Когда мы молоды

БРОЙЛЕРЫ

Дома она сказала, что едет к подруге. Ну и что? Люди часто говорят не то, что есть на самом деле, а то, что надо.

А сказать им правду — какой смысл? И уж совсем ни к чему было бы знакомить их с ним. Им его все равно не понять — он так смело, свободно судит обо всем, так во всем разбирается, столько знает.

А родители? Нет, родители у нее, в общем-то, интеллигентные люди, учителя все-таки. Но их старомодность… Да, это у обоих есть. Стараются, правда, поспевать за переменами в школьной программе. Но жизнь меняется гораздо быстрей.

Итак, что касается родителей и сказанной им неправды — у нее не было никаких угрызений совести. Или все-таки были? Нет, конечно, нет. Она достаточно взрослая, чтобы самой отвечать за свои поступки. Почему же она все же об этом думает?

— Тебя что-то беспокоит?

— Меня? Откуда ты взял?

— У тебя такой испуганный вид…

— Что ты… Чего мне бояться?

Конечно, она не боится. Скорее, ее увлекает авантюрный характер их затеи.

Когда он спрятал в густом кустарнике велосипед, на котором она будто бы поехала к подруге в соседнюю деревню, и выбирался назад, смеясь, волосы всклокочены, во всю руку царапина, было в нем что-то от благородного разбойника; ей вспомнился Робин Гуд, и она представила себе, что участвует в дерзкой операции во имя борьбы за справедливость. При ее начитанности и склонности к романтике не составляло особенного труда перекинуть мостик между книжным и действительным миром — жизнь сразу становилась ярче и увлекательней.

Тихонько поскрипывали на ухабах лесной дороги рессоры видавшего вида «Москвича». Машину удалось одолжить; в свои восемнадцать ему и думать не приходилось о собственной, куда там! Один из работников лесокомбината, где около года был директором его отец, иногда давал ему этот «Москвич», попрактиковаться. А права у него есть, получил одним из первых в их школе. То есть теперь уже в их бывшей школе.

Его появление в ней стало сенсацией, как, впрочем, и перевод на лесокомбинат его отца, много лет работавшего в столице, в министерстве, на ответственной должности. Но пересуды о зигзагах отцовской карьеры — дело взрослых, им же, в школе, хватало и сына.

В нем не замечалось и следа той скованности, от которой страдают новенькие. Наоборот, они сами были озадачены тем, как свободно и непринужденно он держится в той современной манере, известной им по некоторым романам да телефильмам, когда при всей естественности и простоте поведения ощущается холодок, некая незримая граница, исключающая фамильярность.

Он учился легко и получал хорошие отметки, но, как замечали и одноклассники, и учителя, не придавал этому особого значения, он лишь наполовину был с ними, а другая его половина, судя по всему, была занята еще чем-то, более важным. Иначе говоря, он производил впечатление взрослого человека, хотя и не отличался по возрасту от большинства юношей их класса.

Девушки отчаянно влюблялись в него, и неудивительно. Но никто не знал, испытывал ли он сам к какой-нибудь из одноклассниц что-то большее, чем обычное товарищеское дружелюбие. Была ли она первой, кому он дарил свою благосклонность?

Почему ей не пришло в голову слово «любовь»? Ах, нет, не то слово, оно не для них. Многое из прежних понятий, как он говорил, не подходит — или не совсем подходит — для нынешних условий. Для него «любовь» — что-то недостаточно интеллектуальное. Для нее — тоже. Происходящее между ними — нечто большее, чем любовь, а может быть, вместе с тем, меньшее.

Откуда он так много знает? Из книг? Из жизни? Непостижимо, до чего содержательной может быть жизнь, даже если прожито еще так немного лет. Но она его понимает, ему не скучно с ней разговаривать, она тоже знает Хемингуэя, Ремарка и даже Воннегута. Да, она его полностью понимает. Столько зная о жизни, о гомо сапиенс, о взаимоотношениях между людьми, о движущих силах человеческих поступков, жить, как жили наши деды и прадеды, уже невозможно.

Как ловко он ведет машину! Они уже на новом широком шоссе, здесь пустынно и тихо, потому что шоссе ведет к еще более отдаленному райцентру, чем тот, в котором они живут. Только по выходным здесь большое движение, когда люди отправляются на своих машинах и мотоциклах за грибами, за ягодами, да во время уборки, когда перегруженные автопоезда везут зерно на элеватор; а сейчас лишь изредка попадается навстречу колхозный грузовик.

— Тебе нравится?

— Да, замечательно! Как в «Трех товарищах», с их «Карлом».

— Ну, до «Карла» нам далеко, помнишь, сколько у него было лошадиных сил? А у нас каких-то жалких тридцать пять, так, для младшей группы детсада… Представь, если начнется погоня?

— Какая погоня?

— Ну, ведь я некоторым образом тебя похитил.

— Об этом никто не знает. Я поехала к подруге.

— Ты умная девочка.

Его правая рука ложится ей на бедро, это получается абсолютно естественно, вовсе не выглядит нескромным. Все у него получается так естественно и так просто!

Лес кончился, с одной стороны шоссе простираются поля спелой пшеницы, по другую сторону видна птицеферма, за проволочной сеткой в рост человека тянутся длинные низкие строения, белеют необозримые стаи пернатого молодняка.

— Прошлый век, — замечает он вскользь.

— Где?

— Там, эта, с позволения сказать, птицефабрика. В цивилизованных странах давно переориентировались на бройлеров. В Соединенных Штатах, например. Или в ГДР.

— Бройлеры? Что это такое?

— Не знаешь? Могу объяснить.

Он усаживается прямо и откашливается, подражая готовящемуся к выступлению докладчику:

— О бройлерах можно сказать следующее… Наукой установлено… А ты знаешь, откуда это слово? Ведь мы с тобой учили английский, так? Бройлер происходит от английского «broil», в переводе — жарить на огне или на решетке, как жарят шашлык. Таким же способом готовят и бройлеров. Слышала о грузинском блюде цыплята табака? Бройлеры — те же цыплята, но большие. Одним словом, мясные цыплята в возрасте от шестидесяти до семидесяти дней, с сочным нежирным мясом, и весят они целых полтора кило, потому что их интенсивно откармливали, причем именно до такого возраста. Спрашивается, почему до такого? Учеными установлено, что в течение двух первых месяцев цыплячьей жизни достигается наивысший эффект откорма. Совсем как с нашими акселератами — они себе растут и растут вверх, пока у них нет никаких забот, а их откармливают. Да, да, нечего смеяться, все так и есть. Имеются, конечно, в бройлерном производстве некоторые технологические тонкости. Начнем с того, что для их разведения отбирают мясные породы кур, скрещивают их между собой, отчего возникают еще более высокопродуктивные гибриды. Поняла?

Получалось у него немножко хвастливо, в его тоне слышалось некоторое превосходство знатока, снисходящего к непосвященному слушателю, но это ее не смущало. Таким он и нравился ей; почему бы ему не позволить себе чуть-чуть высокомерия, раз есть к тому все основания.

Слушая его объяснения, она думала: он и это знает! И откуда только? Да, он все знает. Все умеет. Вызванный многообразием его талантов восторг сам собой сменился приступом нежности, и она положила голову ему на плечо.

Гостиница оказалась невзрачным двухэтажным домом с длинными полутемными коридорами и маленьким, скупо обставленным вестибюлем, где за деревянным барьером сидела дама средних лет с лиловыми завитками крашеных волос.

Он подошел к барьеру, а она встала у окна, спиной ко всему происходящему; ее вдруг охватил стыд, хотелось убежать — прочь из этой гостиницы, из маленького одноэтажного городишка. Однако с бегством ничего не выйдет, оно означало бы, что она всего-навсего маленькая провинциальная девчонка, он высмеял бы ее и больше никогда не принимал бы всерьез…

До нее донеслись обрывки разговора, происходящего у барьера:

— Да, мы с женой… Разумеется… Но, к сожалению, мы не взяли с собой паспорта, они как раз на обмене… Как же, я разговаривал по телефону с самим Давидом Яковлевичем, он заверил меня… Расходы не имеют значения… Ну, вот видите… Разумеется! Дольше мы и не останемся, мы едем дальше, у вас остановились только из-за того, что скоро ночь…

Шелест денег. Звяканье ключа.

— Идем, в нашем распоряжении лучший номер данного заведения.

Придя в номер, она сразу села на стул, стараясь побороть охватившую ее дрожь. Выйти снова, помочь принести из машины вещи, казалось ей совершенно невозможным. Он притащил рюкзак, ее дорожную сумку, съестные припасы, магнитофон. Она наконец поднялась, машинально поставила пленку, включила музыку. Ее все еще знобило.

Накрывая на стол и приходя понемногу в себя, она стала осматриваться. Две деревянные кровати с большими подушками, шелковые зеленые покрывала, две тумбочки, гардероб, стол и три стула. Картина на стене: рабочий в брезентовом комбинезоне, с бисеринками пота на лбу, глядя вверх, рукавицей подает знаки хорошенькой крановщице, та улыбается ему из желтой кабины.

Выйдя в тесную прихожую, приоткрыла узенькую дверь: облицованный кафелем туалет с умывальником и ручным душем. Музыка и хозяйственные хлопоты развеселили ее.

Он между тем открывал большую бутылку вермута с нарядной этикеткой.

…Утром она проснулась с легким, светлым чувством. Приятное ощущение покоя владело всем телом. Сквозь розовые шторы смеялось солнце. На соседней кровати дышит он, спокойно, размеренно и глубоко, из-под белоснежной простыни выглядывают худые плечи, он спит, лежа на животе, резко согнув ногу в колене и вытянув другую — как спринтер на бегу; длинные волосы закрывают лицо, выглядывает только кончик несколько длинноватого, с горбинкой, носа, черная прядь над ним тихонько шевелится в такт дыханию: вверх-вниз, вверх-вниз…

Она удивилась тому, что вовсе не удивляется, не испытывает ощущения неожиданности, обычно охватывающего человека, проснувшегося в непривычном месте. Удивилась, что не замечает никаких изменений в себе, что она та же, какой была вчера, и позавчера, и всегда. Старательно моясь под душем, она вспоминала со снисходительной улыбкой разговоры подруг, твердивших с романтическими вздохами, что п о с л е чувствуешь себя совершенно иначе, вообще становишься другой. Ничего подобного, она осталась абсолютно той же. Она намыливала и терла ладошкой тело, ноги, руки, и все было точно таким, как раньше, значит, ничего ужасного с ней не произошло. И она почувствовала себя еще увереннее, теперь она по-настоящему взрослая и никому в мире, уж извините, не обязана отдавать отчет.

Ей хотелось петь, но она одевалась тихо-тихо, чтобы не потревожить его сон. Улыбающаяся, с распущенными по плечам влажными волосами она стала перед зеркалом. Она нравилась себе. Доброе утро, молодая взрослая женщина!

Потом она принялась убирать со стола, со вчерашнего вечера все так и осталось нетронутым. Легко ступая, чтоб не звякнуть посудой, по отдельности носила к умывальнику каждый стакан и каждую чашку, каждое блюдце и каждую тарелку, мыла их, вытирала полотенцем и несла назад. Под конец ей попался под руку оборванный лист газеты, в нее накануне была завернута привезенная им колбаса. Перед тем как бросить замаслившийся газетный лоскут в корзину, она, уж было скомкав его, заметила заголовок: «Выращивайте бройлеров!» Она невольно засмеялась такому совпадению. Надо прочитать, ведь для нее важно все, о чем он говорит с ней. Сев к столу и разгладив лист, оказавшийся четвертой страничкой позавчерашней районной газеты, она начала читать. Выражение ее лица медленно изменялось.

Она чувствовала себя до такой степени жалкой, что, перестань она сейчас читать, не знала бы, что с собой и делать.

В самом низу была ссылка на источник: «Тимощенко. Организация производства бройлеров в США».

Кусок газеты в масляных пятнах упал на пол.

1977