Исетская Академия. Дневники мертвеца (СИ)

Глава шестьдесят четвертая, рассказывающая о прощании с Оренбургской губернией

17 мая 1831 года по Арагонскому календарю

Вещи были упакованы, и служащие замка перетаскивали их в карету. Ланж оглядела свою комнату, просторную, светлую, которую невзлюбила в самый первый день, но с которой ей так было грустно расставаться теперь.

— Интересно, кого сюда поселят?

— Думаю, Онежский оставит ее пустой, и будет приходить сюда, скучать, вспоминать о ваших поцелуях, — ехидно отозвался Гастон, но было видно, что фамильяру тоже приходилось нелегко.

Девушка улыбнулась, подумав, что здесь остаются двое мужчин, которых она… полюбила? Подходит ли данное слово под описание ее чувств? Да и можно ли любить сразу двоих?

— Оставь этот вопрос моралистам, — фамильяр беззастенчиво подсмотрел ее мысли. — Нас ожидает долгая дорога, на которой ты повстречаешь разных людей, и, если судьбе будет угодно, она сведет тебя вновь с Дмитрием или Иваном, а если нет — значит так тому и быть!

— Какой ты умный, — возмутилась Ланж.

— Я отслужил многим магам твоего рода, видел множество жизней, и знаю, о чем говорю.

Взяв со стола сумку, девушка покинула свою бывшую комнату, и спустилась в зал. Там собралась вся Академия, и было видно, что ученики были на грани похищения полюбившейся им преподавательницы. Парижанка выслушала добрые наставления, благодарности от студентов, пожелания счастья, и со слезами на глазах покинула замок.

У кареты ее ждало еще несколько провожающих.

— Благодарю вас, мадмуазель, за все! — искренне сказал Борис Бравадин.

Рядом с ним стояла счастливая Телена, чувствовавшая, что любовь ее жениха к Соланж окончательно уступила дружеской привязанности. Родители парня одобрили их пару, и даже согласились на брак по окончанию учебного года, ибо ведява покинула свой народ, и кроме Бориса у нее никого не осталось.

Ганьон пожала студентам руки, пожелала счастья, и пообещала прислать поздравительную открытку к свадьбе.

Дальше она прощалась с деканом Рыковым, который светился от мыслей о возлюбленной — той самой сестре раненого студента, которая покорила его красотой и адски крепким характером. Оборотень попросил у Ланж прощения за прошлые ошибки, пожелал успехов, и они расстались добрыми друзьями.

Илья Мизинцев расстроенным не выглядел, хотя ему и было стыдно за предубеждение, и свое невольное участие в страданиях Соланж.

Зато лица Ивана Бунина и Дмитрия Онежского выражали одинаковую муку. Ректор помнил слова Гастона о том, что девушка его никогда не простит, и в ее глазах он видел отблески острога и пыток, перенесенных ею безвинно. К тому же после нападения мертвецов магия его крови рассеялась, и больше не ограждала замок от нежити: ему предстояло найти новый способ защиты студентов, а у парижанки был собственный путь, расходившийся с его дорогой.

Бунин вспоминал те времена, когда они кочевали по губернии, жили в одной юрте, и жалел, что не признался ей в любви, не завоевал ее сердце. Он был нужен здесь, в Исети, чтобы помогать восстанавливать порядок в Академии, и не имел права сбегать вслед за девушкой, однако свято верил, что однажды их дороги снова сведут их вместе.

Мадмуазель Ганьон села в карету, ту самую, которая в конце прошлого августа привезла ее в Исеть, и выглянула в окошко. Ее провожатые выстроились в ряд, глядя вслед удалявшемуся экипажу, и горло девушки перехватил спазм.

На затерянную в лесу железнодорожную станцию она прибыла с опозданием, однако паровоз еще стоял, и слуга решительно расталкивал людей, неся ее багаж.

— Пришло время прощаться! — произнес знакомый голос, и Ланж встретилась глазами с губернатором.

— Вы пришли! Это очень мило с вашей стороны!

Граф надел простой костюм, дабы не выделяться из толпы, но его военная выправка и мужественное лицо все равно приковывали внимание зевак, которые следили цепкими глазками, как он галантно поцеловал руку красивой девушке.

— Желаю вам удачи, мадмуазель! Вы справитесь, я в вас уверен!

«Бог любит троицу, Гастон. Может, мне влюбиться и в Сухтелена?» — Ланж мысленно спросила у фамильяра, на что тот подкатил глаза.

Но вот паровоз был готов к отправке, люди в панике забегали, провожающие заголосили, путешественники шустро запрыгнули в вагоны. Соланж Ганьон бросила последний взгляд на густой лес, помахала Сухтелену, и заняла свое место, улыбнувшись, когда состав наконец-то тронулся.

Спустя пятнадцать минут, когда паровоз скрылся из виду, а станция опустела, от деревьев отделилась фигура, глядя на оставленный дымом след.

— Не грусти, Соланж, у тебя всегда буду я, — прошептал Герман Герцог, и зашагал по направлению к солнцу.