Громов: Хозяин теней. 2

Глава 2

Глава 2

«…заявляет об успешном полёте нового дирижабля, названного в честь своего создателя „Графом Цеппелином“. Длина его составляет 117 саженей. Четыре дизельных мотора по тысяче лошадиных сил каждый способны развивать скорость более ста вёрст в час. Он воистину является настоящим воздушным замком. В гондоле под огромным брюхом дирижабля с шестнадцатью водородными баллонетами внутри находятся двадцать пять двухместных кают, библиотека, кухня, просторный салон и ресторация для пассажиров…»

«Новости авиации»

Виолетта кусает губы. Помаду уже всю съела, а я… я что. Сижу. Куда мне деваться от кресла. И возвращаться надо бы, пока искать не начали.

Но не договорили.

Не знаю, зачем оно мне, но надо.

— Его… Танька… она беременная была. На пятом месяце. Когда её с улицы забрали… вот прямо с улицы взяли и забрали. А Викуше сказали, что это страховочка, мол. Гарантия, что он с тобой переговорит и в гости позовёт… и не только тебя, но и их, стало быть.

— Не слышал…

— Ну да. Ты ж в тот же день припёрся. Мол, укрыться надо. Сам в кровище. Ствол за поясом… он испугался. За себя. За Таньку. За дитё их, которое точно к твоим разборкам отношения не имеет.

— Но не позвонил?

— Да… как сказать…

Позвонил.

Я бы… кстати, а что бы я сделал? Позвонил бы? Или бы промолчал? Или помог вот, рискуя женой и ребёнком?

— Позвонил, — говорю уже с уверенностью.

— Ну да… только не сразу. Маялся. Он у нас в папеньку. Нерешительный очень. Испугался сперва, что Таньку замочат. И его как свидетеля… и меня… потом подумал, что если труп твой будет, то и отдадут. Потом испугался, что ты разозлишься и его того… в общем, в результате Викуша нажрался, что скотина.

В это я охотно верю.

— И меня вызвонил. Плакаться начал… я и приехала. Тебя уже в подъезде не было, а кровища — была. Я и заставила звонить. Сказать, что ты приходил, кажется, но когда Викуси дома не было. Когда он тебя в твоей берлоге искал, стало быть… кровищу оставили.

— Её отпустили.

Не помню, чтоб братец мой овдовел. Хотя… я тогда надолго выпал. На месяц или два даже, а это большой срок для тех времён. Сперва раны зализывал, потом просто прятался, силы стягивая.

А там и повоевать пришлось.

В общем, не до Викуши как-то было. Я о нём, честно говоря, сам старался не вспоминать, а то ведь…

— Отпустили… — согласилась Виолетта. — Через четыре дня… её не кормили. Пить давали… нет, не насиловали, но так, отвесили пару затрещин, чтоб сидела тихо. Да в подвал засунули. Там холод. Сырость. И страшно… она заболела. Тяжело. Какая-то пневмония осложнённая или что-то там ещё. Но выжила. А ребёнок вот умер. Там, внутри.

Вот теперь мне опять погано.

Настолько, что дух перехватывает.

— Он не говорил… Викуся.

— А то… он боялся, что ты его в расход пустишь. И за то, что в квартиру не впустил. И за то, что сдал этим… пусть тебя не достали, но всё равно сдал же. Вдруг да они рассказали об этом? А ты частенько повторял, что крыс мочить надо.

Чтоб…

И ведь замочил бы. Я тот, прежний. Ни на секунду не усомнился бы, потому как принципы… и если просто запертую дверь простил бы. Простил ведь. Не тронул. А вот знай я, что он позвонил…

— Там, когда срок такой, уже не аборт, а рожать заставляют… она и рожала. Сама еле живая и мёртвого. Тоже натерпелась. Долго потом боялась из дому выйти. Да и я всё правильно поняла. Ну, что нам ещё крепко повезло.

— Это да… Арвен… это его люди, по ходу, были… он лишней крови не любил. Особенно бабьей.

— Ну вот… но могли б и не убивая. На иглу подсадить. Или вон продать куда. Или самим попользоваться… тогда у меня, Громов, мозги окончательно на место встали. Я остатки твоих денег использовала, чтоб учёбу продолжить. Голова у меня, конечно, не особо светлая, но худо-бедно… ты тогда свои разборки затеял. И каждый день, считай, по телику знакомые имена… в некрологах. Вот.

Снова молчим.

Каждый о своём. И донельзя тянет заглянуть в голову Виолетты. Странно… я считал её туповатой. Да и не только я. Но это да, это Викуся у нас кандидат наук, доцент и светоч разума.

— Танька потом забеременеть всё не могла. У неё прямо сдвиг на этом начался… а как получилось, сам понимаешь. Она тряслась над этим ребёнком, как над хрустальною вазой. Она и Викусю-то к нему не подпускала… сама растила.

— И вырастила.

— Что есть, то есть… и опять, получается, никто не виноват? — криво усмехается Виолетта и встаёт. — Поехали, пока ты тут не скопытился от избытка впечатлений.

— Не дождёшься…

— Это Танька Викусю продавила, чтоб к тебе пошёл. Ну, когда узнала, что ты скоро окочуришься… она его крепко под себя подмяла. И такая вот… хитрая, заразина… знает, на что надавить. Что Викуся до сих пор и тебя боится, и себя виноватым считает, что перед тобой, что перед нею.

— Все вы, бабы, хитрые заразины.

— Не без того. А как ещё с вами быть-то? Думаешь, я другая? Такая же.

Колеса катились по дорожке.

А я… думал?

Раскаивался ли? Да нет, ни хрена подобного. Смысла в раскаяниях немного. И даже начни я сейчас руки заламывать, что изменится? То-то и дело, что ничего. А значит, толку-то.

— Вот и вырос… племянничек.

— А ты?

— А что я?

— Тебя не задело? Тогда?

Я ведь не слишком-то задумывался о них. Точнее совсем и не задумывался. На Викушу обиделся… нет, это не обида, это серьёзнее. Даже мочкануть хотел, за предательство. Но там как-то сперва крепко не до братца было. Потом вроде и подостыл чутка.

Ну и дела опять же.

Одно.

Другое.

Дядька Матвей, который предатель куда хуже Викуши. Меня после долго плющило… а с Виолетткой и того проще. Я не навязывался. Она общаться не стремилась. Так и разошлись, ставши чужими, какими мы по сути и были друг другу.

— Да как сказать… похищать меня никто не похищал. Но приглядывали. Знаешь, это очень на нервы действует, когда за тобой почти по пятам ходят братки. Не скрываясь даже. И в подъезде пару раз за горло брали. И одежду резали, так, пугаючи… и напугали, да… до усрачки и истерики.

— Чего хотели?

— Узнать, где ты. Но я не знала. И они, скорее всего, это и без меня понимали. И спрашивали так, для порядку скорее. Если б заподозрили, что знаю, иной разговор случился бы. Ну а потом, верно, просто поостереглись.

Похоже на правду.

Выходит… повезло? Ей вот. А Викушиной жене — чёрт, вот не помню её в упор — наоборот.

— А там у меня и кавалер появился… точнее он и раньше был, но так, в стороночке. Но порядки наводить стали. Он и пошёл наверх. Звание там… ну и связи… ну и в целом… я и замуж вышла, чтоб спокойнее себя чувствовать.

За мента.

Ну да… он ей и с работой помог. И, может, неплохо, если так-то. Живут вон до сих пор, сколь знаю. Сильно-то Виолетткин муженёк не поднялся, не дорос до чинов генеральских, но так-то вроде толковый. И честный, сколь знаю.

— Ясно, — говорю, ощущая усталость. — Хорошо, что поговорили…

— Ну да. Наверное… теперь буду гадать, как оно могло бы быть…

— Квартиры погляди.

— Громов…

— Я не шучу, — отвечаю ей. — Если так-то… рассматривай это как моральную компенсацию. И Викусе скажи… жену его и сыночка я видеть не хочу, но раз уж так… то пускай сами разберутся, кому и чего для счастья надо. Соври там чего-нибудь.

— Ты точно в порядке? Хотя… чего это я…

Мы выехали на главную аллею. Вон и больничка видна. Не сказать, чтобы красивая. Всё-таки этим зданиям не достаёт индивидуальности, изящества там. Коробка коробкой. Серая. Какая-то запылившаяся будто. Да уж… мне сейчас только вопросами эстетическими заниматься.

— Знаешь… а и посмотрю. И скажу, — Виолетта тряхнула головой и тяжёлые серёжки её качнулись. — Не знаю, что ты за это попросишь, но проси с меня. Детям… не надо им с тобой знакомиться. Ни к чему оно… но я ради них хоть голышом спляшу.

— Ты себя в зеркале видела? У меня нервы слабые для таких ужасов.

Виолетта захохотала, и как-то в этом смехе мне снова послышался тот, давний, девчачий совершенно. И радостный-радостный, со щенячьим подвизгиванием.

А мне ведь нравилось.

Я и на рынке-то её узнал не случайно, а потому что приглядывал. За нею вот. За ними. Адресок знал. И повадился навещать. Сперва вот как Метелька с мыслями о мести носился, что дурак с писаной торбой. Потом сменились другими, когда вверх пошёл, что, мол, явлюсь такой распрекрасный, на тачке, весь в коже и золоте. Деньжат швырну, мол, на бедность, а сам гордо удалюсь в закат.

А они будут смотреть и страдать, кого потеряли…

Бестолочь.

И смешно, и горько. И не понять, на кой мне в тех прошлых делах ковыряться. Это как кожицу с ран сдирать, которые только-только затянулись. И больно, и бессмысленно. А всё одно тянет.

— Мог бы и соврать, — отсмеявшись, сказала Виолетта. — Да ладно… если серьёзно, то оно и вправду… никто не виноват, но и невинных нет. Как-то оно… обычно, Гром. Как всегда по жизни.

— Я и не думал, что вас задеть может, — признался, когда уже показалось и крыльцо. — Погоди… не хочу туда назад. Тут оставь.

— Нет уж, где взяла, туда и верну. А не думал… ты просто не привык. Это я теперь такая мудрая, опытом пожёванная… если так-то, откуда тебе знать? Ты всегда был один. И раньше. И после уж… ты даже про Ленку свою не особо задумывался, хотя, наверное, она единственная, кого ты любишь. Если ты вообще любить способен.

— А ты и про Ленку знаешь.

— Ещё бы. Викуся изнемогся весь, когда про женитьбу услышал. У Таньки истерика. Она уж всерьёз твоё состояние расписывать начала, на что тратить. А ты взял и женился. И правильно… столько лет ей в душу срать. Так хоть после твоей смерти компенсация будет.

— Я не…

— Ты не таскал её с собой на разборки? Не подставлял никогда? Или может, не находил себе других баб, когда она надоедала? Ты когда-нибудь думал вообще, каково ей?

— Я…

Не думал.

В голову как-то не приходило задумываться о таком.

— То-то и оно, Громов… не думал. Ни о неё. Ни о нас. Хотя ведь мог бы. Охрану приставить. Вывезти куда. Да и просто предупредить, чтоб убрались и пересидели в тихом месте. Но тебе ж в голову не пришло. Ты в принципе не способен думать о других людях. И это не твоя вина. Скорее часть твоей натуры. Ты из тех людей, которые заведут козочку, будут её холить-лелеять, гулять и баловать, золотыми побрякушками украшать, а в голодный год, глазом не моргнув, сожрут. И не поймут, чего не так сделали.

Виолетта вздохнула.

— Поэтому заводить лучше котиков, — ворчу я.

— Не обольщайся. Котика ты тоже сожрёшь, не поморщившись. Ладно, извини. Может, перебарщиваю. Может, ты изменился, но… просто вот… вырвалось как-то. Эх, не так надо себя вести с умирающим богатым родственником… не так…

Она передала коляску подошедшему охраннику.

— Не знаю, что за блажь тебе в голову пришла, но я даже рада, что ты позвонил.

— Заходи…

— Как-то… неудобно, что ли.

— Серьёзно. Хочешь одна, хочешь с детьми… племянники как-никак. Или с Викушей… скажи, издеваться не стану. Ну и с квартирами… с чем-чем, а с такой ерундой помогу. И Ленке скажу…

Я подал руку.

И Виолетта коснулась её осторожно, будто до конца не веря.

— Ты знаешь, что если я решил, то так оно и будет, — говорю, глядя в её глаза, и вижу в них… тень? Нет, мерещится. Просто Виолеттка стоит так, боком. — Так что лучше сама выбери, а то ж я могу и на свой вкус…

— Вот-вот… куда ж Громов и без угроз, — сестра убирает руку.

И тень исчезает.

— Увидимся, — говорит Виолетта более уверенно.

— Не спеши, — сказал я охраннику, который явно готов был отправить меня в палату.

Я смотрел Виолетте в след, но… ничего. Тень показалась? Или уже просто я настолько хочу её увидеть, что сам себя накручиваю.

— Ладно, поехали…

И коляска развернулась. Надо будет и завтра выбраться, раз уж можно. Ну или выпустят. Не стоит действовать докторам на нервы лишний раз.

В больнице воняло.

Вот вроде и место приличное. Всюду красота, чистота. Полы сияют. Потолки сияют. Медсестры, что характерно, тоже сияют. А вонь есть.

Стоп.

Это не совсем вонь. Точнее запах обычный, больничный, из смеси чего-то донельзя стерильного и лекарств. Но в него примешивается иной, знакомый, лилейный.

— Погоди, — приказываю и охранник послушно замирает прямо посреди холла. А я закрываю глаза и пытаюсь понять, откуда тянет треклятыми лилиями. Цветы? Цветов здесь много. Вон, и в горшках огроменных какие-то кусты торчат, и в вазах. Причём цветы живые, словно тем самым пытаются подчеркнуть элитность места. Но лилий среди них нет.

Лилии я бы узнал.

Тогда…

— Налево, — я решаюсь. В конце концов, если ошибся, совру чего-нибудь. Или просто промолчу.

Коляска поворачивается.

Запах становится ярче.

Чётче.

Да, лилии. И я уже вижу эту тончаюшую нить, что тянется следом, манит за собой. Неужели… или мозги пострадали? Вариант, конечно, куда более реалистичный, чем мои фантазии о другом мире. Я ж на препаратах сидел, которые отнюдь не полезные… и опухоль. Распадается вон. Травит тело. Почки там, печёнку. Почему бы и не мозги?

Даже Виолетта отметила.

А я…

Кресло катится.

— Медленней, — говорю я, и охранник послушно замедляет шаг. Здесь запах слоится, растекается по всему коридору. Нет, надо выбрать… выбрать… дверь выбрать. Двери заперты, и я стою на распутье, как грёбаный витязь, не способный решиться, куда идти.

Направо.

Налево…

Прямо. Решение приходит с ясностью в голове.

— Прямо. Что там?

Кто.

Правильнее будет спросить, кто.

— Могу узнать, Савелий Иванович, — отвечает охранник, который, если и удивлён этаким капризом, то виду не показывает.

— Узнай. Только сперва нам надо туда. Посмотри, есть там кто?

А то вдруг там пришли проведать и помимо болезного — а я не сомневался, что человек за дверью очень и очень болен — там вся любящая семейка собралась. Неудобненько выйдет.

Но нет, в палате было пусто.

Небольшая. Раза в четыре меньше моей. Но с окном. Кровать у него и стояла. Помимо кровати сюда поместилась тумбочка и столик, а ещё — шкафы с приборами, от которых к кровати протянулись нити разноцветных проводов и прозрачные сосуды капельниц.

Знакомо, однако.

— Оставь. Иди узнай… имя там и так далее.

— Но… — охранник мнётся. Ему очень не хочется оставлять меня наедине с этой женщиной, имени которой я не знал.

— Иди, — повторяю жёстче.

Потому что мне очень надо остаться.

— Только ближе подкати.

Хватит ли у меня сил встать? Или… запах здесь резкий, назойливый даже. И от него кружится голова. А я… я повторяю приказ. И голос срывается нервно, но этого хватает. Охранник из числа новых, а эти перечить боятся.

Дверь закрывается беззвучно. И готов поклясться, что у меня минут пять от силы. Но дальше-то что? Сидеть и нюхать? Думай, Громов… лилии — это… это смерть.

Допустим, запах на самом деле иной, но мой мозг связал его со смертью и прочно. Значит, эта женщина скоро умрёт?

Ну, это и без запаха понятно, стоит посмотреть.

Кто она?

Хрен его знает. И возраст не определить. У мумий вообще крайне сложно с возрастом. А она на мумию похожа. Тонкую, обтянутую желтоватой полупрозрачной кожей, которая облегает не только жилку, но и вздувшиеся сосуды. Глаза провалились глубоко в глазницы, пусть и выглядят выпуклыми. От волос остались редкие клочья.

Губы сухие.

И…

Она открывает глаза. И я поражаюсь ясному взгляду.

— Доброго вечера, — говорю первым, сомневаясь, что она сможет ответить. — Не знаю, как вас зовут… прошу простить за беспокойство… в общем, как-то я гулял и загулял вот. Позвать кого?

— Нет, — губы её шелохнулись.

Голос слабый, едва-едва слышен. А ещё от её дыхания тоже несёт грёбаными лилиями. И запах становится почти невыносим. А я смотрю в глаза.

В чёрные полотна зрачков, которые медленно расплывались, тесня седую радужку, пока та не превратилась в тончайший, с волос, ободок. И меня затягивает в эти…

Зеркала?

Нет, скорее на полынью похоже, только маленькую. И будто там, по другую сторону, уже есть кто-то, кто-то…

Я протянул руку с растопыренными пальцами, и понял, что не дотягиваюсь. С кресла вот не дотягиваюсь.

Встать надо.

Как?

Ноги чувствуются, но ещё не слушаются. У меня даже эта, как его там, физиотерапия не началась. И массажи… и восстановление — путь долгий.

Но мне надо.

Очень надо дотянуться. До полыньи. Пока она не закрылась. Пока…

Я левой рукой цепляюсь за край кровати. Благо, прочная, и пытаюсь подняться. Тяну отяжелевшее тело, отталкивая второй рукой коляску. И с третьей попытки встаю.

Женщина смотрит.

Она ничего не говорит, просто лежит и улыбается. Улыбается так, будто… понимает? Знает? Про меня вот? Про мою тайну?

Рывок.

Ну же, Громов, когда ты превратился в ничтожество, которое не способно даже встать? Давай… ты в этой жизни столько раз подымался… и столько козлят доверчивых загубил. Так что сумеешь. Главное, сопли подобрать.

И…

Раз.

Встать. Удержаться. Сердце в груди зашлось, прямо чувствую, что времени нет и у меня, что оно сорвётся, оно не готово к таким подвигам.

Плевать.

Надо…

Я по-прежнему цепляюсь за кровать и второй рукой уже тянусь. К глазам тянусь… глазам мертвеца, потому что именно в этот момент женщина и уходит. Я вижу, как над головой её собирается полупрозрачная тень, не жуткая, как те, из прошлого мира, но мерцающая.

Полупрозрачная.

Душа?

И зеркала глаз бледнеют, подёргиваются дымкой.

Нет… мне надо.

Я успеваю коснуться их, и острая игла пробивает кожу, от руки и до груди, и потом дальше, под лопатку. Запах становится едким, и я задыхаюсь от него. А ещё от невозможности дышать. Просто взять и сделать…

Вдох?

Как сделать вдох, когда воздух заперли.

Закрыли.

И кажется, я доигрался… призрачная тень растворяется, а я падаю… падаю, мать вашу. В никуда.

А кто виноват так и не выяснил.