Громов: Хозяин теней. 2

Глава 31

Глава 31

Мама.

Я точно знаю, что это не она. Но… мама. Казалось, забыл, как она выглядит. А нет, неправда. Выходит, действительно в памяти хранится всё. И кто бы ни вытащил это из моей, я ему благодарен.

Потому что…

— Мама, — выдыхаю, и облако пара повисает на мгновенье. А буря успокаивается. Остаётся лишь снежная гладь во все стороны. — Ты пришла за мной?

И стыдно.

Я здоровый. И давно уже не нуждаюсь в маме. Наверное, не нуждаюсь… или всё-таки? Я хочу снова её обнять. Прижаться. Уткнуться лбом в живот и стоять так вечность, вдыхая родной запах, который обещает покой. Губы дрожат, и кажется, ещё немного и я разревусь.

Как будто мне шесть.

Или того меньше.

В носу щекочет.

— Так покатаешь? — на ней тоже шуба, старая, слишком большая, и потому фигура мамы кажется слегка несуразною. Голову платком обмотала, серым. — Или лучше сам садись.

И смеется снова.

Она редко смеялась. В последние годы вовсе ходила хмурая. Теперь-то понимаю, что и проблемы, и здоровье, наверняка, подводило. Усталость… а смех у неё всё одно красивый.

— Далеко увезёшь? — я заставляю себя поднять руку. — Спасибо, что вот так… говорят, ты страшная. Старуха с косой…

— Могу и так, — соглашается она. — А ты догадливый.

И мама рассыпается снеговым пухом, тот же вылепляет другую фигуру. Она высока и полупрозрачна, будто изо льда сотворена.

Она… прекрасна, пожалуй.

Само совершенство.

Такою, должно быть, казалась Снежная королева бестолковому мальчишке. И я, как он, кланяюсь. Я становлюсь на колено и говорю:

— Спасибо.

— За что?

— За то, что позволила опять её увидеть. И вряд ли там, за чертой, мы встретимся. Но я готов, если так-то…

— К чему?

— К смерти.

— Так и сразу?

— А есть варианты?

— Не хочешь умирать?

— Не хочу. Будто кто-то хочет, — отвечаю и ловлю себя на том, что с богами так не разговаривают. А ещё поднимаюсь.

— Ты не поверишь, сколькие хотят… даже если не решаются сами, то зовут и просят, — она отвечает это серьёзно. — И куда реже встречаются те, кто пытается жить вопреки всему.

— Как я?

— Как ты.

— Но… что это меняет?

— Многое, — мне протянули руку. — Идём?

И я касаюсь пальцев.

Идём.

Шаг.

И тропа, скорее даже тонкая нить, пронзившая тьму. А в ней звёзды дрожат. И откуда-то я знаю, что эти звёзды — миры. И каждый уникален. Каждый… не бывает одинаковых миров. Как и людей.

Но вот и наш.

Больничка.

Палата.

И я на кровати. Жалко выгляжу. Тело теряется на фоне простыней.

— Пришла показать, как умру?

— Не обязательно, — она не отпускает руку. — Ты можешь выбрать. Так получилось, что есть два тела.

— Это и… Савкино?

Я понимаю всё быстро. И она кивает:

— Верно.

— Что с ним сделали?

— Проклятье отделило душу от тела. И душа ушла, а тело осталось. Тело вполне способно жить и без души…

— Тот человек? С книгой?

— Он.

— Чтобы выманить книгу? Что это за книга? То, что там запретное знание, я уже дошёл. А вот это… неизвестный язык и кровь тварей…

— Кровь тварей и не только их, — она меняется. Уходит полупрозрачность и тело обретает плотность. Она становится ниже и шире. И серый халат младшего медицинского персонала сидит на ней несколько криво. Она… не медсестра.

Санитарка?

— Это ты приносила лилии?

— Я.

— И ты… устроила это вот? Обмен… меня туда… зачем? Чтобы он не умер?

— Чтобы они все не умерли. Хотя и не совсем я. Здесь я мало что могу. Но уж больно удачно всё сложилось.

Она тянет меня за руку, и мы входим в палату. Я, лежащий на кровати, то ли сплю, то ли пребываю в полной отключке. Приборы попискивают, поблескивают то белизной, то зеленью. Циферки вон какие-то мигают. Стало быть, в тот раз откачали.

— Они — это Громовы?

— Когда-то давно случилось так, что равновесие было нарушено. Миры столкнулись. И кровь их смешалась, связав воедино.

— Ты про ту катастрофу? Которая там?

Там, тут… мямлишь, Громов.

— Да, — она понимает и так. — Это было бедой не только для людей. Люди манили моих детей, но те не могли существовать в мире яви…

Спрашивать, что за катастрофа случилась, думаю, особого смысла нет. Разве что в рамках познания мира. Но мне сейчас с собой бы разобраться.

— Восстановить эту границу… сложно, да?

Тоже идиотский вопрос.

Это у меня от близости силы мозги плывут или же потому как богиня рядом? А с богами мне беседовать не доводилось.

— Это не в моих силах. Это как если бы ты содрал кожу на коленке. Надо ждать, пока зарастёт.

Ну… ранку ведь и продезинфицировать можно. Кремом намазать там… хотя… да, заживать всё равно будет.

— Но если рана глубокая… — продолжаю ассоциативный ряд.

— То и зарастать она будет дольше.

Это если заражение не начнётся. А то ведь, на аналогию опираясь, можно и до сепсиса какого дойти, после которого человек станет покойником.

А мир?

Иммунный ответ опять же. Я ведь в больничке много умных слов узнал. Вот если так-то, могут ли тени быть своего рода иммунным ответом мира на чужеродное проникновение?

— Сейчас миры соединены, — она, кажется, поняла. А может, и увидела. Так-то не удивлюсь. Богиня. Что ей стоит в голову залезть. — Если погибнет один, то погибнут все… я закрыла раны, как сумела. Поставила барьеры, чтобы люди не пробрались слишком глубоко. Но вы любопытны. И хитры. Вы горазды придумывать. И норовите узнать больше, чем следует…

— Барьеры трещат?

— Трещат. И ломаются. Мой мир сложен. И существа в нём обретают куда более опасные, чем те, с которыми люди сталкивались прежде.

Но табличку «Не влезай: убьёт» вешать, как мне кажется, поздно.

— Разработки? Да? И ещё вот… эти… как их… концессии? Полыньи? Их не закрывают, а используют… подожди, ты создала охотников, чтобы они… закрывали, да?

— Хранили. Границу. Её сотворили те, кто способен оказался выдержать первый вздох чужой силы. Многие погибли, но нашлись и те, кто устоял, но изменился. Вы, люди, легко меняетесь. Тогда был заключён договор между мной и людьми. Как и другой, между людьми и Светозарными. Мы смешали кровь свою. И ею же заперли границу.

— И отпереть её тоже можно… кровью?

— Видишь, — она улыбается и маска старой санитарки почти сползает с лица. — Ты сам всё понял.

— То есть… кто-то хочет отпереть старую границу, что приведет к новой катастрофе? Миры смешаются опять. Поползут всякие чудища и наступил полный апокалипсис.

Мора смотрела на меня задумчиво, потом кивнула.

— Примерно так.

— И я… я что должен? Удержать границу на замке⁈ — кажется, получилось слегка нервно. Даже не слегка. Истерично получилось.

Аж стыдно.

— Для начала сохранить род, — спокойно ответила Мора. И кажется, улыбнулась. — Пока жива кровь и сила, граница выдержит… Я ощутила неладное, когда одна за другой разорвались три связи. В краткий срок. Для меня — краткий. В мире людей время воспринимается иначе. Но я ощутила, что ослабли и многие другие.

— Громовы?

— Их нить истончилась до крайности. Резко и вдруг. В один момент почти даже оборвалась.

То есть, род пребывает в глубокой заднице, если на человеческий перевести. Считаем. Так, старик, который меня прирезал. Тимофей… помнится, сила у него была рыхлая. Татьяна. С местом женщины в здешнем мире я так и не разобрался, но, что-то, не кажется мне, что эта Татьяна как-то положение спасёт.

— А ты? Как-то… поспособствовать? Помочь?

Она качает головой.

— Договор был заключён не только между мной и людьми, но и мной и Светозарным. Ни я, ни он не можем являться в мир, ибо это нарушает равновесие, — продолжила Мора, глядя на всё ещё живого меня, там. — А издали разобраться… сложно. Повезло, что мальчик умер.

Повезло?

Своеобразное такое везение.

— Его душа была отмечена моей силой. И мне принадлежала.

— Ты его… с ним всё?

Хорошо? После смерти? Я его видел, но… он ушёл. И куда? Как?

— Я не пожираю души, Савелий Громов. Я лишь страж. Один из многих стражей на путях…

Направо пойдёшь — в пекло попадёшь.

Так?

— Это уж как получится.

Всё-таки мысли читает.

— Ты в каком-то роде тоже мой. Значит, что и мысли твои мне открыты. И многое иное.

— В каком роде? У нас там давно… христиане. Или мусульмане. Или вон буддисты ещё.

— Ты не буддист.

— Ну… я в церковь захаживал. Молился.

— Искренне?

Поймала.

— Произносить вслух какие-то слова и молиться — это разные вещи, Громов.

Вот… могла бы и не издеваться. Сам знаю. И что ходить в церковь так, как я ходил… да смысл в том? Смысл был в плане пиара и нужного образа, но к вере отношения это не имело.

— Всё равно…

— Ты не крещён. Не посвящён вашему богу. Ты не веришь в него. И никогда-то не просил милости.

— Уже почти готов.

— Не стоит, — это прозвучало предупреждением. — Не спеши… нам уже немного осталось. Я здесь могу находиться лишь как гостья…

Вздох.

И в какой-то момент стены палаты покрываются изморозью. Седые узоры, такие, будто из мутного стекла. Они расползаются по полу, по покрывалу и даже по коже моей. И прибор начинает подмигивать, цифры на мониторе скачут, а я делаю вдох и пытаюсь открыть глаза.

Я вижу это движение.

И чувствую свою неспособность шевельнуться.

— Василий Громов был силён. И умён. Он зашёл дальше многих. И я возлагала на него большие надежды. А потом он исчез. Просто исчез. И его душа не пришла ко мне. Это значит, что она или уничтожена, что сделать очень непросто, или пленена… как и души иных Охотников. Кто-то собирает их.

Мора перешагнула порог.

И я за ней.

— Светозарный?

— Его детям приходится ничуть не проще, чем моим. И сколь бы мы ни были антагонистичны друг другу, я должна признать, что он весьма дотошен в соблюдении договоров. Нет, это кто-то из людей… кто-то, кто решил, что человечество достаточно окрепло для этой войны.

— И ты хочешь, чтобы я его нашёл?

— Было бы неплохо.

— А книга? Та, чёрная книга, она…

— Моя. Это… своего рода вместилище силы. Когда был заключён договор, я поделилась с людьми кровью и силой. Кровь они приняли. А сила… тело не было способно вместить много. И мы использовали вещи. Разные.

Клинок.

Тот чёрный, будто обугленный, в руках старика. Он показался мне странным.

— Именно, — согласилась Мора. — В определённых условиях сила помогает проснуться искре моей крови. Не всегда. И не всем. Не каждый способен пройти путём мертвых. Особенно, если их столько.

В мой адрес шпилька.

Ну да, путь у меня своеобразный.

— Савка…

— Боюсь, у него бы не вышло.

И тянет сказать, что получилось бы. Что он хороший парень. Славный.

И правда ведь. хороший. Славный. Только слабый. Сам ли по себе или жизнь такая.

— Тот… старик… он ведь убил меня?

— Убил.

— То есть, там тело умерло?

— Нет.

— Это как?

— У тех, кто стоит на страже путей, есть свои… возможности, — обтекаемо произнесла Мора.

В этом я не сомневаюсь. Возможностей у неё всяко больше, чем у меня. Но где их граница?

— То есть, ты можешь его… оживить?

— Вернуть.

— Душу в тело?

— Не его.

Что-то наш разговор начинает отдавать таким глубоко душевным бредом.

— Мою?

Туплю.

— Твою.

— Почему?

— Ты сильный.

— Ага. И жить хочу. И опыт какой-никакой собрал, большей частью дерьмовый, но это, может и в плюс. Ещё не крещён и не верую…

— Видишь. Добавь, что сообразителен, — теперь в её голосе чудятся ехидные ноты.

— Савка…

— Нет, Громов, — Мора покачала головой. — Он уже ступил на ту дорогу, с которой нет возврата. Его душе позволили покинуть тело. И в нём душе тяжко. Это… вот как если бы тебя сейчас заживо закопать и в могиле поддерживать жизнь.

Образненько.

— Но… — вопрос извечный и всё-таки, раз у нас беседа такая, не задать не могу. — Почему я?

— Потому что ты — это он.

— Да неужели?

— Почти он. Отражение в зеркале. Вселенная многомерна и изменения не ограничиваются четырьмя, как кажется вам. И во многомерности её существует бесчисленное количество миров. Ветви их связаны в единое мировое древо. Какие-то миры ушли друг от друга далеко, какие-то похожи друг на друга, как родные братья. А какие-то — как…

— Близнецы, — завершил я.

— Именно. И люди в этих мирах не одинаковы, но похожи. Ты его отражение. Он — твоё. Этого даже я не скажу. Главное, что у вас много общего… нельзя взять любую душу и впихнуть в любое тело.

Новый уровень трансплантации, чтоб вас.

Главное, звучит довольно убедительно. С органами тоже так. Родство нужно. Группы крови там. Антигены какие-то и прочая мутотень.

— Тот человек, который проводил обряд и привязывал душу обратно к телу, не слишком хорошо понимал, что делает. А Савкина душа уже стояла на распутье, как и твоя…

— Моя была в теле.

— Всегда ли?

Молчу.

Она знает… и про лечение. Про обмороки. Боли. Про чувство, когда голова рассыпается на части, даже в отключке. И хочется сгинуть куда-то совсем вглубь себя.

Сбежать.

— Ты знал, что умираешь. И душа твоя знала. Близость смерти ослабляет связи.

Поэтому чудо-шаман — найду, точно руки вырву по самые локти — запустил сеть широко и заарканил не только Савку, но и меня.

— Почему же…

— Сперва твоя связь была слабой. А его — сильной. Он не сполна осознавал своё состояние. Кроме того его мать делилась с ним жизненной энергией. А материнская любовь — это то, с чем не спорят ни боги, ни заклятья… но она сгорела.

И Савка попал в детский дом.

Болезнь снова очнулась. Связи тела с душой ослабли, как и мои. Поэтому меня и притянуло. Совпадение? Высшая воля?

— И теперь ты предлагаешь мне взять и занять Савкино тело? Которое то ли мертво, то ли нет? Чудом воскреснуть и… спасти мир?

— Громовых, — сказала Мора. — Только Громовых. Род должен уцелеть. А мир, поверь, сам о себе позаботится.

— Даже если катастрофа?

— Даже если она… скорее всего катастрофа мир изменит, но не уничтожит. А вот за людей я не поручусь…

Очень успокаивает.

— И если я откажусь… вот… реально… откажусь? Ты меня вернёшь сюда? Или туда? К мертвецам?

— Верну. Сюда. И даже сделаю так, что ты поправишься. Проживёшь… сколько ты хочешь ещё? Лет двадцать? Тридцать? Могу и сорок. Будешь долгожителем. Построишь ещё одну империю…

Заманчиво?

Или нет?

— А потом?

— А то, что будет потом, только от тебя и зависит, Громов. Повторюсь, я лишь страж…

— Мертвецы те… откуда?

— Из твоей головы. Твоя душа должна очиститься, прежде чем ступить на дорогу. А у каждого очищение своё.

— То есть, нет ни рая, ни ада?

— А нужен?

— И чистилище мы носим в себе? Каждый своё?

И моё пахнет могилой, по обе стороны которой выстроились мертвецы. Дерьмо какое… а главное, даже не пожалуешься, потому что её правда — сам сотворил.

— Говорю же, сообразительный.

— А убрать их как-то… — я поёжился. Встречаться с мертвецами не хотелось.

— Ты сам хозяин в своём аду. Так что от тебя и зависит, Громов. Всё зависит только от тебя.

Ну да, я сам кузнец своего незнамо чего. И чувствую, количеством построенных церквей тут не отделаешься. Даже если креститься надумаю или вон в монастырь уйду, слабо поможет. Но я не уйду. Чего мне в монастыре делать-то? И самое смешное, что веры вот не прибавилось. Вроде с высшей сущностью разговариваю. Вот оно, доказательство, бери и щупай, а веры… веры не прибавляется.

— Вера от доказательств не зависит, — говорит эта женщина. И я ей верю. А потому киваю.

— И всё-таки, что я должен буду сделать конкретно? Извини, я просто привык оговаривать условия контракта. Спасти Громовых — очень уж расплывчато. Вдруг там кто завтра с лестницы навернётся или самоубиться решит? Или ещё чего? Давай, если так, конкретней. Ну, знаешь, там… колечко до вулкана донести. Змею башку отчекрыжить…

Смех у неё звонкий.

— Конкретно? Выживи… сперва выживи… сохрани кровь.

— Имя?

В таких контрактах лучше уточнять нюансы.

— Главное — кровь. Имена важны людям.

— Женская линия? Мужская?

— Не важно. Как и законность рождения. Пока жив хоть кто-то из рода, кровь можно пробудить.

Это всадивши нож в сердце? Ладно. От критики воздержимся.

— Ясно… а этот… тварь, которая Савку…

— Если сумеешь найти того, кто предал, — а вот теперь глаза у неё стали, что провалы в бездну, и таким лютым холодом повеяло, что у меня язык к нёбу примёрз. — Награжу.

— Я не ради награды… я Савке обещал. И даже без награды искать буду…

Потому что… просто потому.

— Только не подскажешь, где искать? Ну… может… список какой есть? Имена. Факты… на что смотреть?

— Список… что ж, пожалуй, список есть. Спроси у деда Свиток Начальных.

Ага… уже хорошо. Свиток. Начальных. Чуется, это список тех самых, кто договор заключал. И логично же. Если кто и знает о специфике этих родов, то кто-то из них.

— Книгу, как понимаю, найти надо. Если я того, кто это затеял, прибью…

Она смеётся звонко-звонко. И смех её заставляет зажимать уши руками.

— Чего я сказал?

— У него в руках уже три источника. Громовский будет четвертым, — сказала она. — Ты с ним не справишься… но…

Она протянула полупрозрачную руку. И я свою. Ну вот, нормальная рука, не детская и не старческая. Моя. Привычная.

И ладонь пронзила боль.

Что за…

Я выдержал без стона. А она отпустила.

— Метка, — сказала Мора. — Достаточно будет коснуться и влить каплю силы.

— И…

На моей ладони шевелилось чёрное пятно, такое, на первый взгляд сплошное, но на деле сплетённое из тончайших нитей. Будто клубок волос сунули.

— И я получу право забрать того, на ком будет моя метка. Только… не ошибись.

Не ошибусь.

Я голос этой скотины хорошо запомнил. Отлично даже…

— Значит… идём? — я смотрю на себя-лежащего. И как-то не жаль… точнее… кажется, я понимаю, о чём говорил Савка. От мысли, что придётся вернуться в это вот тело, тошно. Будто чужие лохмотья напялить… и страшно. А если и то покажется тюрьмой. Если…

— Не покажется. Ты ушёл отсюда. Но не оттуда. Только будь осторожен, Савелий Громов… даже то, что я делаю, может быть сочтено нарушением договора, хотя тебя выдернула не я. И если этот мир не удержал, а тот принял, то… я в своём праве дать тебе благословение и в род принять.

Сложно у них там всё.

— Ты даже не представляешь, насколько.

— Погоди. Савка там… умирает… у него болезнь и всё такое. И ещё это проклятье…

— С этой мелочью я как-нибудь справлюсь, — отмахнулась Мора. — Смерть открывает большие возможности.

Она протянула мне цветок лилии на тонкой ножке.

— Положи…

— Я терпеть не могу лилии, — сказал на всякий случай. Странно подходить к кровати. Странно смотреть на этого старика, который всё равно жив, хотя давно должен был бы уйти.

Странно…

Просто странно.

— Знаю, — ответила Мора. — Но и вправду пора его отпустить.

И лилия рассыпается, едва коснувшись одеяла. Белоснежная пыльца от неё окутывает тело. И я вижу, как делаю последний вдох. Грудная клетка замирает. И раздаётся тревожный нервный писк.

Чуда не случилось.

Или всё-таки…

Ему больно не было, моему телу… и пожалуй, это уже много.

Я оборачиваюсь.

Ну да. Палаты больше нет, зато есть снежная равнина. И санки, на которых сидит девчонка с круглым лицом и раскрасневшимися от мороза щеками. Ленка?

Я видел у неё старую фотку…

— Не трогай её, пожалуйста, — прошу.

— Я не властна в том мире. Я и заглянула-то, считай, по приглашению… — отвечает она. — Просто подумала, что тебе будет приятно… покатаешь?

Приятно?

— Почему бы и нет.

Я хватаюсь за потрёпанную веревку и ору:

— Крепче держись!

И дёргаю санки.

— Поехали!

Полозья скользят по призрачному снегу, и сами санки лёгкие, я же чувствую в себе силу небывалую. Она распирает. И хочется смеяться, хохотать во всё горло.

Я и хохочу.

Почему бы и нет.

Я живой… я всё еще живой.

Я вываливаюсь в явь резко и делаю вдох, переламывая тянущую боль в груди. И чувствую, как в лёгких разливается морозный воздух того мира. Хорошая анестезия.

И тело это меняется.

Оно буквально выламывается, то ли от воздуха, то ли от силы, что в нём храниться. И в какой-то момент анестезии не хватает. Это, оказывается, больно — воскресать.

Ничего.

Лёгкие сжимаются. И снова растягиваются, наполняясь уже воздухом обычным. Сердце делает удар. Второй. И заведясь, дальше работает спокойным ритмом. Боль отходит, что волна.

И холод…

Холодком тянет. Нет, они б на этот свой алтарь коврик подстелилили бы, что ли. А то на таком холоде если не воспаление, то пиелонефрит точно схватить можно. Бредовая мысль, но какая есть.

Я ещё некоторое время лежу.

Дышу.

И всё-таки открываю глаза. Ровно затем, чтобы увидеть над собой донельзя довольную рожу старика:

— Выдюжил, — выдыхает он с облегчением. — Всё-таки живая кровь…

Ага, живее некуда.

Но методы реанимации у вас тут, конечно, экстремальные.

— Ну… — дрожащие горячие пальцы касаются щеки. — Здравствуй, внучок. Добро пожаловать домой.

Конец второй книги