Храни её

Несколькими днями ранее из Милана приехал Кампана вместе с сестрой и неизменным довеском из трех детей. Они собирались провести на вилле Орсини рождественские каникулы. Внезапно решили съездить в Геную; Виола отказалась. От Стефано я знал, что отношения между ней и мужем натянулись настолько, что они не разговаривали. Ей на весь вечер оставили детей, и Орсини уехали в полном составе, включая маркиза с его инвалидной коляской, помощницей и слюнявым подбородком. Несмотря на несколько падений, перенесенный бронхит и новые приступы, бравый маркиз крепко держался за жизнь.

Наутро, вернувшись, родственники обнаружили детей спящими в гостиной, всех, кроме младшего, который плакал в окружении сломанных вещей и вымазанных едой красивых зеленых диванов. Допросили слуг, те признались, что втихаря устроили себе отгул, решив, что на вахте синьора Орсини. К моменту, когда я вернулся, Виолу не видели уже два дня.

Большой салон превратился в штаб-квартиру. Стол, выдвинутый на середину, пестрел картами. Я даже не переоделся, пришел прямо из мастерской. Кампана с сигарой в зубах мерил шагами комнату, заложив руки за спину. Он не взглянул на меня. Группы охотников, склонившись над картами, с умным видом комментировали маршруты, которые могла выбрать молодая синьора, и время от времени прочувствованно вспоминали какого-нибудь роскошного зверя, который прямо сам на них вышел и был тут же убит.

Отсутствовавшие братья Орсини руководили операцией из Рима. Порт Генуи был предупрежден, как и судоходные компании. Виола не смогла бы сесть на трансатлантический лайнер. Ее искали в Генуе, Савоне, Милане. Два дня обследовали окрестные колодцы, но обнаружили там лишь слезы святого Петра — источник бил живее прежнего. Поисковые собаки вернулись лишь с высунутыми языками. Никто их не винил. Их на такое не натаскивали.

Маркиз спал в кресле, глухой ко всеобщей ажитации. Его супруга с большим достоинством сидела на диване, рядом с огромным пятном томатного соуса. Одетая в черное после первого удара, случившегося у мужа, худая, длинноногая и длиннорукая, как и ее дочь, маркиза напоминала паука. И была как-то по-паучьи красива, как те тропические виды, которыми я когда-то любовался в книге, одолженной Виолой. В последние годы она доверила заботу о семейной славе сыновьям, но сама поддерживала сплетенную годами социальную сеть. Иногда ездила одна в Турин или Милан, и злые языки шептали, что эта еще не старая женщина, едва шестидесяти лет, едет туда за утешением, которого здесь ей не дают. То есть дали бы, но побаиваются, а вдруг маркиз не такой маразматик, как думают.

Несмотря на ночь и стужу, несколько отрядов еще прочесывали окрестности, и среди них — Эммануэле с Витторио. Я больше ничем помочь не мог и пошел к себе. Наша последняя размолвка тревожила мне душу. Придя домой, я вдруг вспомнил о единственном месте, куда, наверное, никто не догадался заглянуть. Кладбище, конечно. Я бегом вернулся в обитель мертвых. В тридцать семь лет она меня больше не пугала. Демоны, терзавшие Мациста в подземном мире, уже не населяли мои кошмары. Кладбище напомнило Виолу, нашу потрепанную временем и много раз латанную дружбу. И кино прошлых лет, которое, я думаю, сильно во мне откликалось, хотя и было немым.

Дверь усыпальницы Орсини была приоткрыта. Я медленно приблизился, тихо толкнул ее. Внутри пахло ушедшим временем и еще пылью. Склеп был пуст. На алтаре полуистлевшие цветы: сюда давно уже никто не ступал. Я медленно обошел кладбище и под конец остановился у могилы маленького флейтиста Томмазо Бальди. Перед полустертой плитой меня вдруг охватило подозрение, от которого застыла кровь. А вдруг и Виола нашла вход в те самые подземелья? А вдруг и она бродит три дня в темноте? У нее ведь нет флейты.

На следующий день я был не в состоянии работать, несмотря на наигранный энтузиазм матери. Если Виола не хочет, чтобы ее нашли, мы ее никогда не найдем. Братья Орсини, как и я, понимали, что после флорентийского фиаско она не уедет, не продумав все до мелочей. Не сядет на трансатлантический лайнер под своим настоящим именем. В этот раз она составит список всех препятствий на пути, предусмотрит все наши реакции, даже самые невозможные. Мы проиграли заранее.

К вечеру атмосфера на вилле Орсини стала иной. Суета сменилась усталостью. В отрядах поисковиков таяла надежда отличиться, стать героем. На исцарапанных, грязных лицах мужчин выступали пот и уныние. Кампана «по неотложному делу» отбыл в Милан.

Я проснулся с ужасным ощущением, что Виола мертва. Я точно знал, что какая-то часть ее минутой раньше покинула землю, и это было так несомненно, что я сначала не мог встать, так сильно мне сдавило грудь. Наконец я смог дотащиться до каменной чаши и сунул всю голову целиком в чудесный источник. Предание гласит, что святой плакал горькими слезами. Горькими ли — не знаю, а ледяными — точно.

Прошел еще один день — несколько фантастических сообщений из разных уголков страны не сумели вселить в нас надежды. Вечером мать уговаривала меня поесть, как ребенка, повторяя: «Ну, еще кусочек» — каждый раз, когда я опускал вилку. В тот день мы ненадолго вернулись в роли матери и сына.

Сидя у очага и ежась, я мысленно пересматривал места, которые мы посещали вместе. Ничего не вспоминалось, кроме кладбища. Ничего. Ничего. Ничего.

Разве что…

— Куда ты? — спросила мать, увидев, как я вскочил.

Я уже бежал. Я не взял лампу, просто схватил старую военную шинель, лежавшую при входе и, вероятно, брошенную Эммануэле. Несмотря на облака — высококучевые, — луна светила достаточно ярко, чтобы ориентироваться. Я добрался до Дуба висельников, нырнул в лес, не беспокоясь о черных каркающих часовых, которые когтями и подножками пытались меня удержать. На этот раз я был сильнее. Каким-то чудом или высшим промыслом я отыскал поляну, пересек заросли на другой стороне.

Она была там. Я увидел ее еще до того, как дошел до пещеры. Она лежала, не двигаясь. Я стал карабкаться к ней, паникуя оттого, что она не шевелится. Когда я наконец достиг входа, Виола повернула ко мне голову. Облако скользнуло по ее запавшим щекам, и появившаяся луна открыла мне то, что я сначала принял за массу тьмы: огромное тело Бьянки, тоже лежащей на земле. Виола, одетая как для приема гостей, обнимала медведицу, но платье было измятым и грязным.

— Она умерла сегодня утром, — шепотом сказала Виола.

Я опустился на колени, помог ей подняться и обнял. Большая голова Бьянки была обращена к нам, глаза открыты, язык немного вывален. Виола не хотела бросать детей. Она играла с ними, когда услышала душераздирающий зов из леса. Мощный рык, от которого задрожали стены, — впоследствии этого не подтвердил ни один свидетель.

Почуяв приближение смерти, Бьянка позвала ту, что была ей одновременно матерью, сестрой и другом. Виола, убежденная, что о детях позаботятся слуги, очертя голову бросилась в лес. Она провела с медведицей четыре дня, поила ее, разговаривала с ней, обнимала во сне. Не приди я вовремя, она бы последовала за Бьянкой и дальше.

Виола снова легла на землю и притянула меня к себе. Я укрыл нас шинелью и стал смотреть на звезды.

— Ей было двадцать пять, — прошептала она. — Прекрасная медвежья жизнь.

— Тебе пора домой. Все тебя ищут.

— Никто не должен знать. Я скажу, что вышла, услышав шум в лесу, в темноте испугалась, заблудилась и несколько дней искала дорогу.

Никто из нас не шевелился. Я вздохнул.

— Все это так смешно.

— Что смешно, Мимо?

— Ты, я. Наша дружба. То мы любим друг друга, то ненавидим… Мы два магнита. Чем больше мы сближаемся, тем сильнее отталкиваемся.

— Мы не магниты. Мы симфония. Но даже музыке нужна пауза.

Виола попросила меня похоронить Бьянку, на что я согласился, но пожалел об этом, как только вернулся с лопатой. Задача была геркулесовой. Но Геркулес имел то преимущество, что был ростом не метр сорок. На рассвете я, шатаясь, пришел домой со стертыми в кровь ладонями и проспал до вечера. Витторио разбудил меня и обрадовал известием: Виола просто заблудилась в лесу и нашла дорогу обратно. Я изобразил полное счастье и снова заснул.

Она три дня провела в постели, отходя от приключения. Я был совершенно разбит и не мог ваять до конца недели. В следующую субботу Кампана вернулся из Милана, братья Орсини прибыли из Рима. Меня пригласили на праздничный ужин, и я пошел на него не без удовольствия. Мы с Виолой наконец-то снова говорили друг с другом, и это было главное. Лишь позже я осознал, что большинство ужинов у Орсини заканчиваются плохо, и этот не стал исключением.

В голове у Кампаны что-то зрело, это надо было заметить. Тем более мне, мастеру передачи движения, — заметить по тому, как он по-тигриному хищно держался, напружинившись, чуть боком, пригнув голову, пока мы выпивали в ожидании ужина. Тигры часто нападают сбоку. Виола, еще бледноватая, улыбнулась мне. Я поздравил Франческо с его новой должностью при Пие XII, бывшем монсеньоре Пачелли. Как обычно, Стефано пил рюмку за рюмкой. Невестка Виолы присутствовала в окружении своего выводка. В детстве я дрожал, без спроса вторгшись в это святилище. Теперь я был на вилле завсегдатаем, я регулярно вдыхал золотую пыль, плававшую в солнечных лучах, и уже не дивился ей. Прозвенел колокольчик, и мы проследовали в обеденную залу.

Ужин прошел мирно, едва нарушаемый шумом детей, игравших в соседней комнате, пока не настало время сыра. Поднос совершил круг по столу и вернулся в центр, и тут Кампана стукнул по столу ладонью. Даже маркиз подпрыгнул, прежде чем снова впасть в оцепенение.

— Так продолжаться не может.

— Что не может продолжаться? — вежливо спросил Франческо.

— С ней! — воскликнул avvocato, указывая трясущимся пальцем на Виолу. — Если бы я купил такую плохую машину, мне бы давно вернули деньги!

— Моя сестра не машина, — заметил Франческо, как всегда любезно.

Виола, опустив голову, ничего не говорила.

— Сначала Флоренция, потом это исчезновение в лесу! Она психичка, я всегда это знал. Не говоря уже о том, что не может иметь детей, наверняка оттого, что спрыгнула с крыши; мне надо было с самого начала насторожиться. — Кампана, красный от гнева, плевался слюной. Он кивнул на сестру: — А дети Элоизы, а? С ними могло случиться что угодно! Какая женщина бросает детей, черт побери?! Не говоря об этом! — Он выдернул из кармана смятый лист бумаги и сунул его под нос Виоле — та побелела как мел. Кампана ехидно засмеялся: — Что за штука, а? Мы нашли это, когда обыскивали твою комнату после исчезновения в поисках письма или записки. Мадам у нас теперь пишет стихи? — Он развернул листок и прочистил горло.

Виола посмотрела ему прямо в глаза:

— Не читай.

— Захочу и буду. Твоим родным полезно узнать, о чем ты думаешь, верно?

— Я написала это давно, когда лежала в больнице. Это из прошлого. И это личное.

— «Я та, что не гнется…» — начал Кампана с театральным завыванием.

Нервная судорога невероятной силы исказила лицо Виолы.

— Если ты прочтешь это, — тихо сказала она, — я тебя убью.

— A-а, да ты к тому же и убийца? — Кампана обошел стол, чтобы встать подальше от Виолы, и прочел:

— Хватит, — прошептал Франческо, помрачнев.

— Погоди, дорогой зятек! — взвизгнул Кампана. — Еще не конец!

Сестра Кампаны сидела отвернувшись и зажимала рот, чтобы не прыснуть от смеха. Я просто окаменел, остальные за столом тоже, хотя вряд ли по той же причине. Я считал, что былая Виола умерла, но она жила и ликовала в этом юношеском стихотворении.

Кампана поперхнулся и зашелся кашлем, потом принял поданный сестрой стакан воды, одновременно жестом приглашая дождаться продолжения.

— Но, дорогие друзья, лучшее — напоследок! Строфа, в которой я ничего не понял, наверное, потому что нет у меня такого поэтического дара!

Виола поднялась медленно, как туман над кладбищенской землей. Едва слышным голосом произнесла:

Мертвая тишина. Кампана грозно повернулся к жене:

— Что это значит: «Тебе, еще не рожденной?» Только не говори, что у тебя был выкидыш. Или, что еще хуже, ты сама…

— Выкидыш? Когда были написаны эти строки, мы даже не были знакомы! Это стихотворение — мысли шестнадцатилетней девушки. Если хочешь знать, я, скорее всего, обращалась к себе. «Ты, еще не рожденная» — это я сама. Девушка, которая не смогла летать. Я писала это и думала, что где-нибудь в параллельной вселенной эта другая «я» меня услышит.

— В параллельной вселенной? — Кампана снова чуть не поперхнулся, на этот раз прочистил горло бокалом вина. — Да ты совсем сдурела!

— В общих интересах… — начал Франческо.

Виола прервала его жестом. Простое мягкое движение руки, способное остановить армию на марше или бегущее стадо слонов. Эти двое походили друг на друга больше, чем думали.

— Тебе всегда не хватало воображения, Ринальдо. Тебе не приходило в голову, что все не так, как ты видишь? Что параллельные вселенные, да, могут существовать? А наш мир — нет? Что мы, возможно, лишь снимся какому-нибудь медведю?

Все смотрели на Виолу разинув рты, и лишь я улыбался. Кампана стоял весь багровый, с набухшей шеей. Виола протянула руку, и муж почти рефлекторно отдал стихотворение. Она сложила его, спрятала в платье и снова повернулась лицом к avvocato:

— Я предупреждала тебя.

Я не успел заметить взмах руки. За долю секунды Виола схватила с ближайшей тарелки нож для сыра и изо всей силы вонзила в мужа.