Когда мы молоды

ВАЛЕНКИ

Каждый, кто встречался Вале этим утром в редакционном коридоре, останавливал ее и говорил что-нибудь, вроде «молодец, поздравляю» или «ты сегодня именинница».

Ответственный секретарь на летучке сказал:

— Вот, учитесь, товарищи. Все та же тематика — производственный подвиг. Как будто ничего нового. Но написано с душой, и посему — читается. Читается ведь, ничего не скажешь!

А Валя смотрела в пол, хмурилась и думала: «Дался им этот очерк!»

Гулко ухали тяжелые молоты, и сотрясалась земля. Гудел жар в приземистых печах, похожих на дома с плоскими крышами, которые Валя видела в казахской степи, в маленькие окошки вырывалось пламя, яростное и прозрачное. Серо-голубая дымка стояла в воздухе, в ней расплывались очертания ажурных стальных стропил, поддерживающих стеклянную крышу. Позванивая, медленно двигался кран, он нес тяжелую малиново-красную болванку, и Валя никак не могла разглядеть, кто и откуда им управляет.

Молодой человек из завкома, Валин провожатый, шел чуть впереди, показывая ей, как надо ставить ногу на запорошенную серой окалиной землю, чтобы поменьше запачкать ботинки. Когда на пути попадались груды поковок или вагонетка стояла на рельсах, загородив проход, молодой человек подавал Вале руку — он был хорошо воспитан. А Валя с каждым шагом почему-то все больше стыдилась того, что она действительно старается не запачкать своих желтеньких, на каучуковой подошве, выстланных мехом ботинок.

Молодой человек временами останавливался и что-то кричал ей на ухо. А ей думалось, что он мог бы держаться подальше и кричать погромче. Она кивала, ничего не понимая.

Наконец они остановились возле одного из молотов. Под его черной аркой вокруг массивной наковальни двигалось несколько рабочих, тоже черных. Завкомовец подошел к тому, на которого все косились, как на дирижера, и стал что-то кричать ему в ухо.

«Неужели это Уваров?» — подумала Валя с разочарованием.

Худощавый, среднего роста человек в черной бязевой куртке, надетой на голое тело, слушал слегка наклонив голову с сосредоточенным выражением, кивал и исподлобья взглядывал на Валю. Черты его лица были искажены черными мазками, напоминающими грубый грим, и красными отсветами из нагревательной печи. Угадать, что именно это и есть знаменитый на всю страну кузнец, было бы невозможно. Но еще больше разочаровывал молот. Просто не хотелось верить, что звание Героя было добыто на этом заурядном, не выделяющемся ни величиной, ни оригинальностью конструкции молотишке, когда рядом стояли стройные гиганты молоты.

Подали новую заготовку, бригада накинулась на нее, как будто это была долгожданная добыча, с которой не терпится поскорее расправиться. Молодой человек из завкома, отведя Валю чуть подальше, объяснил, что Уварову сейчас никак не оторваться, скоро конец смены, а задание еще не выполнено, была задержка из-за ремонта печи. Как только будет свободная минута, он к ней подойдет.

— Спасибо вам большое! — прокричала Валя молодому человеку в большое веснушчатое ухо и подала руку в знак того, что больше в его услугах не нуждается. Молодой человек ей не нравился.

Но когда он ушел, она почувствовала себя здесь еще более потерянной и ненужной. Как неуместно, должно быть, выглядели среди этой стихии жаркого, грохочущего железа ее нарядная серая шубейка и красный пуховый берет!

Валя любовалась движениями людей вокруг наковальни, точными, рассчитанными, целесообразными, как в балете, а сама с ужасом думала, что у нее ничего не выйдет, она сорвет это ответственное задание, первое ответственное задание в своей журналистской карьере.

Ей вспомнился диалог на редакционном совещании. Редактор сказал, обращаясь к заведующему промышленным отделом: «Дорогой мой, а где очерки о людях труда? Разве мало у нас замечательных людей, новаторов производства?» — «Людей много, но кто будет писать? — отвечал заведующий отделом. — Очерк — трудный жанр, это уже литература!» — «Некому писать? — редактор склонил лысую голову набок и посмотрел поверх очков, иронически. — А зачем же мы вам дали молодого, растущего товарища? — сказал он и посмотрел на Валю. — Что ж, по-вашему, зря ее пять лет учили в столичном университете, на факультете журналистики? Их там, дорогой мой, так вооружили, не то что очерк — роман сочинят по всем правилам». Заведующий отделом поскреб седеющую темень большим пальцем: «Ну что ж, попробуем…» — «И берите прямо быка за рога, — сказал редактор. — Вот об Уварове мы уже год целый не писали. В центральных газетах о нем трубят, а мы как в рот воды набрали. Могут упрекнуть, что недооцениваем его достижения…»

А потом почему-то опять вспомнилась мать, как она смотрела на нее в первый день по возвращении из Москвы, молча оглядывала ее со всех сторон. Валя постоянно чувствовала на себе изучающий материнский взгляд. «Ну и как же ты там, — пытала мать, выражаясь неопределенно, бестолково. — В общежитии, стало быть, жила?» — «В общежитии». — «Ну, а теперь что же, в редакции работать будешь?» — «В редакции». Сокрушаясь невесть чему, беспомощно опустив руки, с безнадежностью во взоре, мать говорила: «Эх, Валюха! То-то все вы, нынешние, живете не как люди!» — «А как же это — как люди, мама?» Мать вскинула голову, выцветшие, когда-то карие глаза сверкнули мгновенной вспышкой: «Замуж тебе надо, вот как!»

…Валя вздрогнула — возле нее стоял Уваров. Не здороваясь, как будто они продолжают начатый разговор, он прокричал:

— Извините, сейчас очень горячее время. Еще немного до нормы не хватает. Представляете, если бы не выполнили — срам! Может быть, подождете до конца смены, тогда бы мы с вами могли поспокойнее поговорить.

— Подожду, — кивнула Валя. Она обрадовалась. Ей самой ужасно не хотелось здесь, на глазах у людей, поглощенных тяжелой, настоящей работой, доставать блокнот и задавать вопросы, приготовленные заранее на основе «добросовестного изучения предмета». Теперь эти вопросы казались ей ужасно глупыми и наивными.

— Может быть, пройдете пока в красный уголок? — предложил Уваров.

— Нет, спасибо, я лучше посмотрю, мне интересно, — ответила Валя.

Уваров понимающе кивнул и улыбнулся. С ним было очень просто, даже как-то мило, несмотря на всю деловую ограниченность разговора. Валя подумала, что нечего ей бояться и что с заданием она безусловно справится.

Вдруг в цехе стало тихо. Сразу умолкли все молоты, только печи продолжали гудеть и позвякивал движущийся кран.

Пока сдавали смену, пока Уваров подробно, показывая куда-то руками, рассказывал что-то такому же худому, как он, только очень высокому пожилому человеку, Валя стояла на прежнем месте и смотрела на Уварова. Он, наверно, чувствовал на себе ее взгляд, потому что заметно торопился, косился на Валю и кивал, сейчас, мол… Наконец он пожал руку высокому и подошел.

— Ну как? — спросила Валя.

И Уваров, сразу поняв, о чем она спрашивает, ответил по-приятельски, как старому коллеге:

— Порядок, за сто будет. Даже с хвостиком.

Шли они по цеху новой для Вали дорогой, быстро пробирались вдоль стены, здесь было не жарко, под ногами вместо глубокой серой пыли чернел втоптанный мазут. Неожиданно быстро оказались у маленькой двери, за которой грохот и гудение цеха слышались уже как-то отдаленно. Здесь была понятная обстановка серых лестниц, узких коридоров, по которым обычно одетые люди ходили и скрывались за дверями с табличками и без. В большой комнате, отделенной от коридора стеклянной перегородкой, стоял длинный, накрытый кумачом стол, на котором в строгом порядке — непохоже было, чтобы его часто нарушали, — лежали газеты и журналы с цветными обложками. За столиком у стены сидели два парня и громко о чем-то спорили.

— Вы посидите, пожалуйста, здесь, пока я помоюсь, — сказал Уваров. — Здесь и побеседуем.

Валя села за стол. Парни понизили голос и, кажется, даже переменили тему разговора. Они как бы невзначай поглядывали на Валю и покашливали в кулак. Потом кто-то заглянул в дверь, крикнул: «Эй, вы!» — и парни умчались. Валя осталась одна.

Она вынула блокнот и перелистала свои записи рассказов об Уварове, услышанных в завкоме и у начальника цеха, потом перечитала еще раз заготовленные вопросы, чтобы запомнить существенное. Ей хотелось говорить с Уваровым как бы запросто, без всякой официальности, и вопросы задавать так, как она просила бы своего однокурсника разъяснить ей что-то непонятное. С Уваровым так получится, теперь она была уверена в этом.

Валя взяла газету и стала искать в ней какой-нибудь «подвал», чтобы представить, как будет выглядеть ее очерк.

Потом ей надоела газета, она стала ходить по комнате, рассматривая диаграммы, графики и сводки выполнения плана. Кто-то статный, полный, начальственного вида, в светло-сером костюме, вошел в комнату, посмотрел на Валю пристально, словно ожидая от нее каких-то объяснений, ничего не дождался, повернулся и вышел, не сказав ни слова.

А Уваров все не приходил. «После такой работы не сразу и отмоешься!» — подумала Валя и представила себе, как Уваров трется мочалкой.

Опять кто-то вошел и тоже посмотрел на нее пристально. На вошедшем было темно-синее зимнее пальто с черным каракулевым воротником и кожаная шапка-ушанка с таким же каракулем. На чистом, как после бани, лице светились серые с лукавинкой глаза.

— Что, не узнали?

Вале стало очень смешно.

— Ой, да ведь это вы! — проговорила она, смеясь громко и откровенно. — Я бы вас никогда не узнала!

Уваров казался теперь выше ростом, а пальто придавало ему толщины. Он смущенно смотрел на смеющуюся Валю, и когда она заметила это, ей тоже стало неловко. «Не получится разговора! — мелькнуло у нее в голове. — Сама все испортила, дура!»

Они смотрели друг на друга, оба сконфуженные.

— Да, так вы понимаете, — сказал наконец Уваров. — Не знаю уж, как вам это сказать… Вам очень нужно именно сегодня… мм… иметь от меня материал? — Он смутился этой нелепой фразы и тут же, пересилив смущение, продолжал опять своим обычным откровенным тоном человека, которому незачем кривить душой: — Дело-то вот какое: сказали мне сейчас, что в одном магазине детские валенки, как у нас говорят, «выбросили». Дело, конечно, вроде мелкое, но вы понимаете, у меня мальчишка, в третий класс ходит, щеголяет в ботиночках, а зима-то нынче…

— Конечно, конечно, какие могут быть разговоры! — заторопилась Валя.

— Ну как же так, — нерешительно произнес Уваров. — Я вас полдня, можно сказать, мариную, как последний бюрократ, и в результате…

— Знаете что, — сказала Валя радостно, — давайте поедем вместе в ваш магазин. По дороге поговорим.

Он посмотрел на нее с сомнением.

— Далековато это… За рекой.

— Ну и что ж, — возразила Валя. — Поехали!

Он шел чуть впереди быстрой, размашистой походкой сильного, выносливого человека, и она едва поспевала за ним. Ей вдруг захотелось взять его под руку, но она не решилась. Иногда он начинал шагать слишком уж широко, и ей приходилось догонять его вприпрыжку, тогда он спохватывался и замедлял шаг.

У трамвайной остановки столпилось ползавода. Номер, идущий в Заречье, подошел сразу, и Уваров, подталкивая Валю впереди себя, с веселой решимостью ринулся к площадке. Толпа подхватила их обоих, как морская волна, приподняла и бросила внутрь вагона. Вале было весело, она снова чувствовала себя студенткой, ей было приятно ехать куда-то по чужим делам, за компанию, словно у нее не было еще своих дел, не было своей воли, своей жизни, не было ответственности за себя. Разговаривать не было никакой возможности, но Валя не жалела об этом, скорее — наоборот. Говорить с Уваровым о методах кузнечной обработки ей хотелось все меньше и меньше.

Холодный трамвай долго тащился по мосту, в обледенелые окна ничего не было видно. За мостом Уваров сказал:

— Нам надо пробираться. — Взял ее за плечи, чуть нажал и оказался впереди нее. — Держитесь за мной, — кивнул он.

Они с трудом пробирались к дверям, и Валя не испытывала раздражения, которое обычно овладевало ею, когда приходилось ездить в переполненных трамваях и автобусах. Напротив, ей было приятно оттого, что она едет вместе, наравне с этими людьми, отработавшими смену в цехах огромного завода, терпит такие же, как они, тяготы и так же, как они, деловито толкается, не находя в этом ничего дурного.

Наконец их вышвырнуло на улицу. Прямо перед остановкой в начинающихся зимних сумерках светилась зеленая вывеска универмага. Толстая женщина, сияя, осторожно сходила со ступенек с тремя парами маленьких черных валенок.

В магазине Уваров стал неуклюжим и растерянным, а Валя почувствовала себя хозяйкой положения. Она поставила Уварова в очередь к прилавку, облепленному толпой, и сказала ему:

— А я пойду поищу кое-что, мне нужно…

Валя бродила по магазину, заглядывалась на каждую витрину, останавливалась у прилавков, покорно отступала в сторону, если кто-нибудь ее теснил. Набрела на отдел детского платья, пощупала материал сереньких курточек мальчишеской школьной формы и подумала: «Какой, интересно, размер носит уваровский мальчик». Потом остановилась у прилавка с игрушками, долго рассматривала надутых резиновых жирафов с толстой шеей, зеленых крокодилов с хитрыми глазами, оседланную лошадь на колесиках, каких теперь никто не покупает, потому что мальчишки охладели к лошадям… Она вдруг взглянула на себя со стороны, увидела, как нравится ей участвовать в покупке валенок для чужого мальчика, и она подумала, что вот ей уже скоро двадцать пять, а детей у нее еще нет — ни больших, ни самых маленьких!

Когда она сама была маленькая, ей всегда покупали валенки с галошами. Она не любила эти галоши, они были такие тяжелые, но мать заставляла их носить, потому что иначе очень быстро снашиваются валенки. И если бы у нее были дети, она тоже покупала бы им валенки с галошами. А Уваров?.. Господи, конечно же он не догадается!

Валя бросилась к обувному отделу. Никак не могла разыскать Уварова в толпе у прилавка. Наконец увидела — он уже держал в руках валенки, и продавщица выжидательно смотрела на него. Но к нему никак не пробраться.

— Уваров! — крикнула Валя. От волнения забыла его имя-отчество.

Уваров не слышал.

— Стукните его, вон того мужчину! — попросила она кого-то из толпы. — Уваров!

Уваров обернулся, посмотрел растерянно…

— А галоши? — крикнула Валя. — Забыли?

Уваров сдвинул брови, задумался на мгновение, потом улыбнулся и закивал. Повернулся опять к продавщице, сказал ей про галоши, она достала с полки пару блестящих черных галош, надела их на валенки. Уваров одобрил, продавщица выписала чек.

Когда они вышли на улицу, было совсем темно, горели фонари.

— Что же теперь будем делать? — спросил Уваров, остановившись на тротуаре, и поправил под мышкой пакет, перевязанный шпагатом.

Улыбаясь неизвестно чему, Валя ждала, что он скажет дальше.

— Знаете что, пойдемте ко мне, отсюда совсем недалеко. Вот там уж буду в вашем полном распоряжении. И накормим вас, а то ведь не обедали, наверно.

— Ну что ж…

Уваров позвонил, за дверью послышался легкий топот, и детский голосок закричал: «Это папа, это папа!». Девочка лет пяти с большим розовым бантом на белесой головенке прыгнула на руки отца, но, увидев чужую тетю, соскочила на пол и умчалась.

— Куда же ты, Аленка! — засмеялся ей вдогонку Уваров.

Женщина в фартуке вышла в переднюю. Она была круглолица, щеки горели румянцем, то ли от здоровья, то ли от плиты. Большие серые глаза смотрели невыразительно, непонятно было, что в этом взгляде.

— Здравствуйте, — сказала Валя.

— Вот, познакомься, Маша, к нам гость. Корреспондент из областной газеты.

— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, раздевайтесь, — сказала Маша ровным, спокойным голосом, и не слышалось в нем ни привета, ни недовольства, ни даже недоумения. Она, а не Уваров, взяла у Вали шубку, аккуратно повесила ее на плечики. В передней стояли детские санки. На полочке у зеркала сидел желтый плюшевый медвежонок.

— Вы, может быть, покушаете с нами, — предложила Маша, когда вошли в комнату, где был накрыт обеденный стол.

— Чего ты спрашиваешь, Маша! — рассердился Уваров. — Конечно, — он замешкался, — все будем обедать. — Когда Маша ушла на кухню, он добавил: — Вы извините, я не знаю еще, как вас зовут…

— Валентина… Валя.

— Хорошо, пусть Валя, — сказал он, смущаясь. — А меня Сергей…

— Я знаю, Прохорович.

Маша принесла тарелки для Вали, пошла за супом, бросила Вале мимоходом: «Пойдемте, я покажу вам, где помыть руки». Когда Валя вернулась в столовую, девочка уже сидела за столом, а отец и сын стояли у окна, рассматривая покупку, и мальчик протянул немножко гнусаво: «А зачем с галошами-то?..»

Разговор за столом не клеился. Именно сейчас следовало бы задать несколько нужных вопросов, сейчас они были бы во всех отношениях к месту, Валя это отлично понимала, но не могла заставить себя говорить, потому что заранее слышала, какая зазвучит в ее голосе несусветная фальшь.

— Вот так и живем, — говорил Уваров чужим голосом. — Раньше шести-семи редко когда приходишь домой. То собрание, то еще что-нибудь. Ну, а вечером занимаюсь, конечно. У нас в бригаде все учатся…

Он продолжал рассказывать, кто где учится, и Валя была благодарна ему за это, хотя не знала, понадобятся ли ей эти сведения. Она все больше боялась, что очерк у нее не получится.

Поднимаясь из-за стола, Уваров сказал:

— Ну вот, теперь давайте по вашим вопросам.

Они вошли в смежную комнату, где стоял широкий диван, большой книжный шкаф и письменный стол со старомодной настольной лампой. Валя села в низкое кресло. Мальчик нерешительно остановился в дверях и оперся плечом о косяк. Валя догадалась, что у отца с сыном это был обычный час для бесед. Она растерялась.

— Хотите, покажу вам звезду? — спросил Уваров с застенчивой улыбкой. Валя заметила, что ему самому этого хотелось.

— Конечно, хочу.

Уваров полез в ящик письменного стола, пошарил и достал красную коробочку.

— Витька! Копался? — спросил он нестрого.

— Не, пап, я только Вовке показал, больше ни разу не трогал.

— Показывает приятелям, — улыбнулся Вале Уваров.

Валя подошла к столу. Уваров достал из коробки сияющую желтую звездочку. Валя протянула руку, он положил звездочку ей на ладонь. Звездочка была холодная и тяжелая.

— А вот как мне ее вручали, — сказал Уваров и раскрыл альбом. — А вот на митинге я выступаю, годовщина завода… Ну, это вам неинтересно, это Витька был маленький…

— Нет-нет, покажите!

Витя тоже подошел к столу.

— Это я, — хмыкнул он, настолько смешно было ему признавать себя в толстеньком голопузике с бессмысленными глазенками и пушистым вихром на макушке.

В соседней комнате гремела посудой Маша.

Вприпрыжку вбежала девочка с бантом, доверчиво заглянула снизу вверх Вале в лицо. Валя потеребила ей бантик, и девочка схватила ее руку обеими ручонками. Ладошки были чуть влажные, наверно, она помогала матери управляться с посудой.

Маша остановилась в дверях.

— Сережа, а как же… — проговорила она. — Ведь они ждут.

Уваров резко откинулся на спинку стула.

— Ну что ты в самом деле, Маша! Валя встрепенулась.

— Вы куда-то собрались? Так идите, конечно, идите, как же можно.

— Вот, Маша, надо было тебе!.. Это всегда успеется! К родне собрались, — пояснил он Вале.

— На день рождения, — дополнила Маша.

— Ну что вы, конечно, надо идти, — сказала Валя уже совершенно категорически. — Вы не должны нисколько смущаться тем, что мы мало с вами побеседовали, Сергей Прохорович. О вас ведь, в общем-то, все известно… В крайнем случае, приду еще раз на завод.

Уваров тяжело поднялся со стула.

— Да, конечно… Обязательно приходите. Извините, что так получилось.

— Ну что вы, все получилось отлично. Я на вас нисколько не в претензии.

Она уже шла в переднюю, поспешно сама взяла свою шубку, и вся семья вышла ее провожать.

— Извините, если что не так, — сказала Маша.

— Что вы, что вы, большое спасибо, — ответила Валя.

«Кажется, они хорошо живут», — подумала Валя, спускаясь по лестнице.

Но на улице, идя к трамвайной остановке, сказала про себя: «А все-таки она ему не подходит».

Пока ждала трамвая, садилась, брала билет, в ней все бродила смутная, подспудная мысль: «Он ничего не сказал про валенки…»

Ничего не сказал ей про валенки!..

А почему, собственно, он должен был говорить про то, как были куплены валенки?

В самом деле, с чего вдруг он стал бы говорить об этом? Будто это имело какое-то значение…

Но хотелось думать так. Ничего не сказал…

И уже на мосту, протирая маленький глазок в замерзшем окне, она решила:

«Будет очерк! Сегодня же будет!»

И уже разбирала досада, что так медленно едет трамвай.

1962