Громов: Хозяин теней. 2

Глава 22

Глава 22

«Следует понимать, что так называемое энергетическое истощение, вызванное кратким чрезмерным напряжением дара, влияет не только на тонкое тело дарника, но имеет ряд конкретных физических проявлений, которые косвенным образом свидетельствуют о наличии этого истощения и могут быть использованы для постановки диагноза. Основными так называемыми внешними признаками являются сильнейшая физическая слабость, порой вызывающая ригидность отдельных групп мышц, затрудненное дыхание, нарушение сердцебиения, в том числе функциональная аритмия, краткие повторяющиеся приступы тошноты и головокружения. Параллельно следует отметить дестабилизацию эмоциональной сферы, вплоть до приступов истерии или, наоборот, развития кататонического синдрома. В то же время ряд пациентов, не имевших внешне острых проявлений эмоциональной нестабильности, упоминали о появлении суицидальных мыслей или же желания причинить вред кому-либо. Некоторые признавались, что фантазии об убийстве других людей были столь яркими и подробными, что пугали их самих. Таким образом нельзя недооценивать опасность даже слабых, так называемых, кратких срывов…»

«Медицинский вестник»

Поезд прибыл ближе к полудню. Сперва дрожь на рельсах почуяли детишки, которые меж этих рельс и носились, собирая, то ли какую-то траву, то ли оставшиеся после перестрелки гильзы. Они с визгом покатились с насыпи, крича:

— Едуть! Едуть!

И следом зашевелились, забеспокоились взрослые. Некоторые из них, точно спохватившись вдруг, что от приехавших не факт, что добра ожидать следует, потянулись к лесу, который ещё недавно их пугал. Другие принялись собирать тряпки.

Кто-то затянул молитву. И вскоре иные голоса подхватили её.

— Идём, — сказал я Метельке.

Мы, расположившись в стороне, наблюдали за лагерем, потому как больше всё одно нечем было заняться. Чувствовал я себя странно. Не то, чтобы плохо. Скорее уж мотало. То вдруг хотелось сделать чего-то, причем не что-то конкретное, а вот просто взять и сделать, не важно, главное, не сидеть на месте, то наоборот, жажда деятельности сменялась апатией, а та в свою очередь приводила к мыслям, что и шевелиться-то не стоит, нет в этом никакого смысла. И вообще смысла нет. На смену апатии приходило безотчётное веселье и я начинал хихикать, причём мозгами понимая, что это не нормально. Мелькнула даже трусливая мыслишка, а не свихнулся ли я часом?

Очень может статься.

И потому хихиканье я это давил, как потом и слёзы, комом подкатившие к горлу. Правда, постепенно стало отпускать. Вроде как даже в голове прояснилось. Настолько, что пришло понимание: гостей лучше встречать, прикрывшись широкою спиной Еремея. Что-то не было у меня уверенности, что эти гости с добром едут.

Хоть ты сам, право слово, в лес прячься.

Кстати, желание опять же было острым и словно… не моим? Но справиться я справился.

— А, — Еремей стоял на насыпи. — Объявились, оглоеды?

Сказал не зло, но вытащил из кармана свёрток.

— Нате от. Ешьте. А то ж сейчас начнут душу мотать.

В свертке оказался чёрный ноздреватый хлеб, слегка смявшийся от долгого лежания, и тонкие ломти сала, переложенные внахлёст.

— С-шпасибо, — Метелька живо вцепился в подарок зубами.

— Ты как? — Еремей глянул и, почудилось, озабоченно.

— Н-не знаю, — рискнул я. — Странно. Как… трясёт… то смеяться, то плакать. То вообще какая-то дурь в башку лезет.

Удивительно, но Еремей кивнул:

— Дар колобродит… рановато тебе так… с людьми-то… — он замялся, то ли не зная, как объяснить, то ли не будучи уверен, что пойму я. Вздохнул и добавил: — Если совсем тошно сделается, или захочется чего…

— Чего?

— Убить кого. Или самому в петлю.

Охренеть перспектива.

— Скажешь. Не тяни, потому как всякое случается… пусть и не дарник, но нахватался ты прилично.

Чего?

А главное, смотрит Еремей так, что вопросы в горле сами застревают. И я киваю, говорю:

— Да, вроде, нормально. Потихоньку отпускает.

— От и ладно… но если чего — падай в обморок.

— Как девица? — заржал было Метелька, но вовремя осёкся и сам. — Понял… если чего, вопить, что ему сплохело? Что он совсем нездоровый?

— Вот. Даже у таких бестолочей наука мозгов прибавляет, — сказал Еремей важно. — Так и держись… и вовсе. Вы дети. Видеть чего-то видели, а чего — не знаете, не понимаете и вовсе отроки глупы и бестолковы. Благо, вид у вас соответствующий.

Обидится бы, но…

— Там Серёга говорил…

Затрещину Метелька-таки заработал:

— Сергей Аполлонович, — сказал Еремей спокойно. — И со всем уважением. Ясно?

Кивнули мы оба. Так, на всякий случай.

— А что говорил, так это пока так… слова на ветру. Потом видно будет. После. От как отбрешемся, так и начнём думать, чего и как дальше жить.

Выпуклые глаза господина особого дознавателя, отправленного Синодом, смотрели куда-то вдаль. Глаза эти то и дело подёргивались, иногда прикрывались массивными веками, но взгляд неизменно оставался устремлённым за окно. Ещё было узкое лицо с выпирающими скулами и проваленным ртом, да остренький подбородок, что выдавался над чёрным воротником мундира.

Хриплый голос:

— Стало быть, вы почуяли… неладное?

— Так точно.

Допрашивали меня в присутствии Алексея Михайловича, чему я, говоря по правде, был весьма даже рад. Вот не внушал мне этот лупоглазый доверия.

Категорически.

И равнодушие его наигранное. А свет так и окутывает костлявые руки. Он их сложил на колене, одной ладонью прикрыв другую, и пальцами шевелил.

— И как давно дар открылся?

— Н-недавно… я вот… болел. В приюте. Матушка померла, — произнёс я это максимально жалобным тоном. — А батюшка ещё когда ушёл… говорили, что тоже помер, но так-то я не знаю. На похоронах не был. А я болел… у меня горячка мозговая! И думали, что всё уже. А я не всё!

Лупоглазый кивнул, сказав:

— Господь милосерден.

А вот креститься не стал. И снова в окно уставила. Что там такое? Хотя… знаю. Поезд прибыл о трёх вагонах и все-то военные. Из первого высыпали солдаты, чтобы, вытянувшись жиденькою цепью, направиться в лес. Потом уже вышли ещё солдаты, которые в лес не пошли — вот нечего там искать, тут я всецело согласен — но протянули по кромочке верёвку будто.

За солдатами — целители.

И старший из них к генералу прямым ходом. Ну а с ним вот этот, лупоглазый. Нет, точно жабий принц.

— И вот… потом только голова болит очень. Иногда помню. А иногда не помню. Ещё меня целитель смотрел! Государев!

— Так уж и государев? — спросил лупоглазый с насмешечкой.

— Государыни-сестры Государя, — поправился я спешно. — Самолично! Она к нам в приют приходила. На именины. Не мои, а государевы. Чего ей на мои-то идти? И ещё фрейлины были. Вкусного принесли. Подарки. Там ландринки были, пряник печатный с золотом, орехи в меду…

— Хватит, — оборвал моё восторженное перечисление дознаватель. — Что ж… я помню договор, Алексей Михайлович. И не собираюсь нарушать. Но надеюсь, что вы проследите, чтобы этот безмерно талантливый юноша попал туда, куда следует.

— Он из Громовых.

Медленный кивок.

И ленивое:

— Славный род. Такими крепка империя. Моё почтение.

И взмах рукой, а потом, уже в дверях:

— Актёрство — это не ваше, молодой человек.

Фух.

Может, и не моё, но попробовать надо было.

— Ты как? — Метелька тут и с калачом. — Погляди, чего Серёга дал!

— Как бы ему не влетело.

Наша дружба, которую дружбой было назвать сложно, Матрёне крепко не нравилась. И если поначалу она как-то сдерживалась, то ли из благодарности, то ли из опасения вызвать недовольство генерала, то постепенно и то, и другое сошли на нет.

— Не влетит, — Серега свесился с багажной полки. — Пошли к вагонам? А то тут все заняты и это надолго. Пока всех опросят, пока протоколы составят. Пока подпишут и договорятся, чего да как. Скукотень.

— А Матрёна как?

— Она с Сиси и матушкой. Поверь, пока синодник тут, Матрёна от матушки ни на шаг не отойдёт. Она их до обморока боится.

Чего?

Или за кого? За себя и неведомые грехи свои? Или же за Сиси, у которой определённо был дар, вот только все вокруг делали вид, что его не было. А на прямой вопрос Еремей огрызнулся:

— Не лезь не в своё дело.

Я и решил, что не полезу. На кой оно? То-то же… в общем, калач мы поделили. Серега сообщил, что вагоны пришли с провизией, но ту оставят, потому что уже целитель доложился, что никакой такой заразы нету. И заразных тоже. А стало быть, народ из лагеря увезут, туда, в город, куда поезд вернётся. Мы тоже могли бы вернуться, но генерал настаивал, что поедет дальше, потому сейчас и будут решать, как. То ли рельсы править, то ли приведут до разрыва поезд со стороны Городни. Точнее следующей станции. А мы уже на нём отбудем.

Послушать бы, но…

Я вспомнил тонкие пальцы лупоглазого и свет, на них собравшихся, и решил, что не настолько любопытен, если так-то.

Шли мы неспешно. И солдат, укрывшийся меж двух вагонов, поинтересовался:

— Куды?

— Туды, — ответил ему Метелька.

И нам кивнули.

Охренеть пароль-отзыв.

— Бабушка совсем на нервах, — продолжал Серега. — Говорит, что и минуты лишней тут не останется, но уезжать обратно отказывается. И Алексей Михайлович тоже назад не хочет. Так что ждать только. Движение по ветке перекрыли, обходные пользуют, но нам до них далеко…

Лагерь избавился от части тряпья, обзаведшись какой-никакой упорядоченностью. Людей стало меньше, а те, что были, держались в стороне от солдат. Разве что дети всё так же бегали вокруг и не стеснялись выпрашивать сухарики.

— Скоро уж каша будет, — сказал важный седоусый старик, помешивая варево в котле. — С мясцом. Оголодали…

Девочка с перетянутой бинтами рукой, сидевшая тут же, на сваленных в кучу тюках, наблюдала за ним, часто сглатывая слюну.А ведь таких, с переломами да вывихами было много. Но судя по белоснежному, ещё не успевшему пропитаться пылью полотну, целители уже работали.

Хорошо.

— Мальчик? Так, мальчик, стоять… — в моё плечо вцепились чьи-то пальцы. — Тебя мы ещё не видели… Марин, иди сюда! Тут ещё один! Судя по походке, спину ушиб!

— Не ушиб я ничего, — ворчу, но руку не стряхиваю. Целительская зеленая сила пробивается внутрь и кровь моя бежит быстрее. Эта сила иная, чем в артефакте, более концентрированная, что ли? Чистая?

А чтоб тебя…

Я стиснул зубы, чтоб не заорать, когда этот недоучка от щедрот душевных плеснул силы, сколько было. А было в нём немало. Ощущение, что кипятком обварили, причём изнутри.

— Точно, не ушиб! Марин, это же…

— Не ори, — прошипел я. Хотя, конечно, хреновые из нас шпионы, про то, что я Охотник, знают уже многие. Но всё одно чего орать?

Тем более на ухо.

— Марин!

И меня не отпустил.

— Помоги…

— Лука, делать тебе больше нечего, — Марина, высокая девица заморенного вида, глядела на нас без энтузиазма. И вовсе появилось ощущение, что мы ей не нравимся.

Впрочем, не только мы.

— У парня острое истощение и что-то ещё… не могу понять. Но он Охотник и это точно…

А вот теперь в блёклых глазах мелькнул интерес.

И улыбка появилась. Такая… ненатуральная.

— Дай посмотрю…

А пальцы у неё тонкие длинные и на мизинчике колечко поблескивает синим глазом. Яркое такое. Артефакт?

Я из-под пальцев вывернулся.

— Что за кольцо? — спросил, понимая, что эта Марина категорически не внушает мне доверия. Вот прямо на подсознательном уровне. Тень и та внутри заворочалась обеспокоенно.

— Не твоего ума дело. Стой смирно.

— Руки убрала, — я не позволил к себе прикоснуться.

— Лука, подержи этого… да держи, я сказала! — рявкнула Марина. — Ах ты, мелки засранец…

Вот уже и ругается. А ещё целительница.

— Назад! — в руке Метельки появился револьвер. Кажется, мой. — Руки подняла, чтоб я…

— Что за… — Марина отступила на шаг и руки подняла, только вот на них заклубилась зелёное облако. Сила? И Марина легонько дёрнула пальчиками, стряхивая это облако. А то, сорвавшись, полетело к Метельке…

Вот только Тень успела раньше.

Она перехватила облако клювом и зелень впиталась в чёрные перья. Целительская сила на вкус отдаёт полынью и в целом ничего так. Ощущения… да, сходные с тем, что от артефакта были.

А вот Марина явно удивилась.

Очень.

И прищурилась нехорошо. Вон, узкое лицо её перекосило даже, а над пальцами снова клубится зелень. И главное, решимость такая… а ещё понимаю, что ничего хорошего от Марины ждать не след.

— Назад! — подал голос Серёга. — Я приказываю вам отойти!

И в этом голосе ни толики сомнений, что он вообще может приказывать.

— Мальчик…

— Я — граф Сергей Аполлонович Пушкин-Савичев. И предупреждаю, что любые действия против меня или моего сопровождения будут признаны враждебными.

Солдаты, до того наблюдавшие за нашей вознёй издали, поднялись. Даже тот кашевар ложку отложил.

То есть, пока нас ловили, им плевать было? А раз граф объявился, то и не плевать? Даже если граф этот сопляк сопляком?

— Что здесь происходит⁈ — а от поезда спешил невысокий лысоватый человек в мятой рубашке. — Я вас спрашиваю… Марина, что вы творите?

— Пациент упрямится, — Марина медленно опустила руки. — Вот, Лука позвал на помощь. Говорит, что у мальчика сильное энергетическое истощение. Я хотела помочь…

И лицо у неё точно другое сделалось, такое вот обычное лицо, невинно-девичье, слегка растерянное даже и обиженное.

— А он начал кричать, вырываться… я подумала, что у него истерика. Вы ведь знаете, Михаил Владимирович, что магическое истощение часто сопровождается острыми нервическими реакциями и мешает пациентам адекватно воспринимать происходящее…

Это она меня истеричкой обозвала?

Или сразу психом?

— А силой зачем она кидалась?

— Я⁈ — Марина изобразила искреннее удивление. — Молодой человек, если бы я решила, как вы изволили выразиться, кинуться силой, вы бы уже спали…

Тень икнула и сыто облизнулась, уставившись на Марину круглыми глазами. Спать она точно не собиралась. Скорее уж была в ней надежда, что силой в меня кинутся.

— Господи, — Михаил Владимирович поднял глаза к небесам, точно и вправду надеясь увидеть там господа. — Какой бардак… молодой человек…

— Она не будет ко мне прикасаться, — я точно понял, что не позволю. Скорее дам тени сожрать эту самую Марину с её артефактом, чем себя потрогать.

Главное, кто бы спросил, откуда такое неприятие и чем вызвано, я бы не смог ответить.

Просто вот…

— Что за капризы. Вам нужна помощь целителя…

— Мне уже помогли, — я медленно отступаю. — Что у неё за артефакт?

— Марина⁈ — а вот теперь Михаил Владимирович остановился. — Что у тебя за артефакт? Я же говорил! Никаких личных артефактов! Ваш контроль ещё не настолько хорош, чтобы рисковать…

— Нет у меня артефактов! — хнычущим голосом произнесла Марина. — Вот! Сами посмотрите! Это просто кольцо! Подарок жениха!

— Артефакт… — возразил я. Я ж видел, как бьётся в камне искорка. И пусть светится она едва-едва, но есть.

— Да сами проверьте… — Марина стянула кольцо, протянув Михаилу Владимировичу.

— А позвольте мне? — Серега выступил вперёд.

Выглядело это забавно.

Невысокий. Худощавый. Но держится так, будто он старше всех, тут собравшихся.

— А вы, юноша, кто будете?

— Сергей Аполлонович Пушкин-Савичев, — представился Серёга. — Будущий артефактор, смею надеяться. Сила уже проявилась, склонность тоже имеется…

Кольцо упало на протянутую ладонь.

А Марина попятилась.

В стороночку так. Осторожно. И в фигуре её появилась этакая напряжённость, что ли? Серёга же нахмурился, вглядываясь в камушек. Искра внутри едва теплилась и разглядит ли? Так, похоже, штука эта не активна. А вот если… я дёрнул Тень и она недовольно фыркнула, но срыгнула лепесток недопереваренной зеленой силы. И та, коснувшись колечка, зажгла камешек. Он полыхнул и… всосал в себя силу.

Всю. Без остатка.

— Это…

— Дайте-ка, — Михаил Владимирович взял за колечко и сам скормил ему силу. Камешек сверкнул яркой искрой, а потом снова затаился. — Марина? Извольте объясниться…

— Назад! — Марина отступила ещё на шаг, махнув рукой, и во второй появился револьвер. — Назад… или я буду стрелять.

Она нервно обернулась и, протянув руку, сдёрнула девочку с тюка. Револьвер уткнулся в светлую макушку.

— Отойдите… или я её пристрелю.

Чтоб тебя…

Сходили.

Погуляли.

Развеялись… да Еремей нас точно запрёт. И главное, будет совершенно прав.