Храни её

Одиннадцатибалльное землетрясение по шкале Меркалли обрушилось на Пьетра-д’Альба и ее регион первого июня 1946 года в 3:42.

В гостинице, где мы остановились, жертв не оказалось, поскольку мы были единственными постояльцами. Восточный фасад, выходящий на реку, рухнул, здание стало похоже на кукольный домик. На улице билась в истерике хозяйка. Мы, как смогли, ее успокоили, и Зозо тронулся с места. В пять часов мы направились в сторону Пьетра-д’Альба. Дождь прекратился.

Дорога в нескольких местах прерывалась небольшими трещинами или осыпями, которые мы не без труда, но преодолели. За десять километров до Пьетры повреждение дороги составляло уже метров двадцать. Пришлось бросить машину. Мы спустились в русло реки и вскарабкались на другой берег. Шли молча. Мы миновали деревню, которую я видел ночью. Сметена полностью. Ни единого звука, только курица бегала среди обломков.

В середине дня повторный толчок швырнул нас лицом вниз на землю. На горе, через дорогу, коричневый селевый поток полосой перерезал лес. Ели поломались, как спички.

Мы прибыли в Пьетра-д’Альба незадолго до заката. Грязные, измученные, в засохшей грязи и крови. Когда мы поднялись на плато, Зозо заплакал. В воздухе пахло горелым камнем. Деревни больше не было. Ничего, кроме руин церкви. Весь ландшафт изменился. Плато стало бугорчатым, неровным и как будто накренилось. Я побежал, задыхаясь, по разбитой дороге, потом напрямик через поля, подвернул лодыжку, рухнул, снова встал, не чувствуя боли. Мы миновали мастерскую. Сарай превратился в груду досок, половина дома рухнула, а посередине, в том месте, где раньше была каменная чаша, гейзером бил чудодейственный источник. Я не остановился — Витторио с матерью были в Генуе — и поспешил дальше, к вилле Орсини, вдоль полей, вспаханных рукой обезумевшего бога. Меня встретил медведь, которого я изваял для Виолы в шестнадцать лет. Его отбросило от виллы вниз, к воротам, и разломило надвое.

Виллы Орсини с ее красивыми зелеными шторами, виллы Орсини с ее оборками и вощеным паркетом, который я когда-то осмелился запятнать своей кровью, больше не существовало. Ее обломки были наполовину завалены грязью и деревьями. Лес за домом обрушился, оставив зияющую рану под открытым небом, пейзаж напоминал карьер. Уцелела всего сотня апельсиновых деревьев. Я бросился в руины, стал ворочать камни, которые мог поднять, схватился за балку, она не подалась, я тянул ее, пока не почувствовал на плече руку Зозо. Я оттолкнул его, опять схватился за балку, а потом усталость взяла свое.

Я скатился по обломкам, наполовину потеряв сознание, и разбил лоб. Зозо накинул мне на плечи свою куртку.

— Мимо… Бесполезно. Надо ждать спасателей.

Я не знаю, сколько времени они добирались туда и как проехали. Идти было некуда, и мы с Зозо провели ночь, соорудив хижину из нескольких досок, подпертых камнями, прижавшись друг к другу. Впервые с момента моего прибытия на плато царила абсолютная тишина. Ни птиц, ни насекомых. Разруха бесшумна. Ночью пошел ливень. И вдруг они появились. Целая толпа людей в форме, выкрикивавших приказы. Увидев нас, они стали кричать от радости, накидывать нам на плечи шерстяные одеяла в огне зари. Плато никогда не было таким розовым, как в то утро, словно разбитый, расколотый камень в последнем вздохе испускал так долго хранимый внутри цвет.

Виолу нашли первой, незадолго до полудня. Ее комната находилась на верхнем этаже, в той части дома, которая не была завалена оползнем. Я побежал, когда услышал крики, вырвался из рук, которые пытались меня удержать. Чуть ниже кучи обломков один сапер перекладывал ее на руки другому. Второй принял ее и опустился на корточки, чтобы уложить на землю. Виола была нагая и вся в пыли. Я встал на колени рядом с ней, коснулся ее лица и прикрыл валявшейся рядом шторой. У Орсини был странный пакт со смертью: она забирала их нетронутыми. Как и ее брат Вирджилио, найденный рядом с искореженным поездом, она осталась необезображенной. За исключением нескольких царапин и жутких шрамов, которые через тридцать лет после полета все еще исполосовывали ее ноги, руки и туловище и которых я никогда не видел. Только в тот момент по размеру шрамов я понял, что ей пришлось пережить после падения. Правая нога ниже колена была немного подвернута. Но меня поразило ее лицо. Мне всегда казалось, что у нее тонковатые губы, но я ошибался. Теперь, когда их больше не приходилось сжимать, губы казались полными и чуть изгибались в улыбке. Прядь волос упала на спящее лицо, я отодвинул ее пальцем. Моя сломленная Виола. Зозо плакал вместо меня.

Стефано и его мать извлекли из-под завалов в конце дня, вместе с Сильвио и работниками виллы. Удивительно, но маркиза так и не нашли. Мы с Зозо спустились с гор в Геную, где к нам бросились Витторио, Анна, наши матери, обезумевшие от страха. Из-за травмы головы мне пришлось провести ночь под наблюдением в больнице. На следующий день я без минуты промедления оделся, миновал врачебный пост и пошел на вокзал.

Если Филиппо Метти и удивился, увидев меня в тот вечер в своей мастерской с повязкой на голове, то ничем этого не выдал. Я пошел прямо к своему мрамору, сдернул брезент, схватил первое попавшееся зубило и молоток и со всех сил стал бить по камню. Той ночью я наконец заплакал — каменными осколками. Около полуночи появилась тарелка супа, которую я проглотил не заметив. А потом вернулся к работе. Через час я рухнул на едва початый камень.

Чьи-то руки подняли меня, рядом кто-то перешептывался. Подъем по лестнице, скрип двери. Меня положили на кровать. Сухая, но нежная рука легла на мой лоб, потом шаги удалились. В последние три дня я почти не спал и наконец погрузился в это первое забытье в комнате, которую мне предстояло занимать больше года в доме моего бывшего хозяина — теперь, когда я прозрел и увидел свою Пьету.