Показалось, что она говорит что-то такое… вот и хотел.

Он кивает, мол, объяснение принято.

— А потом в груди закололо…

— Сердце остановилось, — это уже сказано серьёзно. — Инфаркт…

Вот тебе, Громов, и цена за эксперимент.

— Вам повезло, что появилась дочь Ольги Николаевны…

Дальше я слушал вполуха.

Ну да, меня предупреждали, что чудеса бывают с подвохом. Чаще всего только такие и бывают. Распад опухоли. Изношенность организма. И надо себя беречь.

Поберегу…

И подумать бы стоит. Надо всем… но мне вводят какую-то пакость, отчего сознание проваливается в вязкий сон. Да, домой теперь точно не выпустят.

Хорошо, в парке погулять успел.

Точно.

И Виолеттка… слово надо держать.

…вставай, — голос Метельки пробирался сквозь дрёму. — Вставай, Савка…

Я на той стороне?

Не удивляет. И давлю зевок, потому что спать хочется зверски.

— Давай, пошли погуляем. Тут станция.

Я слегка неловко спускаюсь, больно задевая боком острый угол полки. Вот же ж… и главное, сам дурак, винить некого.

— Тут дядька Еремей велел выходить на станцию, он с этим, смешным, пошёл договариваться, чтоб нас в вагон второго классу взяли! Здорово, да? Поедем, как благородные!

Тень была внутри.

Савка тоже. Надо что-то с ним делать. Но что? Вернуться туда и затребовать к себе детского психолога?

— Еремей его охранять подрядился, — поясняю Метельке. — Этого… как его… советника.

— Титулярного советника, — Метелька поправляет меня. — Хороший чин. Дворянский. И с окладом почти в триста рублей…

— В месяц?

— В год. Плюс часто ещё квартирные положены, — Метелька принялся загибать пальцы. — Пошивочные, на построение мундиру. На дрова… но тут как где, порой и не отчисляют.

Мда. И снова не понимаю, много это или мало.

Свои деньги, припрятанные в приюте, я, точнее Метелька, которому это и было поручено, передал Еремею. Так оно и толку больше, и сохраннее.

— … но берут не просто так, а… — Метелька продолжал вещать что-то там про советников, точнее титулярных советников, потому что были и другие, а я разглядывал городок.

Вокзал здесь располагался на возвышении, а потому сам город с растекающимися улочками, разрезавшими разнокалиберную массу домов, был неплохо виден. Блестели на солнце купола храма, издали казавшегося белоснежно-сахарным. Его окружали такие же белые, будто ненастоящие дома.

— Что за место?

— Вилецк, — пояснил Метелька. — Так, мелкий городишко…

Чистый.

Или это издалека кажется? Вон там и зелень клубится, пусть и серая в моих глазах, но я-то знаю, что она зелёною быть должна. А средь неё проглядывают черепитчатые крыши. И только где-то совсем уж далеко, почти спрятанные в туманах и их же плодящие, прорисовываются трубы заводов.

Вокзал здесь был под стать городу, небольшой и опрятного виду.

— А где они всё-таки? — я покрутил головой, шею разминая. Ни Еремея, ни Лаврентия Сигизмундовича на станции не наблюдалось.

— Обедать пошли, — Метелька скорчил гримасу. — В ресторацию. А нам вот… сказал, чтоб пирогов взяли. Будешь?

— Буду, — я прислушался к себе и понял, что действительно буду, желательно, чтоб побольше и с мясом. — А не опоздают они с ресторацией?

— Нет, тут час стоит. Так что можем и прогуляться.

Не то, чтобы сильно хотелось, но делать всё одно было нечего. Пирогов мы прикупили у толстой одышливой тётки, которая заверила, что пироги найсвежайшие, а заодно уж налила домашнего компоту. И если не придираться, то получилось не хуже, чем в ресторации.

Есть мы устроились тут же, на лавочке, чтоб поезд из виду не выпускать. Метелька, хоть и храбрился, но явно опасался, что тот уедет, а мы вот останемся.

Жевали.

Глазели.

На поезда, что вытянулись по рельсам — помимо нашего стоял ещё один, столь же неказистый, хотя с вереницей блестящих свежей краской вагонов. На пухленькое, какое-то одновременно и пышненькое, и простоватенькое здание вокзала, украшенное огромными часами. На дворника, который придремал под этими часами, опираясь на метлу. На публику, что прогуливалась взад-вперёд по перрону.

Разные такие.

Дамы в нарядах и шляпках с пёрышками. Серьёзные господа. И тут же — молодчики в кожанках, что держатся своею компанией. Серьёзная особа с четырьмя разновозрастными детьми, ходившими за нею едва ли не строем. И парочка девиц со взбитыми в пену кудрями и одинаковых платьях, в крупный горох. Девицы походили на кукол. И яркая помада, из-за которой мне их губы казались чёрными, лишь усиливала сходство.

— Небось, телефонистки, — важно сказал Метелька. — Не учительки точно. Тем так красится неможно. Но и не из рабочих. Так что или телефонистки, или стенографистки.

— А те?

— Студенты, наверное. Ну или молодые… эти… которые по направлению. Мастера. Но не военные.

Военных на станции тоже было много, даже как-то чересчур.

— И не благородные, — продолжил Метелька.

— Почему?

— Без оружия. Вона, поглянь… на того от, в костюмчике…

Мужчина, на которого указал Метелька, стоял, опираясь на ограду, и курил. И на первый взгляд в фигуре его не было ничего-то приметного. Ну костюм. Ну дорогой, похоже…

Пистолет.

Он почти и не виден. И значит, что кобура, что пиджак шиты с учётом ношения этого вот пистолета.

— Это ещё дарники могут без оружия. Иные вовсе им брезгуют, мол, сила дана и этого хватит.

Господин докурил и бросил взгляд на часы. Перевёл на вокзальные. Поморщился.

К нему подбежал паренёк видом попроще. И тоже при оружии. Тут пиджак сидел кривовато, а потому пара пистолетов, что слева, что справа прорисовывались чётко.

— Кто-то важный едет, — сделал вывод Метелька. — Поглянь, сколько военных. Никогда столько не видел, чтоб сразу… и главное, унтеров почти столько же, сколько нижних.

Военные расхаживали по перрону перед вагоном первого класса. Два, четыре… дюжина. А ещё внутри будут. Конвой? Нет, скорее сопровождение.

Чьё?

Не важно. Главное, нам туда лезть не стоит. Я мысль озвучил, и Метелька согласился:

— А то… может, министр какой…

— Или государь?

— Скажешь тоже, — на меня поглядели снисходительно. — У государя собственный поезд есть. Чего ему в общем трястись-то? И у государыни. А у Великих князей — вагоны. Их бы тогда прицепили, а наши б отцепили, чтоб мы харями своими путешествие не портили.

К господину в костюме бодрым шагом приблизился человек в мундире. Вот… надо и с чинами разбираться местными, потому как профессор чего-то там рассказывал, но я усвоил лишь, что гражданские от военных отличаются. А вот чем и как — это мимо прошло.

— Может, конечно, князь императорской крови… — задумчиво произнёс Метелька.

— А это не то же самое, что великий?

— Не-а…

Военный что-то рассказывал гражданскому, а тот с каждым словом всё больше мрачнел и кривился.

Вот интересно, о чём речь. И не припомню я на станции отправления такого количества военных. Хотя… я там не сильно и приглядывался, если честно. Да и что в толпе разглядишь.

— Великий — это который ближняя родня государю, — Метелька щурился на солнышко и пирог жевал. — А вот который императорской крови[1] — тот родня, но дальняя. Им и деньгов меньше положено. Ну и дар родовой послабже. Они только в городах второго аль третьего рангу могут сидеть.

Интересно, хотя и не совсем понятно.

Но киваю.

И мучаюсь желанием выпустить тень, отправивши её к тому господину, который вытащил ещё одну сигаретку. А ведь явно нервничает. Вот то и дело окидывает перрон взглядом и на часы щурится, будто дождаться не может, когда же объявят об отбытии.

Или тут не объявляют?

Опять я этот момент упустил. Спросил у Метельки.

— В ресторации-то, небось, лакеи блюдут время, — сказал тот неуверенно. — А прочим на кой?

Действительно, на кой.

А к господину снова военные подошли, на сей раз двое. Один в мундире новеньком, с аксельбантами и шашкою, которую он рукой придерживал. Ну и сам-то на всех глядел сверху вниз, будто бы наличие этой вот шашки, а может, ордена на груди, что переливался сказочною драгоценностью, ставило его по-над всеми остальными. Второй вот виду простого и ему в присутствии этого, с орденом и шашкой, страсть до чего неуютно. Вот он и крутит головой то влево, то вправо, будто воротник шею натирает.

Рожа хмурая.

Шрамы опять же. И такие, нехорошие, особенно тот, который над бровью начинался и вниз шёл, глаз пересекая. Глаз, впрочем, уцелел и это можно было счесть везением.

Тип с медалью принялся что-то этакое выговаривать. Эмоционально, бурно. Одной рукой то усики подкручивает, то за эфес шашки хватается так, будто того и гляди вырвет её да и махнёт по-молодецки, разрубая того, второго, напополам.

Хотелось.

Я это издали видел.

И злость прямо распирала. Вон, аж холёное лицо краскою налилось. Только тот, в костюмчике, не испугался ни шашки, ни военного. Сигаретку вынул, дым выдохнул в сторону и сказал чего-то…

Может, всё-таки выпустить?

Или… а если среди этой братии охотник имеется? Кто бы там ни ехал, министр ли, князь ли крови или ещё какая птица не нашего полёту, людей она с собой собрала серьёзных. Так что и охотник найтись может. А оно мне надо? Рисковать из-за дурного любопытства.

Человек со шрамом, будто почуяв мои мысли, повернулся. И я поспешно поглядел на недожёванный пирог. Надо же, опытный. Взгляд почуял. И теперь пытается понять, кто ж смотрел.

Надо будет сказать Еремею…

Хотя дела и не наши, но… что-то вспомнилось мне то чёрное письмецо.

— Да это ж Лаврушин! — шёпотом и как-то сдавленно произнёс Метелька. — Я его сразу и не узнавши…

— Который?

— Ну, со шрамами.

— Не пялься, — сказал я и ткнул Метельку пальцами в бок, отвлекая. Тот ойкнул и на меня замахнулся… вот так лучше. Двое подростков, что лавку не поделят — это нормально.

— Кто такой этот Лаврушин?

— Ну ты… это ж сам! Ну Душитель свобод!

— Каких?

— Этих… во. Народных!

— И много надушил?

— Ну… я-то так точно не знаю, но вроде как много… он жандармами командовал, когда в Брест-Литовске погромы начались. А после там евреи сами громить пошли, в ответку. И восстание подняли[2]! Так он солдат вывел и стрелять велел. По всем. Не разбираючися.

Метелька замолчал, ожидая, что скажу.

А что сказать? Без понятия, что в таких случаях говорить надо.

— А как толпа побежала, то зачинщиков взял, и тех, что позвали евреев громить, и евреев тоже. Суд учинил. На месте и учинил. Ну и повесил тоже всех разом, на одной перекладине. Вот… его за это революционеры в первый раз приговорили.

— В первый — не в последний…

Взгляд в спину ослаб, но я не рискнул повернуться.

— Ага… потом ещё пять раз другие приговаривали. Ну, разные…

— А одного разве мало?

— Ну… так революционеры разные. И приговоры тоже. Его, почитай, все… евреи — за то, что в Брест-Литовске не стал адвокатов ждать и прочего, а сразу полевым. «Русская рать» — за то, что погромщиков приговорил с евреями вместе, а они русские вроде как. После ещё эсеры, эти вроде как за то, что типографию изничтожил. Хотя другие говорят, что лабр… лабор…

— Лабораторию?

— Ага, ту, где бонбы делали. Алхимическую… после он ещё был, когда в губернатора Херсона стреляли. А тот из Романовых, пусть и князь крови, но всё одно из них же ж. Собою закрыл, а после, раненый, догнал стрелка и на месте шею свернул.

Резкий дядя. Что-то прям пироги поперек глотки стали.

— Давай-ка лучше в вагон вернёмся, — предложил я. Но Метелька головой покачал.

— Не-а, Еремей тут велел быть. Ну, пока не понятно, пустят нас во второй класс… говорят, там скамьи бархатом обтянутые. И ещё чай носют. Правда, что ли?

— Без понятия.

— Вот и я думаю, что брешут. Откудова там чаю взяться? А хорошо бы… сидел бы я, от как барин, рученькой махну, и мне чай тащут, с баранками…

— А этому… Душителю…

— И ему тащут, — благожелательно разрешил Метелька.

— Нет, после покушения…

— А… ну так-то медаль вручили. И ещё земли вроде как… там денег. И в Московскую полицию отправили. Помогать, стало быть, с порядками. Он там целую сетку поднял, этих… как их… спропри… пропри… ну, которые типа деньги забирают, на революцию.

— Экспроприаторов?

— Во… умный ты, Савка. Понавыдумывали словесей. Бандит — он бандит и есть…

— Совершенно верно, — раздалось над головами. И Метелька подскочил, а вот я усидел на месте, хотя и не без труда. — Отрадно видеть подобное благоразумие в столь юном возрасте.

Над нами навис уже знакомый мне господин в хорошем костюме.

Пахло от него табаком.

— Д-доброго дня, — Метелька изобразил поклон и меня пихнул. Я тоже поднялся, раздумывая, что делать. С одной стороны вроде как законов мы не нарушали. Сидели вот. Жевали пироги. С другой… тут вам не там, тут, подозреваю, о соблюдении законности будут думать в последнюю очередь.

А любопытство наше можно по-разному истолковать.

— Доброго дня, юноши, доброго… а вы кто будете?

— Савелий, — представился я. — И Метелька… мы сироты. Из приюта. Опекуна ждём.

— И кто у вас опекун?

Глядит и щурится по-кошачьи. И главное, лицо такое, с мелкими чертами, которые и прорисованы словно наспех.

— Еремей Анисимович Волков, — рапортует Метелька, с первым испугом справившись. — Зауряд-прапорщик в отставке.

Взгляд чуть смягчается.

И всё равно не отходит чего-то.

— Вы… извините, дяденька, — я, спохватившись, опускаю глаза. — Что пялились. Любопытственно мне стало. Я никогда-то не бывал, чтоб на вокзалах вот. Ещё и вижу плохо…

— Ага. С глазами у него совсем беда, — Метелька меня поддерживает. — Потому и выпялится бывало, прям страсть. А так-то просто вот… любопытничали.

— И много налюбопытничали? Бояться не стоит. Имперский сыск с детьми не воюет…

Ну да, а я взял и поверил…

[1] Введён Именным указом императора Александра III 24 января 1885 года. К началу 1880-х годов дом Романовых весьма разросся. А каждый великий князь по законам требовал денежного содержания и особых почестей. Титул был введён после того, как первый внук одного из императоров, Константин Константинович, вступил в брак в 1884 году. Его первенец Иоанн Константинович, родившийся в 1886 году, первым получил титул князя императорской крови с титулом высочества.

[2] Еврейский вопрос в Российской Империи стоял очень остро. Погромы случались часто, некоторые из них, как после выяснялось, были спровоцированы и самими властями. В ряде областей при общинах начали возникать очаги сопротивления. Еврейские дружины порой вступали в прямое столкновение с погромщиками, а порой и с войсками. Для понимания масштабов проблемы: за 1905–1906 гг по стране прокатилась волна погромов — 690 в 660 городах. Погибло более тысячи человек.