Громов: Хозяин теней. 2

Глава 6

Глава 6

«Таким образом, при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию» [1].

Из доклада министра просвещения Деянова

На вокзале было людно.

Да и сам вокзал этот такой… непривычный, что ли? Низенькое строение мышино-серого цвета, но с четверкой колонн и портиком, на котором красовался имперский орёл. Длинные платформы и характерный запах разогретого колёсами железа. Дым. Суета.

Крики.

Носятся мальчишки-газетчики, орут, но чего — не разобрать. Важно шествует баба с лотком и парой сумок. В сумках, заткнутые тряпьём, чтоб не выстывали, лежат пироги, которые она время от времени докладывает на лотки. Чуть в стороне гуляет ещё одна, ревниво поглядывая на соседку.

Суетятся грузчики.

Кто-то волочёт огромный, едва ли не больше его самого, чемодан. Кто-то тележку тащит, на которой этих чемоданов целый выводок, да ещё и клетка. И тут же крутятся мальчишки, явно примеряясь, можно ли стянуть чего. Дворник в замызганном фартуке, заприметивши эту стайку, грозит им метлой, и мальчишки отступают, теряясь средь народу.

А тут людно. И если за нами следят — а я готов поклясться, что следят — то кто, не поймёшь. Тень в такой толпе выпускать бесполезно, только потеряюсь, отвлёкшись.

— Рядом, — в который раз повторяет Еремей. И я спешно поправляю очки, выданные мне с прочим облачением.

Ну да, глаза у меня странные.

Приметные.

И мы идём. Еремей, что подобно ледоколу рассекает толпу, и следом, в фарватере, мы с Метелькою тащимся.

— Это, — долго молчать Метелька не способный. — Вона, видишь? Это «Стрела». Она прям на столицу идёт…

Поезд, причаливший к первой платформе, выделялся узорами на железной морде своей, витиеватыми львами на боках и всенепременными гербами, с которых даже золочение не пооблезло. Ну или не потонуло под слоем гари.

— Там только вагоны первого и второго классов, — продолжает нашёптывать Метелька, впрочем, не отставая от Еремея. — Вона… те, которые синие, это первый. Только для чистой публики. Даже купцов, говаривают, не всяких пустят, если только первой гильдии… ну или есть медалька почётного гражданина. А ежели нету, то пожалте во второй. Вона, рыжие, видишь?

Вагоны поблескивали на солнышке. Широкая боковина ближайшего была открыта, и человек в форме, полусогнувшись, с видом прелюбезным, что-то втолковывал серьёзных форм даме.

— А нам?

— А нам не на «Стрелу», — отозвался Метелька, не без труда оторвав взгляд от вагонов с их показною роскошью, внешнею позолотой и вензелями. — Нам вона… туда.

Наш поезд был куда как попроще. Невысокий, какой-то вытянутый локомотив, черный то ли от краски, то ли от покрывавшего его слоя копоти. Обязательные орлы и те едва угадывались на боковинах. Тут вагоны были зелеными и мышасто-серыми[2].

Людей здесь было куда как поболе. Толпа растянулась вдоль поезда, ничуть не опасаясь, что соседний, та самая «Стрела» может тронуться. Детишки и вовсе без страху заглядывали под колёса, не удивлюсь, что и лазили там же.

— А нам в какой вагон? — поинтересовался я у Еремея.

— Третьего классу, — отозвался он. — Сейчас глянем, где не сильно людно…[3] Куда прёшь, дура⁈

Это адресовалось юркой бабёнке, что попыталась протиснуться вперёд. Та отскочила в сторону и разразилась бранью, впрочем, тотчас переключившись на кого-то другого.

В вагон мы всё-таки забрались.

Был он длинен и узок, тёмен, поскольку окна здесь оказались мелкими да и те из дурного, мутного стекла. И света сквозь них почти не проникало. А ещё в вагоне курили.

Прямо внутри.

И без того насыщенный ароматами человеческого пота и иных, не самых приятных запахов, воздух пропитывался и табачным дымом. Казалось даже, что сам вагон наполнен седым густым туманом, в котором лишь отдалённо угадывались силуэты людей.

Еремей, минув пяток лавок, остановился возле одной, на которой устроился тощенький мужичок с сигареткой.

— Сгинь, — велел ему Еремей, и мужичок подчинился, прихвативши с собой грязный тюк. — А вы, оглоеды, двигайтесь к окошку, там, глядишь, и приоткрыть выйдет.

Вышло.

Правда не с первого разу, потому как что-то заело, но Еремей справился.

Чтоб вас всех. Да тут доехать и не задохнуться — само по себе квест. Вагон же продолжал наполняться людьми.

— А я говорила… говорила, надобно раньше! — нервный женский голос раздался где-то вдалеке, и тотчас стих, перебитый сочными матюками.

Да уж, публика собралась разношёрстная. Хотя рядом с нами и не рисковали садиться. Подходили, но завидевши грозную фигуру Еремея в шинели, на которой он для этакого случая повесил пару медалек, убирались подальше.

— Извините, — а вот невысокий господин в неплохом костюме решился. — Вы не станете возражать, если я рядом присяду? Мне недалеко, до Подлесской… часа через два, на станции, пересесть попробую.

Он изобразил улыбку. И вышла та какою-то неловкой.

Нам ехать два дня. Интересно, а спальные места здесь как? Подозреваю, что совсем не так, как дома.

— Как-то непривычно… — господин осторожненько опустился на краешек скамьи. — Обычно я вторым классом путешествую, но вот сегодня, представляете, сказали, что мест нет! Но обещали, что на следующей станции кто-то выходит, и место образуется. Нет, ну вот как так-то? Я ж по делу государственному, а не по какой прихоти. Они же мне — мест нет!

И в голосе его послышалось искреннее возмущение.

Я подвинулся и Метельку дёрнул, который подсел поближе. Мелькнула мыслишка, что этот господин не просто так объявился, что он в своей гладкости и неказистости, просто притворяется, а на самом деле — это шпион, Сургатом посланный.

Или Синодом.

Нет, этак недолго форменным параноиком стать.

— Случается, — Еремей окинул господина взглядом. — Еремей. Волков. Воспитанники мои.

Имён называть не стал.

— Какие очаровательные отроки… сироты? Ах, простите… Лаврентий Сигизмундович Тоцкий. Титулярный советник. А вы из военных будете?

Вагон продолжал наполняться людьми. Мимо прошествовало семейство, возглавляемое лохматым мужичком в высокой шапке и отчего-то — в шубе. За ним, склонив голову так, что и нельзя было разглядеть лица, семенила баба и четверо детей, старший из которых уже был изрядно выше матери. Женщина и дети волокли тюки, а один — и корзину, из которой вытягивалась змеиная шея гуся.

— Бывший. Вы не переживайте, Лаврентий Сигизмундович, — иным, спокойным тоном, произнёс Еремей. — Сейчас от людишки зайдут, обсядутся. Кто понизу, кто наверх залезет…

Вторые полки тоже имелись.

— Лишних не пустят.

— Это да… это конечно… всё одно суета несколько непривычна, — Лаврентий Сигизмундович открыл массивный саквояж и вытащил платочек. — Признаться, жалею, что в партикулярном путешествую. Глядишь, одел бы мундир, оно бы и уважения прибыло, пусть даже ныне и без него дозволено, ежели в дороге-то. Хотя, конечно, странно, что не пустили. Мол, мест нет. Я же вижу, что два вагона второго класса, а вместо третьего, который должен быть, синий прицепили. Сколь себя помню, то никогда-то на этом направлении отдельно первый класс не цепляли. Публики на него нет-с… а тут вот… и стало быть, во втором уплотнение приключилось. И мест нет-с. Я им, стало быть, как так-то? А мне — вот так. Я уж и в первый согласен был, только… тоже не пустили. Заявили, мол, либо оставайтесь и ждите завтрашнего, или езжайте третьим, а там, глядишь, случится оказия пересесть. Я и подумал, что ждать — оно как-то вот неправильно. Меня встречать будут. Люди. Неудобственно получится. Вот и рискнул… до следующей станции. А представляете, меня там ещё, на перроне, какая-то… особа женского полу обложила матерно!

В его голосе было такое искреннее удивление, что Метелька скривился, с трудом смех сдерживая.

— А ещё один в спину пихнул, так едва ли не под колёса! Этак до беды недалеко. Возможно, вы слышали? В прошлом месяце человек один так под поезд и угодил. Правда, обходчик и нетрезв был, но… боюсь я ездить.

— Почему? — не удержался я.

— Так ведь… если представить… вот эта вот конструкция вся, она ж ненадёжна. Громыхает и железо… и аварии… вы вот страховались?

— Нет, — за меня ответил Еремей.

— А я всегда-с… всегда-с страхуюсь. Покупаю прямо в кассе и с билетом. Очень удобственно. И ежели чего, то матушке моей хоть какое вспомоществление выйдет.

— Чего? В смысле, вы сказали «ежели чего». А чего может быть? — мне сложно удержаться от вопросов.

— Всякое, молодой человек. Всякое. Вот взять хотя бы кукуевскую катастрофу? Слыхали?

— Нет, — мы с Метелькой одновременно покачали головами.

— Вот… а дело-то известное. Насыпь размыло, и рельсы под тяжестью поезда поползли, да прямо в овраг. Там пассажирские вагоны и потонули[4], прямиком в жиже, которая на дне… мир душам их, — он перекрестился и с немалым энтузиазмом продолжил: — А про крушение на Эльве?[5]

— Не стоит, — спокойно, но жёстко произнёс Еремей. — А то ещё наберут в голову всякое дури.

— Да, да… конечно… извините… это нервное.

Раздалось пыхтение.

А потом протяжный скрежет. И вагон содрогнулся, что заставило людей, забивших проходы, суетиться.

— Лезьте наверх, — велел Еремей и, привстав, откинул полки. — Еще пару минут и тронемся.

— Разумно ли это? — Лаврентий Сигизмундович на полки глядел с явным ужасом.

— Конечно. Не нам же с вами лезть. Они вон молодые, ловкие. Пусть сверху и сидят. А вы, я вижу, человек солидный. Такому по верхним полкам лазить не с руки.

— Это да… это верно. Выпьете? Я, когда переживаю, позволяю себе малость. Коньячок. Хороший…

Мы с Метелькою быстро вскарабкались на вторые полки. Я с облегчением вытянулся и потёр нос. Чтоб вас… как тут живым доехать? Наверху было адски душно, и воздух из открытого Еремеем окошка лишь слегка разбавлял ядрёное марево из человеческих запахов и табачного дыма.

Вагон вновь содрогнулся.

— Никогда не ездил так от, — Метелька вытянулся. — Благодать…

У меня о благодати были иные впечатления.

— Хочешь так ляг, хочешь — боком… — он перевернулся на спину и руки на животе сцепил. — Батька сказывал, что брат егоный ещё когда на заработки до городу ездил. Давно. Так там вагоны без классу были, ну, такие, когда только стенки, а крыши нету…

— Это старые, — донеслось снизу. — Теперь подобные запрещены к эксплуатации. Из соображений гуманизма.

— Чего⁈ — уточнил Метелька, свешиваясь.

— Человеколюбия, — пояснил я ему.

— И прошу заметить, что далеко не все были согласны с этим запретом. Всё же в конечном итоге дешевизна проезда искупала некоторые неудобства… впрочем… не знаю. Слышал, что их до сих пор используют на частных дорогах. Но сколь правда, судить не берусь… ваше здоровье.

Выпили они, не чокаясь.

— Простите, из закуски только шоколад и пирожки. Матушка собрала. Она всегда волнуется, когда мне надобно по делам отлучится. Вот и беру… угощайтесь. И детишек угостите. Вот эти с визигой[6] осетровою… матушка её как-то хитро отваривает, с травами. Очень ароматная выходит. А это с капустой. С яблоками вот.

От пирожков ни Еремей, ни мы с Метелькою тем паче отказываться не стали.

Вкусно.

Очень даже. И от пирожков пальцы блестят маслом, пусть даже Еремей выдаёт по платку.

— Хорошо… — голос доносился снизу.

А поезд-таки тронулся. Сперва неспешно, со скрипом и каким-то тяжким скрежетом, который заставил Лаврентия Сигизмундовича замолчать, с покачиванием и грохотом чьего-то багажу, что полетел с верхней полки. И матом, само собою. Куда ж без него в такой обстановке.

Я дожевал пирожок и, закинув руки за голову, прикрыл глаза. Накатывала усталость. Всё же ночью в том сарае не особо и спалось. Под утро вовсе замёрз. Лето-то явно заканчивалось, да и от реки прилично тянуло.

— … говорят, что тени очень машинистов любят, — теперь мой слух вычленял из общей массы шумов конкретный этот голос, пусть даже говорил Лаврентий Сигизмундович тихо. — Что железная дорога, она же ж не так, а на костях строена… на костях народных.

Он заговорил ещё тише.

— И потому бродят окрест призраки. Они-то и вредят. А ещё цепляются к людям дорожным. Нет, я знаю, что Синод признал дорогу безопасною, что штатные священники каждый месяц вагоны освящают, но все равно ведь…

Я поглядел на Метельку. Тот, кажется, подобными страхами не маялся, да и вовсе не маялся, но закинул руки за голову и дремал.

Напротив, через проход, верхнюю полку заняли те самые детишки, кроме разве что старшего, и гусь. Влезли втроём, да так и сидели, плотно прижавшись друг к другу. Только совсем мелкая девчушка сунула палец в ноздрю да так и застыла.

— … и вам ли не знать, что в такие места отправляют далеко не самых лучших священников. И как по мне, всё это выливается в сущий формализм. Хотя в вагонах второго классу иконы имеются. А тут?

Гусь вытянул шею и издал громкий тревожный звук.

— Безобразие… сущее безобразие. Кто пустил животное? — возмутился Лаврентий Сигизмундович. — Вы извините, это всё нервы, нервы… говорят, что с дирижаблями и того хуже. Вот как по мне, сама эта затея — безумие. Ну не дадено человеку крыл, чего в небеса-то лезть? То-то и оно, что нечего. А поди ж ты, лезут, лезут… стремятся. Слыхали, небось, что в Германии вон собираются выпустить целую сотню. Для пассажирских и иных перевозок? А самолёты? Вы видали? Должны бы… я как-то имел честь… на авиашоу… матушка весьма любопытствовала. И как ей откажешь?

— Матушке отказывать нельзя, — согласился Еремей.

— Вот-вот… и я попытался представить, как может живой человек в этой вот тарахтелке и без страху сидеть? А они поднимаются. Кундштюки всякие вытворяют. У матушки потом сердце от волнения разошлось…

Значит, самолёты в этом мире имеются.

Хотя, конечно, если машины есть, то отчего не быть самолётам? Впрочем, судя по описанию, те тоже весьма далеки от современных мне. Нет, я уже понял, что техническая эволюция, пусть и случилась, но шла куда медленней, нежели в моём мире. И машины, и поезда, они были, но какие-то… не знаю.

Не такие.

Да и самолёты во второй мировой уже вовсю использовали, это даже я, далёкий от истории человек, знаю. Тут же, похоже, самолёты были ещё чем-то вроде развлечения для экстремалов.

— И главное, как знать… вы читали работы Севряжского?

— Нет.

— Да, да… извините… это я забылся… я вам сейчас расскажу. Удивительный человек. Учёный. Доктор наук! Занимается изучением аномалий.

А вот это уже интересно.

В самолётах я всё одно ничего не понимаю.

— И он полагает, что увеличение количества этих самых аномалий напрямую связано с техническим прогрессом! Что раньше…

…было лучше.

Это я уже слышал и не раз.

— … люди куда слабее воздействовали на природу. Не было ни железных дорог, ни дирижаблей. Ни заводских дымов. От них порой прямо задыхаешься. Матушка особенно чувствует… но я не о том. Так вот Севряжский полагает, что с этим вот техническим прогрессом человек вступает на скользкий путь. И путь этот ведёт к погибели.

— Но вы-то ныне не на карете едете, — резонно заметил Еремей.

— Это да… это конечно… я бы вовсе, признаться, машину купил, но матушка переживает. Опасно это, водить… и согласно Севряжскому, в том и ловушка, что это удобно. Поезда. И дирижабли. Но в то же время пробои. Слышали, не так давно случился прорыв? И не где-нибудь, а на Демидовских фабриках. А Демидов из тех, кто за безопасностью смотрит, да… но прорыв случился! И такой, что фабричные не справились. Пришлось синодников вызывать и говорят…

Голос сорвался до шёпота. Чтоб вас. Ещё немного тише, и я вовсе ничего не услышу.

— Тварь была такова, что даже опытные Охотники удивлялись. А шахту закрыть пришлось. Временно. Вроде бы как… но один знакомый мне человек, который в третьем отделении канцелярии свои связи имеет, уверял…

Я выпустил тень и позволил ей сунуться в щель. Мне вот очень интересно, чего же такого сказал знакомый Лаврентия Сигизмундовича:

— … что образовавшуюся полынью стабилизировали по новой секретной методе, и речь идёт уже о концессиях на разработку. И что открылась она в рудные места, а тут Демидовым, сами понимаете…

Лаврентий Сигизмундович явно пил редко, потому как теперь он был определённо пьян.

И палец к губам прижал.

— Но это слухи… слухи и только.

Я закрыл глаза, вытаскивая из памяти тот недавний разговор, который всё обдумывал и обдумывал, пытаясь сообразить, каким боком я к этому всему…

[1] Цитата из циркуляра, более известного как «циркуляр о кухаркиных детях», оставлявшего возможность поступления в гимназии и прогимназии, а значит, и получения иного образования, детям лишь некоторых сословий не ниже купцов 2-й гильдии. Также вводились ограничения на поступления в гимназии и высшие учебные заведения евреев.

[2] В дореволюционной России вагоны, вне зависимости от того, находились они в государственном или частном владении, окрашивались в зависимости от класса. Первый — синим, второй — оранжевым, третий — зелёным, а четвертый — серым. Существовали также вагоны-миксты, в которых объединяли, допустим II и III классы, или III и IV.

[3] В ту же эпоху билеты продавали не только без указания номера вагона и места, но изначально даже без указания даты и номера поезда. Общих баз не существовало, поэтому нельзя было предугадать, есть ли в проезжающем мимо поезде свободные места. Так что уехать куда-то было отдельным квестом. Хотя в вагонах I класса часть мест изначально держали пустыми, чтобы была возможность подсадить важного человека.

[4] Одна из самых крупных катастроф в истории России. Произошла на Московско-Курской железной дороге в ночь на 30 июня. Сильный дождь вымыл чугунные трубы из насыпи, проложенной через овраг, на дне которого находятся ключи. В итоге багажный и пассажирские вагоны провалились. В результате крушения погибло 42 человека, 35 было ранено.

[5] 1 мая на перегоне Бокенгоф — Эльва поезд, перевозивший два батальона 95-го пехотного Красноярского полка в город Юрьев, сошел с рельс. Сильный ливень размыл полотно, и на одном из участков под тяжестью паровоза рельсы сдвинулись. Локомотив с багажными вагонами сошёл с полотна. Следующие вагоны начали наскакивать друг на друга, образовывая завал. Ситуацию усугублял тот факт, что рядом было топкое болото, куда попали многие солдаты.

[6] Визига или вязига — это хорда или спинная струна у осетровых рыб. В сыром виде похож на жилу, упрятанную в хрящевую оболочку. Визига заменяет осетрам позвоночник, имеет вид белёсого шнура. При разделке её извлекали, очищали от хряща и отваривали. Потом смешивали с рисом или иными добавками, и пускали на начинку пирожков.