И жизнью, и смертью

3. „…ЗАМЕЧЕН В ДУРНОЙ И ОПАСНОЙ КОМПАНИИ”

До назначения на губернаторский пост фон Лауниц занимался доступными ему экономическими исследованиями, — это давало ему право считать себя знатоком земельного вопроса. Он знал: в Тамбовской губернии около трех миллионов крестьян владеют таким же количеством земли, какое принадлежит владельцам трехсот с лишним имений. Бедняцких семей в губернии насчитывается куда больше половины, живут в ужасающей нищете, мрут, как мухи.

Цифры мелькнули в памяти губернатора, пока Митенька подталкивал плачущего старика к двери.

— Милостивцы! Милостивцы! — бормотал тот, размазывая по грязным щекам слезы.

Наконец тяжелая, обитая кожей дверь закрылась.

Фон Лауниц жестом пригласил оставшихся в кабинете к столу:

— Что будем делать перед лицом надвигающейся от Саратова орды?

— Я полагаю, ваше превосходительство, — со всегдашней своей иронической усмешкой протянул Луженовский, — что беспокоиться нечего. Бегущие от господина Столыпина мужики ненавидят своих помещиков, зарятся на их хлеб, считая его своим. На тамбовской земле они рассеются, ваше превосходительство.

— Полагаете?

— Убежден-с. Я знаю психологию этого сброда: каждый заботится только о себе. Гораздо более серьезная опасность — писульки, сочиняемые, нет сомнения, весьма грамотными людьми, вроде того же Подбельского. — Луженовский ткнул пальцем в листовку. — Нынче ночью в железнодорожных мастерских такие на всех стенах расклеены. Служба доносит — возбужден народ чрезвычайно.

Фон Лауниц вопросительно глянул на полицмейстера, тот неподвижно смотрел в стол. Обрюзгшее, одутловатое лицо, седой ежик волос, усталые, больные глаза. Тоже досталось ему в это лето как миленькому! Одна история с Вадимом Подбельским, сбежавшим в марте из полицейского участка, чего стоила! А теперь понаехали из Петербурга и Москвы студенты, мутят и рабочих, и гимназистов, и в реальном училище. В рукописных копиях распространяют статью Максима Горького, где черным по белому написано: «А так как Николай II был осведомлен о миролюбивых намерениях его бывших подданных, безвинно убитых солдатами, — мы и его обвиняем в убийстве мирных людей». Так и разрастается смута!

— Я думаю, ваше превосходительство, что своими силами нам не справиться, — равнодушно и безжизненно заговорил полицмейстер. — Необходимо потребовать присылки надежных частей… И прошу, ваше превосходительство, принять у меня ходатайство об отставке. По причине нездоровья.

— Исключено, Павел Касьянович! — резко бросил фон Лауниц, отодвигая кресло и вставая. — Это-с дезертирство! Да! И потом, я не полномочен принимать у вас отставку. Извольте обратиться по инстанции, в департамент полиции, к господину Вуичу. Этак, батенька, мы все разбежимся и дадим мятежникам торжествовать победу… Нет-с! Извольте сегодня же отправляться в этот проклятый Борисоглебск. А оттуда — в Кирсанов, навстречу саратовским ордам! Да-с! Перед лицом охвативших губернию волнений я могу оценивать ваш поступок как позорный и недостойный мундира! Да-с! Возьмите вашу реляцию, и будем считать, что ее не было.

Полицмейстер неохотно взял рапорт и, сложив его, спрятал в карман.

— Относительно драгунских и казачьих частей я уже заготовил телеграмму в столицу, — сердито продолжал фон Лауниц. — Митенька! Отправить! Вас, господин Луженовский, прошу немедленно выехать в Шацкий уезд, где крестьяне вчера на сходе «приговорили» грабить имение графа Остен-Сакена. Не смею задерживать. Рапортуйте телеграфом. С богом, господа! И не стесняйтесь крутых мер!

Оставшись один, фон Лауниц бегло просмотрел «Правительственный вестник».

— Везде беспокойно, везде смута, — пробормотал он.

Бастуют железнодорожники, ткачи. Волнения в Харькове, Киеве, Варшаве. Бунты матросов. И все началось с того воскресенья, которое в народе прозвали Кровавым. Но царь, кажется, не собирается уступать. Из пачки лежавших на этажерке журналов фон Лауниц достал четвертый номер «Нивы».

Вот она, эта статья. Обращаясь к организованной Треповым депутации города, царь сказал:

«…Прискорбные события с печальными, но неизбежными последствиями смуты произошли оттого, что вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей Родины. Приглашая вас идти подавать Мне прошение в нуждах ваших, они поднимали вас на бунт против Меня… Мятежною толпою заявлять Мне о своих нуждах преступно».

В том же номере — фотография царской часовни возле Зимнего дворца, в которую стреляли картечью 6 января во время крещенского парада и водосвятия. Может быть, как раз это и ожесточило государя?

Да, чревато грозными событиями время!

Приоткрыв дверь, в кабинет заглянул Митенька:

— Ваше превосходительство! Убедительно просит приема господин Багров, агент Торгово-промышленного банка.

— Пусть войдет.

Через минуту, кланяясь на ходу, в кабинете появился седеющий человек в легком чесучовом пиджаке, с запыленной шляпой в руке.

— Простите, ваше превосходительство, что осмеливаюсь беспокоить… Я служу агентом по выдаче ссуд под закупаемый хлеб. В наших складах на станции Уварово скопилось несколько тысяч пудов зерна. Но весьма реальна угроза разграбления, ваше превосходительство!

— Извольте садиться, господин Багров.

— Благодарю. — Посетитель присел. — Скажу по чести, ваше превосходительство, если бы хлеб был мой, я, не медля бы ни секунды, раздал его голодающим. Но хлеб — собственность банка! И только государственная власть может принять меры к его охране. Склад опечатан, но умирающему с голоду наплевать на государственные печати.

Остановившимся взглядом фон Лауниц смотрел в лицо Багрова. Когда тот замолчал, губернатор тяжело положил растопыренную пятерню на кипу телеграмм и писем:

— Все это — просьбы, аналогичные вашей, господин Багров. Большинство имений находится в осадном положении. И то, что еще не разграблено и не сожжено, может быть уничтожено в любую минуту.

— Что же делать, ваше превосходительство?! Мне это грозит судом!

Фон Лауниц беспомощно развел руками.

— Последний взвод драгун, повинуясь телеграмме министра внутренних дел, я отправил охранять имение Вяземского. У меня ничего нет!

— Но, ваше превосходительство, Уварово почти на границе Саратовской губернии, а как раз оттуда, по слухам, движутся отряды…

— Не отряды, а банды, сударь! — сердито оборвал фон Лауниц и, помедлив, снова беспомощно пожал плечами: — Я все знаю. И бессилен, батенька.

Багров с растерянным лицом поднялся, но фон Лауниц, что-то вспомнив, жестом остановил его.

— Минутку, господин Багров! — Выдвинув ящик письменного стола, порылся в бумагах, достал какой-то список. — У вас есть сын?

— У меня четверо сыновей, ваше превосходительство.

— Григорий. Гимназист.

— Да, ваше превосходительство. Мой сын.

Закрыв стол, фон Лауниц некоторое время неодобрительно молчал, поджав тонкие морщинистые губы.

— Должен вас огорчить, господин Багров! Ваш сын, несмотря на молодость, замечен в дурной и опасной компании.

— Не понимаю, ваше превосходительство.

— Пятого марта сего года он был в группе молодежи на сборище, организованном неким Подбельским. Этот Подбельский фигура страшная: именно из таких вырастают цареубийцы! Сей тип связан с подпольными группами. Вот так-с. К несчастью, после ареста ему удалось бежать прямо из полицейского участка… Я не завидую будущему вашего сына, если он станет якшаться с врагами престола и правопорядка. Все, господин Багров. Я предупредил вас. А там извольте-с пенять на себя.