Имитация

20. Иконников

Они прожили в одной комнате без малого четыре года. У каждого, помимо кровати, была еще тумбочка и был стул с мягким сиденьем. Стол и платяной шкаф были общие. Хватало, в студенческой общаге и по восемь человек в одной комнате уживались. К тому же, Иконников был человеком мало пьющим. Старый холостяк сорока с небольшим, из которых четверть века провел на общежитской койке. Сперва ютился в рабочем, а когда окончил заочно техникум, то перебрался в образцовое общежитие квартирного типа для молодых специалистов, где они с Валентином и встретились.

Из тех немногих квадратных метров, которые приходились на его долю, Иконников научился извлекать максимум удобств, при этом почти не беспокоя соседа. Приходя поздно вечером с работы (а он нередко и по субботам, и даже по воскресеньям пропадал на заводе в своей юстировочной мастерской), еще не скинув верхней одежды, Паша первым делом включал стоявший у него на тумбочке, в изножии койки, телевизор «Юность», который отличался от серийных исключительным качеством изображения и звука и принимал все программы. А раздевшись до нижнего белья, заваливался с бутылкой кефира и печеньем в полиэтиленовом мешке на постель, надевал наушники и до глубокой ночи не отрывал глаз от экрана, отдавая предпочтение футболу с хоккеем. Однако самым лакомым блюдом для него были состязания фигуристов. Бывало даже, что и с завода прибегал, если показ их приходился на дневные часы. Он прекрасно разбирался в тонкостях фигурного катания, во всех этих «тулупах», «ридсбергерах» и «кауфманах», безошибочно, опережая комментатора, определял число вращений в прыжке того или иного фигуриста. Он безошибочно предсказывал, кто из участников первенства текущего года станут чемпионами в обозримом будущем. И только раз ошибся, предсказав чемпионство Бобрину, который, впрочем, и без чемпионского титула снискал такую любовь публики, которой и иной чемпион мог бы позавидовать.

У Иконникова была редкая профессия юстировщика, и в рабочее время он ремонтировал сложнейшие измерительные приборы, иные из которых показывали точность в десятые и даже сотые доли микрона.

Однажды на заводе вышел из строя единственный станок, предназначенный для шлифовки сложных поверхностей. Купленный за большие деньги в Германии, этот станок давал исключительную точность, но пришло время, и он выработал ресурс, какой ему определила фирма, а ремонту этот станок не подлежал — так было написано в инструкции.

Заводские инженеры заключили, что станок после ремонта не сможет давать необходимую точность. Все же Иконников отремонтировал его да так, что точность обработки стала еще выше.

А по ночам Иконников сотрясал стены и потолок комнаты диким, захлебывающимся и стенающим храпом.

Но особенно не любил Валентин те выходные дни, когда Иконников не ходил на завод. А это случалось, когда он принимал женщину. Небольшого росточка, пышногрудую, с яблочно-круглым кротким лицом.

Появившись на глазах Валентина впервые, когда Иконников, полулежа в постели, наблюдал за футбольной баталией, она поздоровалась чуть слышным голоском, скинула у порога туфли, бочком, маленькими быстрыми шажками прошла с хозяйственной сумкой к столу и принялась выставлять кульки и стеклянные банки со всевозможной снедью.

Все это время Иконников не отрывал глаз от экрана. Лишь когда женщина разложила еду по тарелкам, которые по-хозяйски извлекла из тумбочки вместе с чекушкой «Российской», он снял наушники, крякнул, потер руки и, перебравшись с кровати к столу, приступил к трапезе, краем глаза все же поглядывая в телевизор. Пока он пил-ел, женщина сидела сбоку, подперев голову рукой и молча смотрела на него преданными глазами.

Покончив с трапезой, Иконников набросил на туго натянутую под потолком веревочку две простыни, закрепил их прищепками, и Валентин оказался как бы в отдельной комнате, светлой и довольно просторной, так как простыни свисали по другую сторону стола. Иконников с Любашей притихли на своей кровати, до слуха Валентина доносился лишь их неразборчивый шепот, похожий на шелест листвы в безветренный летний день.

Валентин уж было задремал, как вдруг кровать за простынями тяжело заскрипела, словно Любаша с Иконниковым менялись местами, затем опять на некоторое время установилась шелестящая тишина. Затем на фоне тихого прозрачного шелеста возникли новые звуки: размеренное, постепенно убыстряющееся поскрипывание кроватных пружин. Сообразив, что за действо совершается за простынями и устыдившись, что не догадался раньше куда-нибудь уйти, Валентин вскочил со своей кровати, схватил со спинки стула пиджак и бросился вон из комнаты.

До позднего вечера, до того часа, когда, согласно правилам, гости обязаны покинуть общежитие, он бесцельно шатался по улицам города, а вернувшись в общежитие, застал Иконникова храпящим в одиночестве. Аккуратно сложенные простыни висели на спинке стула.

С того раза, если Любаша являлась в его присутствии, Валентин куда-нибудь поскорее уматывал, не дожидаясь, когда Иконников примется развешивать простыни.

Как-то придя вечером с завода, Иконников сообщил Валентину, с довольным видом потирая руки:

— Достал нержавейку, которая поддается закалке! Коньки Анютке сделаю, получше английских будут!

Анютка, дочь Любаши, в пятнадцать лет была уже мастером спорта по фигурному катанию. Незадолго перед тем она вернулась с международных соревнований — кажется, из Болгарии, — где заняла второе место. Иконников ревниво следил за ее успехами. Узнав, что тренер Анюткиной соперницы какими-то неисповедимыми путями достал для своей воспитанницы «Катьки» английские фирменные коньки, на каких катаются исключительно чемпионы мира и Европы, он не поленился съездить за город на спортивную базу, где тренировалась Анюткина соперница, поглядел на заморские коньки, повертел их в руках, и этого оказалось достаточно, чтобы в его уникальном мозгу запечатлелись их точные размеры и конфигурация.

— Немного не так сделаю, — поделился он своими соображениями с Валентином. — У тех слабоват нижний толчковый зубец. Куцый какой-то, а он при толчке должен капитально врезаться в лед. Если просто удлинить, может вибрация быть. Значит, этот зубец надо крепким сделать, а для этого придется изменить конфигурацию лезвия…

— Тогда это уже другие коньки будут, не фирменные, — заметил Валентин.

Иконников согласно покивал:

— Другие, другие будут, я и говорю. Лучше тех.

Как-то Валентин спросил:

— Паш, а ты блоху подковать сумел бы?

Иконников воткнул в него маленькие острые глазки, осуждающе поморгал и спросил:

— А на кой хрен? Я вон медикам инструмент один делаю — нигде в мире такого нет. Для операций на головном мозге. Ты понял?

Коньки Иконников сделал. Анютка, по его словам, была на седьмом небе, прыжки получались что надо, но превзошла ли она свою соперницу «Катьку», этого Валентин уже не узнал: вскоре Иконников, собравшись в одночасье, даже не попрощавшись с соседом, выбыл из общежития в неизвестном направлении.

«Ника» размещалась в полутораэтажном кирпичном здании с высоким, выходившим на улицу крыльцом, которым, судя по нетронутому снегу на его ступенях, давно никто не пользовался. Все следы — и людей, и машин — вели во двор, забранный со стороны улицы высокой металлической оградой с воротами и калиткой. Во дворе, по крайней мере на видимой его части, не было ни души.

Калитка оказалась запертой. Валентин поискал глазами кнопку звонка и, не найдя, хотел постучать по железной обшивке кулаком, но в этот момент из-за дальнего угла здания вышел высокий парень в черном полушубке. Приблизившись с той стороны к калитке, он уставился на Валентина тусклыми серыми глазами.

— По какому делу?

— По личному, — сказал Валентин. — У вас тут Иконников работает? Пал Степаныч. Надо повидаться.

— Договаривались? — лицо парня оставалось непроницаемым.

— Нет. Скажи ему: Валька, мол, Карташов из Торска.

Парень извлек из кармана телефончик, раскрыл, набрал короткий номер и кому-то сказал:

— Павла Степаныча какой-то Валька спрашивает. Говорит — из Торска… — Получив ответ, сказал неожиданно доброжелательным тоном:

— Ты это… Подходи сюда к пяти часам, ладно?

В пять часов ворота были широко раскрыты, и на выезде со двора стоял сверкающий светло-серый «Мерседес» с темными стеклами, а возле него трое амбалов, среди которых был и тот, уже знакомый. Он приветливо махнул Валентину рукой, приглашая в свою компанию. Но в этот момент все амбалы вдруг зашевелились, один обежал вокруг машины, открыл заднюю дверцу и застыл неподвижно.

К Валентину быстрой семенящей походкой приближался радушно улыбающийся бородач в длинной, до пят, коричневой дубленке и шапке из какого-то длинноворсового серебристого меха. Протянул руку, и тотчас пальцы Валентина оказались словно в стальных клещах.

— Я уж думал, что ты и знаться со мной не хочешь! — проговорил он насмешливо, приблизив свои глаза-буравчики в красных обводах к глазам Валентина и затем кивком указал на машину: — Усаживайся, поедем водку пить. — Утренний знакомец Валентина услужливо захлопнув за ними дверцу, уселся на переднее сиденье, другой амбал занял место за рулем, а третий остался во дворе.

По дороге Валентин спросил Иконникова про Анютку: оправдались ли надежды на коньки, которые тот ей сделал.

— Хорошо пошла, — кивнул тот, не поворачивая головы. — Настроилась в чемпионате Европы кататься, — и примолк.

— И что? — не дождавшись продолжения, спросил Валентин.

— Какая-то сволочь во время отборочных сперла у нее коньки, те самые, — не сразу, после долгой паузы ответил Иконников. — Шестое место заняла. И все, сломалась. Ушла совсем из спорта.

— И что теперь делает? — спросил Валентин.

Ответить Иконников не успел — «Мерседес» остановился у подъезда большого, выкрашенного в горчичный цвет дома.

В прихожей их встретила миловидная блондинка лет двадцати трех — двадцати пяти, в пушистой розовой кофточке и узких коротких брючках. Валентин решил, что это и есть Анютка собственной персоной (видеть ее прежде ему не приходилось), но Иконников сразу внес ясность:

— Наташа, моя жена, — и шутливо предупредил: — Не вздумай приударить, а то на всю жизнь останешься холостым.

При этом Наташа, покраснев, бросила на мужа укоризненный взгляд.

— Водка, закусь на столе? — спросил у нее Иконников.

— Проходите, все готово, — сказала она.

Квартира была шикарная, начиная с просторной, облицованной деревом прихожей. А в комнате, куда они прошли, две стороны занимала высокая, под потолок, «стенка» черного матового дерева с таким же матово-черным навесом в половину потолка. Напротив «стенки» стоял кожаный диван, а перед диваном — низкий длинный черный стол, заставленный тарелками и вазочками со всевозможной «закусью»: солеными огурчиками, красной и черной икрой, балыком, бужениной, твердокопченой колбасой… А в бутылках — водка «Абсолют».

За стол сели Иконников, Валентин и утренний знакомец Валентина Сашурик Наташа даже не зашла в комнату. Водитель «Мерседеса» тоже пропал из виду.

Прежде чем приступить к трапезе, Иконников включил с помощью дистанционного управления телевизор с огромным экраном.

Выпили за встречу.

— А я все думал, куда ты запропал, — сказал Валентин Иконникову, закусывая водку янтарным, тающим во рту балыком. — Вон, оказывается, как живешь…

— Творческий труд теперь в цене, — философски заметил тот, подхватив вилкой из вазочки комок красной икры, и добавил с усмешкой: — Если сумеешь продать. А тебя опять в общагу воткнули?

— Да уж, не повезло.

«Откуда знает?»

— Я тебе еще когда советовал жениться, сейчас бы горя не знал, — наставительно заметил Иконников, подливая в рюмки. — А теперь и семейному квартиру за просто так не получить, нужны денежки и немалые. Хотя у тебя есть возможность, только пальцем пошевелить.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил Валентин.

Иконников нацелился на него вилкой с пластиком семги:

— Чего бы тебе не жениться на Ираиде? Мужик ты видный, такие на дороге не валяются. И она в самом соку, а квартира-то какая! — Иконников вздохнул печально. — Жаль мужика ее, хороший был директор. И человек золотой, царство ему небесное! Девку-то не нашли, из-за которой он порешил себя?

Валентин пожал плечами:

— По-моему, никто ее и не думает искать.

— Да понятно, им бы только протокол составить, — сказал Иконников. — Лодыри, — и посмотрел внимательно на Валентина: — А может, тут другое? Люди всякое болтают, поди слышал…

— Да нет, никто мне ничего не говорил, — соврал Валентин.

— Будто Ираида заяву в прокуратуру отнесла: дескать, убили моего, а не сам он себя порешил.

— Мы с ней редко видимся. Может, и отнесла, не знаю. Не говорила она мне ничего…

— Может, и врут люди, — рот Иконникова скривила хорошо знакомая Валентину сатанинская улыбка.

«Не верит».

Наполнив рюмки водкой, Иконников предложил помянуть Андрея Никитича Орлинкова.

— Хороший был директор, — повторил он. — И лично для меня много сделал. Это же надо: целое производство на базе моих изобретений организовал. Новый цех должны были вот-вот пустить. По производству медицинских инструментов, которые я изобрел. И тут на тебе: сперва главного технолога отключили, тоже был мировой парень, работящий и умница. За ним директор помер. Энтузиастов-то совсем мало осталось. Но мы все равно пустим цех…

— Думаешь, узелок вокруг нового цеха завязан? — спросил Валентин.

— Кто его знает, — уклончиво ответил Иконников. — Что-то ты семужку совсем не жалуешь, возьми-ка ее всю себе! — собрав своей вилкой оставшиеся пластики, он бросил их Валентину на тарелку. — И подумай всерьез над тем, что я сказал.

— Что ты сказал?

— Женись на Ираиде. Вы ж с ней с каких еще пор знакомы, не чужие поди…

— Нет, не чужие, — подтвердил Валентин.

— Другого-то случая не будет.

— Уж как-нибудь разберусь… — буркнул Валентин, опустив глаза в тарелку.

— Смотри, потом жалеть будешь!

… К общежитию этим вечером он подкатил на «Мерседесе» Иконникова.