Король уныния

ГЛАВА 13

На ближайшие двадцать четыре часа, пока глава семьи находился между жизнью и смертью, поместье Кастильо Персонал окутал мрак. Персонал работал медленнее, семья разговаривала тише, а солнечный свет, проникавший в окна, тускнел, как только попадал в пропитанный страхом воздух особняка.

Я держалась подальше от всех, кроме Ксавьера.

Я не очень хорошо относилась к задумчивым миллиардерам и не умела утешать людей. Однако я не могла оставить Ксавьера бродить в одиночестве, поэтому и стала искать его в особняке с подкреплением в руках.

У меня было свободное время — вчера вечером я закончила писать заявление для прессы, и ни одно крупное издание не взялось за статью Перри о моих злоключениях в Испании. Я не была знаменитостью, но отсутствие отклика было подозрительным. Тем не менее я восприняла это как подарок Вселенной. Мне хватало реальных.

Наконец я нашла Ксавьера в каморке за просмотром документального фильма на ESPN (прим. американский международный базовый кабельный спортивный канал) о лучших спортсменах мира. Одна его рука была на спинке дивана, а в другой он держал бутылку фирменного пива Castillo Group.

Волнистые волосы, кашемировый свитер, футболка за триста долларов. Это был тот Ксавьер, которого я знала и не очень любила.

В груди зашевелилось что-то похожее на облегчение. По крайней мере, он вел себя почти как обычно.

— Извини, Луна, но тебе придется найти другой телевизор для своих романтических фильмов, — сказал Ксавьер, не отрываясь от экрана. — Этот занят.

— Знаю. Я пришла не фильм смотреть. — Села я рядом с ним и поставила то, что было в моих руках, на кофейный столик. — Я пришла увидеть тебя.

Он посмотрел на меня с явным удивлением, но затем успокоился.

— Зачем?

— Тебе нужно поесть, — я посмотрела на пустые пивные бутылки, разбросанные вокруг нас. — И выпить что-нибудь не алкогольное.

— Ты пришла, чтобы накормить и напоить меня? — под сомнительным тоном Ксавьера чувствовалось веселье.

— Будто ты надоедливое домашнее животное, которое мне досталось. Вот, — я сунула ему в руку бутылку воды, а на колени — тарелку с домашними эмпанадас.

Ксавьер зашипел и быстро поднял тарелку со своих ног, но также быстро опустил ее обратно.

— Боже, как горячо.

— Тогда ты должен съесть их, пока они не сожгли твой любимый отросток, — невинно сказала я.

На губах у него заиграла улыбка, и он стер ее прежде, чем взять эмпанаду.

— Фирменное блюдо Дорис и мое любимое. Как ты узнала?

— Я и не знала, увидела, что ты не ешь, и спросила, может ли она для тебя что-нибудь приготовить, и она сделала это.

Мое признание вызвало дрожь — электрический разряд, который пронесся между нами и поглотил все беззаботное настроение в воздухе.

Намек Ксавьера на смех исчез. В животе забурлило тепло, и я неосознанно переместилась под его горящим взглядом.

— Спасибо, — сказал он со странной ноткой в голосе. — Это было… очень заботливо с твоей стороны.

Я ответила жесткой улыбкой, надеясь, что он не видит, как кровь подступает к поверхности моей кожи. Мне пришло в голову, что я, возможно, единственный человек, который проверил самочувствие Ксавьера с момента его прибытия — все остальные были слишком заняты или им было все равно, — и это осознание вызвало во мне противоречивые эмоции.

Он был взрослым. Он не нуждался в чьей-то заботе, но я чувствовала удовлетворение, когда он ел эмпанадас и пил воду без возражений.

— Со сколькими из них ты работаешь? — Ксавьер кивнул в сторону экрана, на котором в перерывах между клипами мелькала галерея спортсменов-суперзвезд. Они показывали лучших и самых ярких представителей всех крупных профессиональных спортивных лиг Западного полушария: НФЛ, НБА, МЛБ, Премьер-лига, Ла Лига. И так далее, и тому подобное.

Я скрестила ноги, все еще немного нервничая из-за своей реакции на него. Вот что бывает, когда я не высыпаюсь.

— С одним.

Глубокий баритон рассказывал о стремительном взлете Ашера Донована, показывая кадры его подростковых и ранних клубных лет, кульминацией которых стал легендарный гол с линии штрафной в ворота «Ливерпуля», сделавший его известным во всем мире.

Я взглянула на Ксавьера, когда экран переключился на заголовки о рекордной передачи Ашера в «Блэккасл».

— Но ты уже знал об этом, — сказала я.

Его рот искривился в улыбке.

— Конечно. Пока я остаюсь твоим любимчиком.

Несмотря на его растрепанный вид, от него пахло мылом и свежим бельем. Он потянулся за салфеткой, его нога коснулась моей, и тепло разлилось от бедра к животу.

— Попробуй, — Ксавьер взял салфеткой эмпанаду и протянул ее мне. — Ты не познаешь вкус жизни, пока не попробуешь хотя бы одну.

Я откусила один кусочек. Слоеное тесто с нежным маслом затопило мой рот, а затем стало невероятно вкусным. Говяжий фарш, помидоры, лук, чеснок. Отлично приправлены и идеально сочетаются с тестом.

— Ух ты, — сказала я, слегка ошеломленная. Давно я не пробовала ничего настолько простого и в то же время вкусного. — Ты не шутил.

— Я же говорил, — у Ксавьера неожиданно появились ямочки на щеках. — Возьми еще одну. Она обожает их готовить. Говорит, это успокаивает.

— Я не голодна.

— Слоан, ты что-нибудь сегодня ела?

Нет.

— Я принесла еду для тебя.

— Да, и я поделюсь ею с тобой, — он подтолкнул тарелку ко мне. — Я настаиваю.

Ксавьер не успокоится, пока я не соглашусь, поэтому я взяла еще один кусок и устроилась поудобнее на диване. Делиться едой — простой, платонический поступок, который люди совершают каждый день, так почему же мой желудок словно рассадник бабочек?

Я не отрывала взгляда от телевизора, пока не закончила есть и не смахнула крошки с рук.

— Что? — спросила я, когда он продолжил смотреть на меня, а не на телевизор.

— Я смотрю, ты все еще носишь это, — его пальцы коснулись браслета дружбы Пен, и мои мышцы инстинктивно напряглись. Браслет был не самым профессиональным аксессуаром, но я могла легко скрыть его с помощью длинных рукавов. — Ты когда-нибудь расскажешь мне о таинственном дарителе?

— Я расскажу тебе в тот день, когда ты найдешь работу.

Его негромкий смех заставил бабочек взлететь вверх.

— Ну конечно.

Ксавьер опустил руку, и кислород стал поступать немного свободнее.

— Когда я был ребенком, я думал, что стану следующим Диего Марадоной, — сказал он. — К сожалению, мне было интереснее проводить время с друзьями, чем тренироваться.

— Правда? Никогда бы не подумала. — Самое печальное, что он мог бы стать профессионалом, если бы потратил на это время и силы.

Вот что меня в нем раздражало и почему я была с ним строже, чем с кем-либо еще. Ксавьер не был моим самым грубым или самым правомочным клиентом, но у него был самый большой растраченный потенциал.

— По крайней мере, я стойкий, — улыбка не сходила с его глаз. — Ты всегда можешь рассчитывать на меня, если захочешь хорошо провести время.

Может быть. Но насколько хорошо он на самом деле проводил время под душем из шампанского и на вечеринках на яхте?

— Итак, рассказывай, — сказал он, когда документальный фильм переключился с Ашера на Леброна Джеймса. — Каким видом спорта ты занималась в детстве?

— Почему ты в этом так уверен?

— Слоан, — Ксавьер бросил на меня взгляд, от которого мой рот искривился. — Ты слишком конкурентоспособна, чтобы не стать капитаном команды или даже трех.

Правда.

— Теннис, волейбол и гольф, — призналась я. — Я пробовала играть в футбол, но это не для меня. А вот моя сестра его обожает.

Последнее я произнесла случайно, не задумываясь, и Ксавьер вздрогнул, как хищник, почуявший добычу.

— Твоя сестра? — в его глазах появился пытливый блеск. — Джорджия, верно?

Черт. Я никогда не говорила о своей семье, поэтому не винила его за любопытство, но от ее имени на его губах мне захотелось вернуть эмпанаду на место.

— Нет, — мысль о том, что Джорджия может играть в футбол, была просто смехотворна. — Моя вторая сестра, Пенелопа.

Ксавьер нахмурил брови.

— Я не знал, что у тебя есть еще одна сестра.

— Большинство людей не знают.

Пен была еще слишком молода, чтобы официально выйти в общество, а Джордж и Кэролайн заплатили целое состояние, чтобы о ней и ее здоровье не писали.

— Она моя сводная сестра, — уточнила я. — Один отец, разные матери. Уверена, что она посмотрела все футбольные матчи, которые когда-либо были записаны. Несколько лет назад на седьмой день рождения я подарила ей футболку с автографом Донована, ты бы видел ее улыбку.

От воспоминания у меня защемило сердце. Ее день рождения был за несколько недель до того, как ей поставили диагноз СХУ. Я взяла ее на матч местной команды, пока Джордж был на работе, а Кэролайн — на благотворительном обеде. С тех пор я не видела ее такой счастливой.

— Сколько ей сейчас лет? — спросил Ксавьер.

— Девять.

— Два года назад, — его взгляд прожег дыру на моей щеке, и я поняла свою ошибку.

Мое отречение произошло пять лет назад. Я фактически признаю, что нарушила условия раскола семьи.

Вивиан, Изабелла, Алессандра, а теперь еще и Ксавьер. Кроме Реи и самой Пен, людей, знавших, что я общаюсь с сестрой, можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Эта мысль должна была привести меня в ужас, но что-то в Ксавьере приглушало мои обычные опасения. Интуиция подсказывала мне, что он умеет хранить секреты, и, хотя я не доверяла своей интуиции на сто процентов, когда речь шла о нем, он поделился достаточно личными деталями, чтобы я была готова отдать ему эту часть себя без особого сопротивления.

Тем не менее я подняла подбородок и встретилась с ним взглядом, осмеливаясь продолжить его мысль.

— Да.

Ксавьер не дрогнул под моим пристальным взглядом.

— Ей почти двузначное число, — сказал он. — Большая дата.

Итак, как чувствует себя девятилетка? Ты почти перешла на двузначное число.

У меня сжалось горло. Я так давно не обсуждала Пен ни с кем, кроме Реи, что разговор о такой простой вещи, как ее возраст, подрывал мое самообладание. Моя тайна бурлила во мне годами. Ей нужен был выход, и каким-то неожиданным образом я нашла его в Ксавьере Кастильо.

Он не стал расспрашивать о Пен или о том, как долго я с ней общаюсь. Он не спросил, общаюсь ли я с кем-то из семьи еще. Он вообще ни о чем не спрашивал.

Он просто смотрел на меня этими темными, бездонными глазами, и невидимая сила, которая привела меня сюда, снова дала о себе знать, побуждая довериться ему и хоть раз полноценно впустить кого-то в свою жизнь.

Мое самосохранение всячески сопротивлялось.

Моменты связи — это одно. Открыться кому-то — совсем другое.

К счастью, от принятия решения меня спасла знакомая тень, промелькнувшая по полу.

Я выпрямилась, переходя в рабочий режим, в то время как Ксавьер заметно напрягся.

— Твой отец, — Эдуардо сразу перешел к делу. — Он проснулся.

Они оставили меня наедине с ним.

Моему отцу было не до толпы, поэтому доктор Круз заставил всех остальных остаться в коридоре, а я… ну, я не знаю что мне делать.

У меня уже давно закончились слова, которые можно было бы ему сказать.

Тем не менее я подошел к кровати, и мое сердце забилось в тревожном ритме, когда его темные глаза остановились на мне.

— Ксавьер.

От его тонкого, как бумага шепота по моему позвоночнику пробежал холодок. Когда я видел его в последний раз, он мог нормально говорить, и я мог притвориться, что статус-кво все еще не нарушен. Даже если статус-кво был отстойным, по привычке в нем можно было найти утешение.

Но это? Я не знаю, что делать с этим человеком или ситуацией. Должен ли я простить и забыть, потому что он был смертельно болен? Разве последние мгновения его жизни перечеркнут мгновения моей, что он превратил в ад? Что должен сказать сын родителю, которого должен был его любить, но ненавидел?

— Отец, — я заставил себя улыбнуться. Но получилась гримаса.

Его измученный взгляд прошелся от моей копны волос до носков моих кроссовок. Затем он поднялся и остановился на моих трениках.

— Esos pantalones otra vez. — Опять эти штаны.

Моя челюсть сжалась. Конечно, первое, что он сказал за несколько месяцев, было связано с его неодобрением моего выбора. Статус-кво живет и дышит.

— Ты меня знаешь, — я засунул руку в карман и небрежно улыбнулся. — Я стремлюсь вызвать недовольство.

— Ты — наследник Кастильо, — огрызнулся он по-испански. — Веди себя соответственно, особенно… — приступ кашля разорвал его легкие. Когда он наконец стих, он хрипло вздохнул и продолжил. — Особенно когда через неделю я покину тебя.

Рука в моем кармане сжалась в кулак. Отец впервые признал свою смертность, и мне потребовалась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть.

— Мы уже не раз говорили об этом, — сказал я. — Я не собираюсь возглавлять компанию.

— Тогда что ты собираешься делать? Вечно жить на мои деньги? Вырастить еще одно… — он снова кашлянул. — Вырастить еще одно поколение дегенератов, которые превратят семейное состояние в ничто?

Мониторы пищали от его учащенного сердцебиения.

— Повзрослей, Ксавьер, — жестко сказал он. — Пришло время… — на этот раз приступ кашля вывел его из строя на целую минуту. — Пришло время тебе хоть раз стать полезным.

— Ты хочешь, чтобы я, тот, кто не хочет и никогда не захочет работать, стал генеральным директором? Отец, предполагается, что у тебя хорошее деловое чутье, но даже я могу сказать, что это не самая лучшая стратегия.

Его кашель перерос в слабый смех.

— Ты? Генеральный директор Castillo Group, как сейчас? Нет. Я бы лучше поставил во главу пса Лупе. — Глаза отца скользнули к закрытой двери. — Эдуардо обучит тебя. Это твое наследие.

Моя рука болела от силы, с которой я ее сжимал.

— Нет, это не так. Оно твое.

Возможно, это грубо — спорить с умирающим человеком, но именно такими были наши отношения до самого конца: он пытался втиснуть меня в форму, в которую я не вписывался, а я сопротивлялся.

Было время, когда я пытался. До смерти мамы я проводил с ним все свое время, будь то на футбольном матче или в его офисе. Я жил мечтами, поглаживаниями по голове, общением по поводу общего будущего. Я собирался продолжить семейное наследие, и мы собирались править миром.

Это было до того, как мы стали злодеями в историях друг друга.

— Твое или мое — все равно, — рот моего отца искривился, эта мысль не нравилась ему настолько же, насколько мне.

Я смотрел в окно на сады. За ними лежала Богота, Колумбия и весь мир.

В нашем доме традиции были тюрьмой, в которую не попадало ни одно изменение, и никто не мог выйти. Я был к выходу ближе всех, но ярмо страха привязало меня к земле, как проклятие привязывает духов к смертным.

Я пробыл здесь всего один день и уже задыхался. Мне нужен был глоток свежего воздуха. Хотя бы один.

— Твоя мать оставила тебе письмо. — Пять слов. Одно предложение.

Это было все, что нужно, чтобы разрушить мою защиту.

Мое внимание вернулось к кровати, на которой сияла удовлетворенная улыбка отца. Несмотря на физическую слабость, он снова контролировал ситуацию и знал это.

— Она написала его, когда ты родился, — сказал он, и каждое слово обрушилось на меня, как валуны в лавине. — Она хотела подарить это письмо тебе на двадцать первый день рождения.

В ушах звенело, пока последствия его слов не обрушились на меня и не взорвались. Грибовидные облака взвились в воздух, лишив меня возможности дышать.

Все ее вещи были уничтожены в огне — фотографии, одежда, сувениры. Все, что могло напомнить мне о ней, исчезло.

Но если она написала мне письмо… мой отец не стал бы упоминать о нем, если бы оно не было в целости и сохранности. А если оно было в целости и сохранности, значит, частичка ее жизни продолжала жить.

Я сглотнул эмоции, разгоревшиеся в горле.

— Мне уже далеко за двадцать один.

— Я не помню. Это было так давно, — его голос угасал. У нас оставалось не так много времени до того, как он снова отключится, но мне нужно было знать о письме. Как оно не сгорело вместе с остальными ее вещами? Где оно было? И самое главное, что в нем было?

— Она хранила его в одном из наших сейфов, — еще один хриплый вздох. — Сантос нашел его, когда приводил в порядок мои дела.

Сантос был нашим семейным адвокатом.

Сейф объяснял, почему письмо было в целости и сохранности, но порождал еще массу вопросов.

— Когда он его нашел? — тихо спросил я.

Как долго отец скрывал это от меня и почему решил рассказать именно сейчас?

Он отвел взгляд.

— В верхнем ящике моего стола, — прохрипел он. Его глаза опустились, а дыхание стало более медленным.

Предчувствие впилось в меня зубами, когда я уставился на его распростертую фигуру. Он был кожа да кости, настолько хрупкий, что я мог бы переломить его пополам одной рукой, но, как и подобает Альберто Кастильо, даже со своего смертного одра он оказывал на меня неоправданное влияние.

В комнате было жутко тихо, несмотря на мониторы, и холодок тянулся за мной, когда я наконец повернулся и вышел.

Моя семья разошлась по залу, устав ждать. Только доктор Круз и Слоан остались за дверью.

— Я проверю твоего отца, — сказал доктор, достаточно проницательный, чтобы уловить мое переменчивое настроение. Он проскользнул в палату, и дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

На лице Слоан промелькнуло беспокойство. Она открыла рот, но я проскочил мимо нее, прежде чем она успела вымолвить хоть слово.

В коридоре воцарилась странная подводная тишина, заглушившая все звуки, кроме стука моих шагов.

Тум. Тум. Тум.

В конце коридор разделялся на две стороны. Левая вела в мою спальню, правая — в кабинет отца.

Мне следует вернуться в свою комнату. Я был не в том состоянии, чтобы читать письмо, и какая-то часть меня беспокоилась, что никакого письма не было. Не думаю, что отец затеял какую-то нездоровую игру, в результате которой мои надежды рухнут.

Я повернул налево и успел сделать два шага, прежде чем болезненное любопытство нажало на кнопку повтора отцовского признания.

Твоя мать оставила тебе письмо. В верхнем ящике моего стола.

Я остановился и зажмурил глаза. Проклятье.

Будь я умнее, я бы не клюнул на его наживку. Но это был мой шанс снова обрести хотя бы частичку матери, и даже если он лгал, я должен был знать.

Я направился в другой конец коридора и вошел в его кабинет. Верхний ящик был не заперт, и, когда я открыл его, в животе у меня забурлила липкая смесь из ужаса, предвкушения и тревоги.

Первое, что я увидел, — золотые карманные часы. Под ними, прислоненный к темному дереву, лежал пожелтевший конверт.

Трясущейся рукой я раскрыл его, разгладил письмо внутри… и вот оно. Страница, исписанная плавным почерком моей матери.

У меня сжалось горло.

Эмоции захлестнули меня, быстрые и бурные, как летняя гроза, но облегчение не успело улечься, как я начал читать.

Только тогда я понял, почему отец рассказал мне о письме.