Исетская Академия. Дневники мертвеца (СИ)

Глава сорок вторая, рассказывающая о торжестве Красной Церкви

24 декабря 1830 года по Арагонскому календарю

Накануне Рождества, в сочельник Ланж Ганьон стояла на коленях в своей темнице, и молилась Красному Богу. После жестких нападок со стороны церковников вера надолго покинула ее сердце, но в отчаянную минуту, когда у нее не осталось ни сил, ни надежды, друзья покинули, а возлюбленный предал — лишь на Всевышнего она могла уповать, лишь он один остался для нее защитником и источником успокоения.

К двери подошли люди, и громко завозились с замком. Девушка хотела верить, что Онежский одумался, выяснил правду, и сейчас ее освободят, но чуда, увы не произошло: взгляд тюремщика не сулил ничего хорошего.

— Пошла, — грубо скомандовал он, хватая ее за локоть. — Тебя ждут.

Соланж возненавидела этого мужлана.

— Надеюсь, это мой защитник. Напоминаю, я — подданная Французской империи, и вы не имеете права обращаться со мной подобным образом! Вы обязаны были уведомить…

— Знаю я, кто ты, — ухмыльнулся тюремщик. — Там как раз твои милые сородичи прибыли. Радуйся, подданная, сейчас тебе помогут!

Неужели не врет? Бог услышал ее молитвы, слава Ему! Губы девушки тронула слабая улыбка, когда она вернула себе надежду, но тюремщик ввел ее в убогое помещение без окон, с единственным длинным столом и несколькими стульями, на которых разместились…

Девушка замерла в двери, скованная ужасом, но стражник толкнул ее кулаком в спину, да так сильно, что она влетела в камеру, и упала на пол. Без малейшего раскаяния тюремщик рывком поднял ее на ноги, и она оказалась лицом к лицу со старым противником.

— Здравствуй, Соланж Ганьон! Отрадно видеть тебя в тюрьме, где тебе самое место. Парижские судьи были мягкотелыми, и вынесли оправдательный приговор, зато посмотри какие разумные и порядочные люди служат в России: они сразу раскусили твою подлую натуру, и воздали по заслугам.

Перед ней на стуле сидел Арман Жиро, назначенный недавно епископом Родеза. Еще со времен судебного процесса в Париже он громче всех кричал о виновности Соланж Ганьон, клеймил ее убийцей, обвинял ее в пособничестве секуляризации, то есть уменьшении роли Красной Церкви в жизни общества. Ее деятельность по защите и расширении прав женщин вызывала у него отвращение, и он не стеснялся называть ее «любовницей Дьявола», «адской гончей», «подлой разрушительницей вековых устоев».

Когда суд ее оправдал, Жиро долго не мог с этим смириться, но зерна его «трудов» дали успокоившие его плоды: общество возненавидело Ганьон, и отреклось от нее. Однако он не забыл о мечте увидеть ее смерть, и был страшно разочарован, когда девушка уехала в Российскую империю. Все эти месяцы он изводился, думая, как до нее добраться, не вредя при этом своей репутации, ибо железные амбиции вели его к кардинальской должности, и он не хотел потерять влияние в погоне за девчонкой.

Но она сама сделала ему подарок, и в тот день, когда пришло известие об аресте Соланж Ганьон в Оренбургский губернии, Арман Жиро самолично отправился в далекие края, чтобы насладиться ее окончательным крахом. «Месть сладка» — читалось на его лице.

Местные церковники с почтением, перерастающим в раболепие, смотрели на важную шишку из Франции, почтившую их захолустную тюрьму.

— Знаете, зачем я здесь? — продолжил он. — Дабы разобраться в ситуации, и помочь, если вы невиновны, либо передать правосудию, если виновны.

Глядя в его неумолимые, сверкающие злобой глаза, Ланж окончательно потеряла любую надежду на спасение. И как так могло случиться, что из всех представителей духовенства прибыл именно он — человек, мечтавший увидеть ее крах больше всех остальных! И почему епископ? Разве это не работа посольства? Но она не стала задавать вопросов, ибо знала, что ее протесты ничего не дадут, а унижаться перед врагом она не станет даже под страхом пыток.

А именно это и планировал Жиро:

— Дабы установить истину, не прибегая к словесным ухищрениям, в которых эта пособница зла нас всех переборет, — он обращался к российским церковникам, — мы прибегнем с старинным методам. Когда-то они служили верой и правдой нашим предшественникам, и лучше других средств помогали находить правду в дебрях лжи и коварства.

Пока его французские помощники готовили орудия пыток, Соланж сменила одежду на просторную холщовую робу. Они полностью подавили ее магию, она не могла сопротивляться и защищать себя, поэтому прилагала все усилия, чтобы не расплакаться, и не выдать страха.

— Забыл передать вам привет от вашего отца, — прошептал оказавшийся рядом епископ. — Приступаем!

Оренбургские церковники видели всякое, недаром их родина была полна каторжан, но им не доводилось использовать щипцы для выдергивания ногтей, тиски, в которых ломались конечности, стойку, на которой несчастных жертв растягивали за ноги и за руки, бадьи с водой для частичного утопления. Сначала они растерялись, и переминались с ноги на ногу, не решаясь возразить французскому епископу: он-то не мог не знать, что инквизицию давно упразднили, и подобные пыточные инструменты также попали под запрет.

Но весь смысл пыток состоял не в установлении правды, а в получении признания: жертвы церковников переживали в их застенках такие муки, что готовы были признаться в чем-угодно, лишь бы избежать дальнейших пыток, и просто умереть.