Когда мы молоды

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Ему сегодня положительно везло.

Новая кассирша, этакая элегантная девица, прямо к станку принесла аванс в зеленом конверте, оставалось лишь, вытерев руки, расписаться в ведомости и — будьте любезны. Неплохое нововведение, ничего не скажешь.

А перед тем ему наконец-то удалось определить нужный угол для установки нового резца с корундовой головкой, теперь можно будет пускать шпиндель на шестьсот оборотов и почти удвоить подачу. Производительность сразу подскочила, и сменный инженер, постояв возле станка и приглядевшись, сказал с нескрываемым восхищением:

— Все-то у тебя получается, Конрадыч! А мы уж было и надежду потеряли. Ну, ты прямо волшебник.

— Почему ж у нас не получится, если у других получается? — задиристо возразил он.

На похвалы он был не больно-то падок, но прекрасно знал, что другого такого токаря на заводе нет, и, доказав сегодня лишний раз свою незаменимость, не мог удержаться, чтобы слегка не поважничать, не всерьез, впрочем, а с веселинкой, вроде бы посмеиваясь и над самим собой.

В-третьих, сегодня был короткий день, пятница, и уже в половине четвертого, помывшись в душе и переодевшись, он выходил из проходной. Заводские автобусы рядком стояли наготове, ему досталось место у окна, и не было еще четырех, как он оказался в центре города.

Везет мне сегодня, думал он, прикидывая — тоже, конечно, не совсем всерьез, — отчего бы так могло получаться. Вообще-то его счастливым днем был четверг, но вчера он пожертвовал поздней хоккейной передачей, чтоб не мешать спать жене, а за добрые дела полагается награда, вот уже есть одна причина. С двадцать шестым числом он долго ничего не мог сообразить, пока, наконец, не разделил его на два: ага, тринадцать, а тринадцатое — его день рождения, выходит все-таки, сегодня день и впрямь счастливый, должно везти.

Но самая большая удача еще ждала его впереди.

Спешить было некуда, он сошел с автобуса на несколько остановок раньше обычного и, недолго думая, зашел в большой промтоварный магазин. Все важное из одежды и для него, и для всей семьи издавна покупалось тут. Никаких срочных надобностей у него не было, но раз уж такой счастливый день да и получка целиком при нем, почему не походить по магазинам, что-нибудь, глядишь, и подвернется.

Побродив немного от прилавка к прилавку и уже собравшись было уходить, он заметил у входа в один из залов надпись: «Уцененные товары». Вошел, больше из любопытства, чем из практического интереса. Вполне сносные мужские костюмы, а также отдельно пиджаки и брюки висели на плечиках в довольно большом выборе. Не шик, конечно, но, честно говоря, он не видел причин, почему новые, с иголочки вещи должны продаваться за полцены, — он лично, например, нисколько не удивился бы, если б их предложили ему за полную цену. Впрочем, он не разбирался в модах, может быть, иначе эти вещи и впрямь не нашли бы сбыта.

Разглядывая с любопытством то один, то другой костюм или брюки, он думал про себя: «Что ж, одежонка немудрящая, но кто ищет, тот находит, может быть, попадется что-нибудь приличное. Заглянем-ка, например, вон в тот дальний угол, продавцы народ дошлый, что получше засунут подальше, где не каждый станет искать, а потом придет какой-нибудь знакомый и спросит, нет ли чего такого, они и покажут ему, извольте, никакого жульничества, а только немного смекалки».

И вот в самом конце большой стойки, увешанной десятками плотно прижатых друг к другу костюмов, в том дальнем углу, куда не каждый имел бы терпение пробиться, он действительно обнаружил то, что превзошло все его ожидания. Там, скрытый бесконечным однообразием более или менее сносного товара, висел костюм его мечты!

Вообще-то такой костюм теперь, пожалуй, был уже не для него — отошли в прошлое тогдашние мечты. Но восхищаться им ничто не мешало!

Светло-серый, в мелкую клеточку, он был из тех выходных костюмов, что преображают человека и придают ему уверенность в себе. Такие костюмы носили герои фильмов его детства Гарольд Ллойд, Монти Бенкс и Макс Линдер, игравшие веселых и ловких счастливчиков. В обличье робких клерков они побеждали чемпионов мира по боксу, ловили грабителей банков, отбивали невест у миллионеров и чего-чего только не совершали. К такому костюму полагалась еще плоская и твердая соломенная шляпа, каких теперь вообще днем с огнем не сыскать, и прогулочная тросточка, ее следовало покручивать в руке. Появившись в этаком вот наряде, человек мог не сомневаться в своем превосходстве и неотразимости.

Лишь раз в жизни удалось ему стать обладателем такого костюма, нет, даже не костюма, а только части, половины, иными словами — брюк, но закончилось это одним из величайших посрамлений на его веку. Много воды утекло с тех пор, но он и сейчас помнит все до мельчайших подробностей…

Он получил первую в жизни, настоящую зарплату, уже не как ученик, а как полноправный рабочий четвертого разряда. В шестнадцать лет. И первое, куда он направился с этими большими деньгами, был «черный рынок», знаменитая толкучка, потому что ему срочно нужны были брюки. В государственной торговле такого не водилось: время было суровое, города переполнены приезжими из разрушенных войной мест, а промышленность только начинала перестраиваться с военной продукции на мирную.

Он долго без толку бродил в людской круговерти, где на длинных дощатых прилавках и просто на голой земле были разложены поношенные ботинки, видавшая виды домашняя утварь, ржавый слесарный инструмент, старые меховые шапки (дело шло к весне) и множество других захудалых товаров. Однако в проходах и в дальних углах огромного прямоугольника, окруженного поломанным деревянным забором, дело шло поживее; там шныряли хитроватые парни; солидные дядьки с холодными, непроницаемыми лицами стояли, как капитаны на командном мостике; картину дополняли укутанные в платки толстые крикливые бабы. Эти люди делали тут погоду, у них было все, чего только душа пожелает: костюмы и рубашки, новые ботинки и нижнее белье, туалетное мыло и папиросы. Все здесь можно было купить, имей только деньги.

Попадались тут и брюки. Он присматривался то к одним, то к другим, справлялся о цене. Он знал, что здесь полагалось лихо торговаться, что поначалу цену называли с большим запросом, но не видел смысла вступать в переговоры, такой высокой оказывалась начальная цена.

Он шел все дальше и дальше, от одного спекулянта к другому, протискиваясь сквозь толпу и настороженно поглядывая по сторонам — не пропустить бы какой благоприятной возможности. Время от времени щупал правый карман своих пропитанных машинным маслом, колом стоявших рабочих штанов, где лежали деньги.

Вдруг его сердце учащенно забилось. Он увидел брюки. Светло-серые, в мелкую клеточку. Элегантные, как у Макса Линдера. Точно его размер, это он определил еще издали. Он усиленно заработал локтями, пробираясь вперед.

Брюки были в руках невзрачного мужчины с красноватым, слегка опухшим и плохо выбритым лицом. Рядом стоял еще один, помоложе, по-видимому, его приятель, побрит он был получше, роста маленького, сухощавый, живой и языкастый.

— Что, углядел-таки свои брюки? — крикнул сухощавый. — Бери и носи на здоровье. Ну-ка, прикинь-ка. Гляди-ка, точно твой размер. Ну, тебе везет.

Вблизи брюки производили менее сильное впечатление. Несмотря на тщательно отутюженную складку, было заметно, что они не новые. Но как раз поэтому невозможное могло стать возможным, а на новые брюки такого сорта не хватило бы всей его получки.

— Сколько просите? — осведомился он насколько мог равнодушно.

— Пятьсот целковых, — ответил плохо выбритый, не поворачивая головы.

Пятьсот! Ну ясно, за такую красоту! Сумма намного превосходила его возможности. Он хотел уж повернуться и уйти, но ткань в мелкую клеточку притягивала его как магнит, и он сказал, подражая рыночным завсегдатаям:

— А по-деловому?

— Сколько даешь? — заинтересованно отозвался сухощавый.

— Две сотни, — заявил он, не раздумывая. Именно столько было приготовлено в правом кармане его рабочих штанов.

— Четыреста, — бросил плохо выбритый.

Ага, поддаются, подумал он, не такие уж они упорные. А вслух добавил:

— Четыре сотни тоже много. Сам погляди, брюки-то ведь не новые.

— Как — не новые? — удивился сухощавый. — Или ты смотришь, что этикетки нету? Чудак, они ж по заказу сработаны, у лучшего портного сшиты.

— Да что ты с ним разговариваешь, — равнодушно заметил плохо выбритый. — Сразу видно, что не настоящий покупатель, зашел время провести, развлечься.

— Нет, мне правда брюки нужны, только цена больно уж высока.

— Вот видишь! — вступился сухощавый. — Товарищу действительно нужны хорошие брюки.

— Четыреста, — неумолимо проронил плохо выбритый.

Чтоб разом покончить с муками страстного, но неосуществимого желания, он решительно отвернулся и хотел идти прочь, куда глаза глядят, но сухощавый, казалось, принял его сторону:

— Погоди, — начал он, — сколько даешь, окончательно?

— Двести рублей.

— Триста! — буркнул плохо выбритый. Ага, уже и он уступает!

— Нет, две сотни, ни копейки больше.

Он бросил прощальный влюбленный взгляд на заветные брюки, на свою неосуществившуюся мечту — она ему не по карману.

— А сколько у тебя всего-то денег? — участливо спросил сухощавый.

— Две сотни… с собой взял.

Неожиданно прорвавшаяся доброта засияла на лице маленького подручного продавца.

— Эх, где наша не пропадала! Бери за две сотни!

— А, хрен с тобой, — согласился и главный торговец. — Бери уж. Только для тебя.

Наспех пересчитав деньги, он заплатил и с бережно сложенными брюками под мышкой помчался домой. «Есть еще добрые люди на свете, — думал он, — попадаются. Сочувствуют другим, даже себе в убыль, когда надо выручить человека».

Мать осмотрела покупку с некоторой опаской:

— Сынок, а они не лицованные?

Вечером он вышел в соседний двор, где шли танцы под баян. Правда, и в новых брюках он еще не осмеливался пригласить какую-нибудь девчонку, но, стоя у стенки, уже не чувствовал обычной скованности, без стеснения поглядывал налево-направо и покуривал толстую папиросу «Беломор». Потом прогулялся немного с приятелем, а когда стало смеркаться, направился домой кратчайшим путем. И тут, прыгая через канаву, он услышал подозрительный треск — звук рвущейся ткани. Пощупал рукой — и обнаружил дыру. Он ускорил шаг, но светло-серое сокровище в мелкую клеточку разрушалось все быстрее и вскоре болталось на нем мятыми лохмотьями. На счастье, уже стемнело, и он незаметно пробрался к дому. Когда он стаскивал с себя свои замечательные брюки, они на глазах распались на множество лоскутков.

Не раз вспоминал он потом это происшествие, и каждый раз с новым чувством. Обида и горькое разочарование постепенно сменялись снисходительным удивлением собственной наивности, а позже пришло даже нечто вроде восхищения актерскими способностями обоих мошенников и мастерством неизвестного мошенника-портного; надо же, сумел, пусть всего на несколько часов, придать истлевшим лохмотьям видимость стоящей вещи.

Вот, стало быть, опять припомнилась ему та история. Что сталось с жуликами? Наверняка получили свое, недолго радовались. А его потеря?.. Пережил. Она его кое-чему научила. А теперь он — уважаемый человек, награжден орденами, случается, и на другие заводы приглашают, когда требуется выточить особо сложную деталь…

Размышляя таким образом, он между тем уже приступил к осуществлению только что родившегося плана, смысл которого укладывался в распространенную формулу: не мы, так наши дети. Ему по-прежнему везло: он сразу нашел свободную телефонную будку, в ней — чудо из чудес — оказался исправный аппарат, как по заказу в кармане отыскалась двухкопеечная монета, и номер ответил сразу же, и соседка была в хорошем настроении, — не пожелав слушать никаких его объяснений и извинений, сразу позвала жену.

Нет, с ним ничего не случилось, просто наткнулся в магазине «Одежда» на превосходный костюм, парню как раз по размеру, думал с ходу купить, но без примерки все же рискованно, как он там, дома ли? Вот и отлично, пусть сейчас же подойдет, такой редкий случай, материал прекрасный и совсем по дешевке. Хорошо, он подождет у входа в магазин.

Как быстро нынче вырастают дети! Совсем ведь недавно он думал про себя: ага, скоро уж мои вещи будут мальчишке годиться — немаловажное удобство в семейном быту. Ан нет, не успели оглянуться, перерос его сынок, никто даже не заметил, когда же они были одинакового роста, обогнал отца, как азартный гонщик, и вот тебе, пожалуйста, уже на несколько сантиметров выше…

Он увидел их еще издалека. Рослый, стройный парень, длинноногий, грудь широкая, белобрысый чуб, розовые щеки, весьма даже привлекательная внешность, но в поведении пока еще тих и скромен, робок даже: в голову не приходит, что хорош собой. Рядом деловито семенит мать, с годами она становится все круглее, дороднее. Пошла-таки с ним, не может положиться на мужиков, сама решила поглядеть покупку, утвердить или отклонить новый костюм — это тебе не безделица.

Все согласны, что парень удался в него. Те же голубые глаза, широкий, улыбчивый рот, да и голос тот же самый, последнее время даже мать путает их иногда. В их семье не в ходу такие слова, как «любовь» и прочее подобное, но отец и сын привязаны друг к другу, и старший видит в младшем продолжение собственной жизни. Считается решенным, что сын идет после восьмилетки, то есть уже в этом году, в профессионально-техническое училище. И пусть дочь, с ее запросами, учится в своем институте где-то в большом городе, сын перво-наперво будет обучаться наследственной профессии токаря.

Вот и покупка костюма представлялась ему в некотором роде символической, осуществлением его собственной юношеской мечты, переданной в наследство сыну. Недаром парню сейчас почти столько же лет, сколько ему было тогда, в первый послевоенный год…

Светло-серый костюм, к счастью, все еще висел в своем дальнем углу, скрытый от глаз неразборчивых посетителей, ожидая настоящего, знающего толк покупателя.

— Вот он, — сказал отец.

Мать, подойдя, пощупала рукав. Сняла плечики с крючка и оглядела весь костюм придирчивым, изучающим взглядом. Потом по отдельности осмотрела пиджак — он был хорошего покроя, — и брюки, кажется, как раз нужной длины. Глядя жене в лицо и пытаясь угадать впечатление, он заподозрил уж было протест: жена частенько вступала с ним в спор и любила оставлять за собой последнее слово. Но нет, ее тоже удовлетворяло высокое качество вещи.

— Ну-ка, примерь, — сказала она сыну, с безучастным видом стоявшему рядом.

Парень не тронулся с места.

— Ну, чего стоишь? — недоуменно спросил отец. — Бери костюм и пошли в примерочную. — И, поскольку малый все еще стоял, добавил: — Точно твой размер, как на тебя сшит. Ну, в чем дело?

Что-то с мальчишкой не так, ясное дело. Но что? Может быть, он заметил надпись у входа в отдел? Мать тоже поторапливала:

— Давайте поживей, я тесто поставила, убежит еще, пока мы тут канителимся.

Уставившись в пространство, юноша произнес негромко и печально, словно чувствовал себя виноватым:

— Не нужно мне этого костюма.

Сказал он это матери, которую вообще-то меньше жаловал вниманием, с ней он чаще, чем с отцом, позволял себе пререкаться. Но именно отец поднял брошенную перчатку.

— Что значит тебе не нужно? Превосходный костюм! Такой ты будешь годами искать и не найдешь. Что тебе в нем не нравится? Самый первоклассный материал, лучшие артисты в таком ходили.

Вообще-то доказывать и объяснять было не в его правилах, но уж очень хотелось раскрыть мальчишке глаза.

Парень, избегая отцовского взгляда, молчал. Притворяться он еще не умел, и на его мальчишеском лице отражались смятение и мучительное недовольство собой, ведь он видел, что огорчает отца. Но побороть себя не мог.

— Так пойдем, померим. Ну, скоро ты? Или говори, что тебе не так. Просто смешно, отличный костюм! Чистая находка! Он тебе в самом деле не нравится?

— Нет, не нравится, — выговорил наконец мальчик тихо, но решительно.

— Почему же, сынок? — вмешалась мать. Чаще всего она принимала его сторону, пыталась тем самым хоть немного поддержать исчезающую близость с парнишкой, все более ослабевающую по мере его возмужания. Но тут справедливость была ей дороже. — Погляди, как изящно сшит пиджак, даже с разрезом.

Парень упорно молчал. Другие покупатели стали прислушиваться к семейной сцене. Надо было кончать, и отец сказал, еле сдерживая гнев:

— Значит, не нужен тебе такой костюм?

— Нет, — ответил сын, не отводя взгляда.

Отец резко повесил костюм на место, повернулся и пошел к выходу, мать и сын последовали за ним. Говорить он не мог, злость охватила его, злость на неразумного юнца, так легко отвернувшегося от собственного счастья. Он шел быстро, крупными шагами — скорей, скорей уйти от места поражения, шел, пугая ожесточенным выражением лица движущихся навстречу покупателей. Уже выйдя из магазина, лишь тогда замедлил шаг, когда сообразил, что со стороны может казаться смешным. Усилием воли он умерил свой гнев. Не оборачиваясь, он догадался, что сын идет рядом, слева от него, но, даже чувствуя его присутствие, его тревогу и готовность к покаянию, все равно не глядел в его сторону.

Необычные, сложные чувства бушевали сейчас в его груди. Впервые сын не был с ним заодно, не согласился с ним, восстал против него. Ну да, всего-навсего какой-то костюм. Не велика проблема, скорее, дело вкуса. И все же досадно. К тому же жаль — такого костюма никогда больше не найти. До чего жалко!

Может быть, надо было пустить в ход отцовский авторитет, приказать — и все дело? Но нет, такое не в его натуре. Он ненавидит насильственные решения. Уважать в человеке личность — таков его жизненный принцип.

Ладно, ничего не изменить. Придется примириться с потерей. Почему, собственно, с потерей? Всего лишь упущенная возможность. Подумаешь, мировая катастрофа!..

Да, умом он понимает это, но буря в душе не утихает… Ах, какой костюм! Такого мы больше уж не сыщем…

Все проходит, время лечит и более глубокие раны, и мы со снисходительной улыбкой вспоминаем, как некогда болезненно сжималось сердце… Через несколько часов отец настолько свыкся с происшедшим, что мог уже спокойно все обсудить.

— Послушай, малыш, — начал он, когда семья собралась на кухне за ужином, — надо как-то разобраться в этом спорном вопросе. Не буду скрывать: я огорчен твоим упорством. Ты можешь возразить, мол, подумаешь, какой-то там костюм. Правильно, не мировая проблема. Но ты должен понять меня, вернее, нас с матерью. Слышал поговорку: по одежке встречают?.. Кто знает, будь я в молодости хорошо одет… Ладно, не об этом речь. Скажи на милость, чем тебе не понравился тот костюм?

Смущенно засопев, парень промолчал.

— Ну, так чем же? Цветом, может быть?

— Ах, брось ты его допрашивать, отец, — отозвалась жена. — Я знаю, в чем загвоздка.

— В чем?

— Потом тебе скажу.

— Говори сейчас.

— Сказать? — мать оглянулась на сына. Парень сидел, поникнув головой, словно на скамье подсудимых. — У брюк покрой не модный, вот и все дело.

Отец изумился:

— Покрой? У брюк? Что же в них не так?

— Ах, отец! — воскликнула жена. — Ты в каком веке живешь? Брюки должны быть вверху узкие, в обтяжку, а внизу широкие, заметно шире, чем у колена.

— Вот как? — Это было для него ново. Он даже не знал, что такие различия существуют и что на них обращают внимание. — Это правда? — спросил он у сына. — Или вы меня разыгрываете?

Парень не ответил, только ниже опустил голову.

«Странно, такие различия, — подумал отец. — Другие времена, другие нравы».

Он больше не сердился на него. Он его жалел.

Оказывается, его сын не свободен от таких вот представлений. Но не решается сказать об этом сам, стыдится. Надо ли еще добавлять ему переживаний?

Спи спокойно, светло-серый костюм! Жаль, что тридцать лет назад ты не возник предо мной уцененным товаром! Да что там, не обо мне речь. Сынок подрос. Я всегда думал о нем, как о себе самом. Но он и я — не одно и то же, он — другой. Не бывает простого продолжения одной человеческой жизни в другой.

Вырос новый человек. У него своя жизнь. Со своими открытиями. Своими достижениями. Со своими собственными разочарованиями.

Он бросил беглый взгляд на сына. Лицо мрачно, между бровей залегла задумчивая складка. Какой-то след наверняка оставит в нем несостоявшаяся покупка.

Возможно, сейчас было самое время сказать сыну какие-то мудрые, добрые слова, объяснить ему, что преходяще и что никогда не теряет ценности, к чему надо стремиться, а что гроша ломаного не стоит, — но он был не силен в абстрактных рассуждениях и знал об этом.

— Эх, ладно, — только и сказал он. — Горе — не беда, утечет, как вода. Что там у нас сегодня по телевизору?

1976