Король уныния

ГЛАВА 15

Неудивительно, что человек, который едва ли был рядом со мной в жизни, так же отсутствовал в смерти.

Альберто Кастильо, самый богатый человек Колумбии, бывший генеральный директор Castillo Group и отец одного ребенка, умер у себя дома в субботу в пять минут третьего после полудня.

Я добрался до его комнаты как раз вовремя, чтобы стать свидетелем последнего удара его сердца.

Отец так и не очнулся, и мы так и не попрощались с ним как следует.

Если бы это был фильм, то перед смертью у нас был бы какой-нибудь драматический разговор по душам или серьезная ссора. Я бы выплеснул на него все свои обиды, он бы признался мне в своих сожалениях. Мы бы поссорились или помирились. В любом случае, мы получили бы завершение.

Но это было не кино. Это была реальная жизнь, и иногда это означало, что концы с концами не сходятся.

После его смерти я чувствую странную смесь из ничего и всего сразу. Я испытываю облегчение от того, что мы больше не висим на волоске, ожидая окончательного вердикта о состоянии здоровья, но я не могу до конца осознать, что его больше нет и не будет. Я презирал его манипуляции с письмом матери, которые он проделал в последнюю минуту, но та близость, которую я ощутил, прочитав ее слова, она того стоила.

Однако меня сковывало морем сложных эмоций, от которых я не мог избавиться, как ни старался.

Верхний ящик моего стола.

Это были последние слова отца, и я полагал, что вполне уместно, что наша глава заканчивается связью с моей матерью. Живая или мертвая, она была основой наших отношений.

Карманные часы, которые я нашел в ящике его стола, жгли мне бедро.

— Думаешь, я чудовище, раз не плачу? — я уставился на скотч в своей руке. Была полночь, а я сидел на кухне и упивался своими переживаниями, ведь что еще делать в ночь после смерти отца?

— Нет, — просто ответила Слоан. — Люди горюют по-разному. — Она налила стакан воды и пододвинула его ко мне.

Слоан осталась со мной после смерти отца, заставляла меня есть и отказывала членам семьи, когда они пытались приставать ко мне с вопросами о наследстве.

К счастью, она не душила меня жалостью. Я всегда мог рассчитывать на то, что Слоан будет Слоан. В шторм, когда я тонул, она была моим спасательным кругом.

Отчасти я стеснялся показать ей эту сторону себя — сырую и неприкрытую, запутавшуюся в ошметках маски, которую я обычно надевал для мира. Легко было быть Ксавьером Кастильо, наследником миллиардера и тусовщиком; мучительно было быть Ксавьером Кастильо, мужчиной и разочарованием. Человеком с испорченным прошлым и неопределенным будущим, у которого было много друзей, но не было никого, на кого можно было бы опереться.

Слоан сильнее всего походила на мою возможную опору, а я ей даже не нравился. Но она была здесь, я хотел, чтобы она была здесь, а это было больше, чем я хотел от кого-либо в своей жизни.

Она осмотрела меня, ее лицо стало мягче обычного.

— Но я, наверное, не тот человек, который должен спрашивать о горе. Я не могу… — небольшое колебание. — Я не могу плакать.

Это удивило меня настолько, что я отвлекся от ненависти к себе.

— Образно?

— Буквально, — она провела большим пальцем по бусинам своего браслета дружбы, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Я могу заплакать, если мне больно, — наконец сказала она. — Но я никогда не плакала от грусти. Я была такой с самого детства. Я не плакала, когда умерла кошка нашей семьи или когда умерла моя любимая бабушка. Я не проронила ни одной слезинки, когда мой жених… — она резко остановилась, и ее лицо на долю секунды потемнело, прежде чем вернулось самообладание. — В любом случае, ты не единственный, кто чувствует себя чудовищем из-за того, что не может заплакать, когда должен.

Она взяла со стойки бутылку скотча и налила немного в хрустальный стакан. Это был ее третий бокал за вечер.

Жених. Ходили слухи, что она была помолвлена много лет назад, но никто не мог этого подтвердить — до этих пор. Слоан была известна своей скрытностью в отношении личной жизни, и ей помогало то, что в то время она жила в Лондоне, вдали от злобной манхэттенской машины сплетен.

Я молча наблюдал, как она потягивает свой напиток.

Идеальная прическа. Идеальная одежда. Идеальная кожа. Она была воплощением безупречности, но я начал замечать трещины под ее отполированным фасадом.

Вместо того чтобы умалять ее красоту, они ее дополняли.

Они делали ее более реальной, словно она не была неуловимой мечтой, которая ускользнет сквозь мои пальцы, если я попытаюсь прикоснуться к ней.

— Кажется, у нас все больше и больше общего, — пробурчал я. Дерьмовые отцы. Проблемы с обязательствами. Мы срочно нуждаемся в терапии.

Кто сказал, что взрослые не могут сблизиться из-за травмы?

Слоан, должно быть, ожидала, что я буду выпытывать о ее женихе, потому что ее плечи заметно расслабились, когда я поднял свой бокал.

— За монстров.

Мягкий блеск озарил ее глаза, и она подняла свой бокал.

— За монстров.

Мы выпили в молчании. В доме было темно, часы двигались к часу, а за воротами собралась целая армия репортеров, готовых превратить смерть моего отца в цирк для СМИ.

Но это была проблема утра. Пока же я грелся в тепле своего напитка и в присутствии Слоан.

Она не была ни другом, ни семьей, и в плохой день, на ее фоне айсберг «Титаника» казался тропическим раем. И все же, несмотря на все это, не было никого другого, с кем бы я предпочел провести сегодняшний вечер.

Суббота ознаменовала мой последний вздох перед тем, как на меня обрушилось цунами прессы и бумажной работы.

Следующие несколько дней пролетели в вихре похоронных мероприятий (экстравагантных), запросов СМИ (непрекращающихся, но оставшихся без ответа, за исключением заявления для прессы, которое подготовила Слоан) и юридических вопросов (сложных и вызывающих головную боль).

Мой отец оставил подробные указания по поводу своих похорон, и нам оставалось только выполнить их.

Его завещание было совершенно другим.

Во вторник после его кончины я сидел в библиотеке вместе с семьей, Эдуардо, Слоан и Сантосом, нашим адвокатом по наследству.

Чтение завещания началось, как и ожидалось.

Тетя Лупе получила дом для отдыха в Уругвае, дядя Эстебан — коллекцию редких автомобилей моего отца, и так далее, и тому подобное.

Затем дело дошло до меня, и оказалось, что отец в последний момент изменил условия моего наследования.

По залу прокатился ропот, и я выпрямился, когда Сантос начал читать условия.

Моему сыну Ксавьеру я завещаю все оставшиеся основные и ликвидные активы на общую сумму семь целых девять десятых миллиарда долларов при условии, что он займет пост генерального директора до дня своего тридцатилетия и проработает в этой должности как минимум пять лет подряд. Компания должна приносить прибыль в течение каждого из этих пяти лет, а он должен выполнять обязанности генерального директора в меру своих возможностей, определяемых заранее выбранным комитетом, каждые шесть месяцев, начиная с первого дня его официального пребывания на посту генерального директора. Если он не выполнит вышеуказанные условия, все оставшиеся основные и ликвидные активы будут распределены на благотворительные цели в соответствии с нижеприведенными условиями.

Зал ахнул, прежде чем Сантос прочитал следующий абзац.

— Все активы на благотворительность? — вскрикнула тетя Лупе. — Я его сестра, и мне достанется жалкий дом для отдыха, в то время как благотворительная организация получит восемь миллиардов долларов?

— Вы, должно быть, неправильно прочитали. Альберто ни за что бы так не поступил…

— Ксавьер — генеральный директор? Он что, хочет полностью разорить компанию?

— Это возмутительно! Я звоню своим адвокатам…

Крики и проклятия на испанском как пули рикошетили от стен, когда моя семья погружалась в хаос.

Эдуардо, Слоан и я были единственными, кто не проронил ни слова. Они сидели по обе стороны от меня, лицо Эдуардо было задумчивым, а Слоан — бесстрастным. В другом конце комнаты Сантос сохранял нейтральное выражение лица, ожидая, пока утихнет возмущение.

В голове прозвучала первая строчка моего положения о наследстве.

Я завещаю все оставшиеся основные и ликвидные активы на общую сумму семь целых девять десятых миллиарда долларов при условии, что он займет пост генерального директора… до дня своего тридцатилетия.

Мое тридцатилетие наступит через шесть месяцев. Разумеется, отец знал об этом; доверяй этому ублюдку, он даже в смерти может заставить меня плясать под его дудку.

Крики вокруг меня отступили перед натиском воспоминаний.

Мой последний разговор с ним. Карманные часы. Письмо.

Барабанный бой моего сердца прогнал тишину, когда я уставился на знакомый почерк матери. Она любила каллиграфию и настояла на том, чтобы я выучил скоропись, хотя ею уже никто почти не пользовался.

Я сидел рядом с ней, когда она вручную писала благодарственные открытки, поздравления с днем рождения и пожелания выздоровления, и выводил петли и завихрения на своем листе бумаги.

Некоторые люди находили ее почерк трудным для чтения, но я разбирал его без труда.

Дорогой Ксавьер,

Вчера я впервые встретила тебя.

Я много раз представляла себе этот момент, но никакие фантазии не могли подготовить меня к тому, чтобы заключить тебя в свои объятия. Увидеть, как ты смотришь на меня, потом заснуть вместе, потому что мы оба устали, и услышать, как ты смеешься, хватаясь за мои пальцы, когда мы выходили из больницы.

На момент написания этого письма тебе всего два дня, ты такой крошечный, что почти умещаешься в моей ладони. Но лучший подарок для родителей — это наблюдать за тем, как растет их ребенок, и я не могу дождаться предстоящего путешествия.

Не могу дождаться, когда ты впервые пойдешь в школу. Я, наверное, буду плакать, но это будут счастливые слезы, потому что ты начнешь новую главу своей жизни.

Мне не терпится научить тебя плавать и кататься на велосипеде, дать тебе совет насчет девочек и увидеть, как ты впервые влюбишься.

Мне не терпится увидеть, как ты откроешь свои страсти, будь то музыка, спорт, бизнес или что-то еще, чем ты хочешь заниматься. (Не говори своему отцу, но я болею за искусство). Однако я буду рада любому твоему выбору, и я говорю это от всего сердца. Мир достаточно велик для всех наших мечтаний.

В каждом из нас есть потенциал, и я надеюсь, что ты реализуешь свой до конца.

Твой отец говорит, что я забегаю вперед, потому что ты еще так мал, но к тому времени, как ты прочтешь это, тебе исполнится двадцать один год. Достаточно взрослый, чтобы учиться в колледже, водить машину и путешествовать самостоятельно. У меня сердце болит при одной мысли об этом, но не потому, что мне грустно, а потому, что я так хочу, чтобы ты познакомился с моими любимыми уголками мира и нашел свой собственный. (И если ты не можешь решить, куда поехать, выбирай место поближе к пляжу. Поверь мне. Вода исцеляет определенным непонятным нам образом).

Я не могу с уверенностью сказать, что ждет нас в будущем, но, рискну показаться банальным мотивационным плакатом, знай: жизнь — это приливы и отливы, и в ней всегда есть место переменам. Люди способны расти до тех пор, пока не покинут эту землю, поэтому никогда не думай, что уже слишком поздно выбрать другую дорогу, если тебя не устраивает та, по которой идешь.

Независимо от того, какой путь ты выберешь, я горжусь тобой. Надеюсь, ты тоже.

Гордись человеком, которым ты стал, и человеком, которым ты становишься. Даже если ты только что появился в этом мире, я знаю, что ты сделаешь его лучше.

Ты — моя самая большая радость, и так будет всегда.

Люблю тебя,

мама

P.S. Я оставила тебе особый подарок. Карманные часы передавались из поколения в поколение в моей семье, и настало время передать их тебе. Надеюсь, ты будешь дорожить ими так же, как и я.

Что-то капнуло на бумагу, размазав слова. Слезы. Первые, которые я пролил с момента приезда.

Дрожащей рукой я достал из ящика карманные часы и открыл их. Они были настолько старыми, что цифры потускнели, но выгравированное внутри послание оставалось разборчивым.

Величайший дар, которым мы обладаем, — это время. Используй его с умом.

— Ксавьер? Ксавьер!

Настоящее нахлынуло на меня приливной волной шума.

Я отмахнулся от воспоминаний, затуманивших мой мозг, когда в фокусе появилось лицо тети Лупе. Это был не тот человек, которого я хотел бы видеть при каких-либо обстоятельствах.

— Ну что? — потребовала она. — Что ты можешь сказать об этом завещании? Оно совершенно…

— Тетя? Заткнись, черт возьми.

Мне показалось, что я краем глаза заметил, как Слоан ухмыльнулась, когда тетя Лупе стала задыхаться от возмущения. Эдуардо издал странный звук, что-то между смехом и кашлем.

Я не обратил внимания на тетушкино бормотание и сосредоточился на Сантосе.

Отголоски маминого письма жили в моем сердце, как лезвие, застрявшее между ребрами, но сейчас я не могу позволить себе зацикливаться на прошлом.

Величайший дар, которым мы обладаем, — это время. Используй его с умом.

— Можете ли вы повторить условие завещания в двух словах? — спокойно спросил я. Я понимал, что оно означает, но хотел быть уверенным.

В комнате воцарилась тишина, все ждали ответа Сантоса.

Он встретил мой взгляд с непоколебимым выражением лица.

— Это значит, что если ты не займешь пост генерального директора к своему следующему дню рождения, то потеряешь каждую копейку своего наследства.

По библиотеке прокатилась коллективная дрожь.

Моя семья не хотела, чтобы я унаследовал миллиарды, потому что я их «не заслужил» (справедливо, хотя в чужом глазу они видели соринку, а в своих не замечали бревна), но они скорее умрут, чем будут наблюдать за тем, как все эти деньги уйдут за пределы семьи.

— Я так и думал, — моя рука обвилась вокруг ручки кресла. — Кто те члены комитета, о которых говорил мой отец?

— Ах, да, — Сантос поправил очки и снова прочитал завещание. — Комитет будет состоять из следующих пяти членов: Эдуардо Агилар… — ожидаемо. — Мартин Эррера… — Муж Марии Лупе. Менее ожидаемо, но он был самым справедливым и уравновешенным человеком в моей семье. — Мариана Асеведо… — Председатель совета директоров Castillo Group. — Данте Руссо… — Стоп. Какого черта? — И Слоан Кенсингтон.

После его заявления наступила тишина.

Затем все головы в комнате повернулись к Слоан. Она сидела ровно, ее лицо было бледным. Впервые за все время нашего знакомства она напоминала оленя, попавшего в свет фар.

Судьбой моего семейного состояния распоряжались пять человек, и мой PR-агент был одним из них.

И снова: Какого черта?