Кровавое королевство

ГЛАВА 18

«Никогда не преследуй людей и не умоляй об их лояльности и уважении. Они либо с тобой, либо нет».

— Неизвестный

КОРА

— Спасибо вам, отец, ваша проповедь была прекрасна. — Я протянула руку и пожала его.

Он положил свою руку поверх моей.

— Конечно, моя дорогая. Я очень сожалею о вашей потере. Пусть ваша кузина покоится с миром.

Кивнув, он отпустил меня, когда подошли другие члены конгрегации, оставив меня стоять у дверей церкви. Повернувшись, я направилась к алтарю с фотографией Имани в окружении ее любимых анемонов.

— Пусть покоится с миром?

Мне даже не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кто это был. От нее пахло Chanel № 5 и раздутым чувством собственной важности. Когда я все-таки обернулась, то увидела, что она была одета в огромную, ужасную черную церковную шляпу, костюм, перчатки и даже черный носовой платок.

— Как моя дочь может покоится с миром, зная, что ее убийца разгуливает на свободе? — холодно спросила моя тетя. — Когда убийца осмеливается даже появиться на ее похоронах.

— Прости, тетя, я не знаю, о ком ты говоришь. Имани умерла от воздушной эмболии⁹. Я уверена, что это, должно быть, очень больно принять; в конце концов, ты навещала ее около дюжины раз за последние десять лет. — Повернувшись к ней, я увидела, что ее карие глаза пристально смотрят на меня. — Пожалуйста, прими мои соболезнования…

ПОЩЕЧИНА.

Для женщины за шестьдесят я должна отдать ей должное — она могла выбить из человека дух. Моя щека горела так сильно, что я протянула руку, чтобы размять челюсть и потереть щеку сбоку.

— Ты что, считаешь меня дурой? — рявкнула она, глядя мне прямо в лицо. — В один момент с моей дочерью все в порядке, а в следующий твоей невестке нужно сердце, и моя дочь мертва. Она доверилась тебе, а ты преподнесла ее на блюдечке. У тебя совсем нет стыда, Коралина? У тебя больше нет сердца, или души, или чего-то еще, что делает тебя человеком? Она была семьей! Нашей семьей! Моей семьей! Ты не всегда была такой; насколько испорченной ты стала? насколько низко пала?

Я улыбнулась.

— Нашей семьей? Мы никогда не были семьей. Я была вашим банкоматом, вашей эмоциональной боксерской грушей, и когда я, наконец, ударила в ответ, то стала продажной? Бессердечной? Где ты была, когда твоя дочь убила человека и попыталась обвинить меня? Где было твое сердце, когда она узнала, что больна, или когда она была в больнице? Где ты была? Что ты делала? Ах да, ты переходила от одного богатого мужчины… — Я увидела, как она подняла руку, чтобы снова дать мне пощечину, и приготовилась к ней, но прежде чем она успела, Деклан схватил ее за запястье.

— Мэм, я понимаю, что вы скорбите, но никто не бьет мою жену ни по какой причине, по крайней мере, без борьбы с моей стороны. Что бы это ни было, я уверен, мы сможем это обсудить, — спокойно сказал он. Честно говоря, я не хотела, чтобы он был тут.

— Однажды, Коралина, однажды все это вернется к тебе, и ты будешь страдать за это. Но не волнуйся, я все равно приду на твои похороны и выражу свои соболезнования. — Она повернулась, чтобы уйти.

Деклан подошел, хотел взять меня за руку, но я обвилась вокруг него, ничего не говоря, когда мы вышли на улицу, солнце было таким ярким, что мне пришлось снова надеть солнцезащитные очки. У меня не было сил ни с кем разговаривать, и, к счастью, мне не пришлось этого делать, так как в этот момент машина остановилась прямо перед церковью. Деклан придержал дверь, чтобы я села первой, и когда я это сделала, шум внешнего мира стих. Я закрыла глаза, спокойно вдыхая.

— Ты собиралась позволить ей ударить тебя, — сказал он, но я не ответила и не потрудилась взглянуть на него. — Ты собирался позволить ей дать тебе пощечину, потому что думаешь, что заслуживаешь пощечины. Ты хочешь быть наказанной.

Мы посетили несколько сеансов семейной терапии, и теперь он думает, что может читать мои мысли.

— Я не собираюсь говорить, что ты не сделала ничего плохого, — ответил он, и во время этих словах я открыла глаза, чтобы посмотреть на него сквозь настоящие розовые очки. — Я не собираюсь говорить, что ты поступила хорошо или даже правильно. Все не так просто. Ты сделала наиболее приемлемое, что могла сделать для нас и нашей семьи. Все остальные в мире могут осуждать тебя, но для нас и нашей семьи это значит все. Спасибо тебе, Кора, за все. — Он поцеловал тыльную сторону моей руки.

Возможно ли было чувствовать вину, не сожалея о том, что ты сделала? Если да, то именно так я себя и чувствовала. Наклонившись к нему, я ничего не сказала, потому что не знала, что сказать. Вместо этого я просто положила голову ему на плечо.

Жизнь была бы намного проще без чувства вины.

ФЕДЕЛЬ

— Вы должны были видеть этих ошеломлённых идиотов, они просто бродили вокруг, как гребаные зомби, и у них было желание выйти туда, вбить в них немного здравого смысла. Их бедные матери, должно быть, сошли с ума. Они все бегают вокруг и кричат: Potresti aiutarmi? Ho bisogno di un dottore!¹⁰— Большой Тони обратился ко всей парикмахерской, наклонившись вплотную к затылку мужчины, сидевшего в кресле напротив меня, используя расческу и ножницы для стрижки. Несмотря на свое имя, Большой Тони на самом деле был не выше 170 см и весил меньше ста шестидесяти кг, но то, чего ему не хватало во внешности, он восполнял характером. Он переехал в Чикаго из Джерси в восемь лет, и теперь, в пятьдесят четыре, в его салон приходили все итальянцы за стрижкой или хорошей ерундовой историей

— Эй, Федель, что говорят боссы об этом новом наркотике и прочем дерьме? Это действительно превращает людей в зомби, как говорит Большой Тони или он снова пускает слухи? — Джулио, мужчина в кресле, хихикнул.

— Да. — я поднял подбородок, чтобы Дино, мой парикмахер, намазал его кремом для бритья. — Это апокалипсис, Джулио, у нас люди едят головы и прочее дерьмо. — В ответ я услышал смешки, даже от Большого Тони. — Нет, но этот Блефин небезопасен и убьет тебя быстрее, чем употребление других наркотиков.

— Что я вам говорил, ребята? Вещи, сделанные в Китае! — Ответил Большой Тони, и даже я хихикнул над этим. — Наверное, нюхает смог, пластик и собачьи кости.

— Ты гребаный расист, Большой Тони, — крикнул кто-то, и он просто отмахнулся от них.

— Vai e for titi, grassone bastardo¹¹, — огрызнулся он в ответ, отчего мужчина вскочил на ноги. Три секунды — именно столько времени нам потребовалось, чтобы вступить в спор. Господи, наш народ, я клянусь, они жили ради этого дерьма.

— Из-за чего весь этот скулеж, вы, дети? — Крикнул дядя Винни, выходя из туалета, все еще поправляя ремень. Всегда чисто выбритый, в цилиндре, свитере и галстуке, Винсент Бучьери — или дядя Винни, как все его называли, потому что он действительно был похож на того странного старого дядю, которого никто толком не знал на свадьбе, но с которым почему-то все равно разговаривали, — был самым старшим из нас, в следующем месяце ему исполнится восемьдесят семь. — Когда я был в вашем возрасте, мы выгоняли этих ирландских собак из города, а не сражались сами с собой, черт возьми.

— Сколько раз тебе повторять? Дядя Винни, мы больше не воюем с ирландцами, — напомнил ему Большой Тони.

— Мы всегда на войне! — Он ткнул в него тростью в ответ. — Вы, киски, забыли об этом с тех пор, как уподобились им.

Один за другим их взгляды переместились на меня. Ни для кого не было секретом, что я был правой рукой Мелоди Никки Джованни-Каллахан; это было одной из причин, по которой многие из них также приходили сюда, чтобы получить через меня слово, услугу или работу. Они никогда не совершали ошибки, оскорбляя ее в моем присутствии.

— О да, дядя Винни, — сказал я, выпрямляясь в кресле. — Босс хотела, чтобы я поблагодарил тебя и твою жену за бутылку «Массето» 1990 года выпуска.

— Non c'è problema!¹² — сказал он, усаживаясь в пустое парикмахерское кресло.

— Она спросила, понравилось ли твоей жене вино «Бароло Ресерво» 1961 года, которое она прислала, — добавил я.

— E' perfetto!¹³ — Он поцеловал кончики пальцев. — Я всегда говорил, что никто не может выбрать бутылку вина лучше, чем Джованни. Когда Орландо был молод, говорили, что если на улице Боза не льется вино, то он либо спит, либо трахается.

Я усмехнулся. В последний раз я возвращался на Боса сразу после четвертого дня рождения Уайатта и Донателлы.

— Федель, сколько еще бесплатных стрижек, пока мне не пришлют пару бесплатных бутылочек? — Спросил меня Большой Тони.

— Когда я вообще получал что-нибудь бесплатно?

Он хмуро посмотрел на ножницы, потом на меня.

— Видите это, друзья мои? Откровенный скупердяй, жалующийся на бесплатные стрижки, когда он может их оплатить.

— Давай не будем отвлекаться. Дядя Винни, когда ты начал раздавать и получать бутылки по тысяче долларов? — Джулио ахнул, как и все присутствующие.

Дядя Винни достал газету, на которой гордо значилось: Il Buccieri e Giovanni sono famiglia¹⁴.

— Если вы — семья, то кто мы тогда? — Спросил Джулио.

Все повернулись к дяде Винни, который выглянул из-за угла своей газеты.

— Я не знаю о них, но sei uno stronzo!¹⁵

Мы все так сильно смеялись над тем, как обыдено он это сказал.

— Что смешного? — спросил маленький мальчик, который выглядел примерно того же возраста, что и Итан, у него были короткие каштановые волосы и карие волосы. — Я не понимаю.

— О нет. — Большой Тони вздохнул, поворачивая Джулио лицом к зеркалу.

— Бедный ребенок, — пробормотал Дино, сбривая кожу над моей губой.

Мне почти стало жаль его, когда дядя Винни начал свою тираду:

— Ты не понимаешь. Чего ты не понимаешь?

Краем глаза я заметил, как парень пожал плечами.

— Я не понимаю по-итальянски.

— Тогда ты урод. — Дядя Винни свернул газету и указал на него. Дино пришлось на мгновение остановиться, он так старался не рассмеяться. — Что значит, ты не понимаешь по-итальянски? Рыба не умеет плавать? Птица не умеет летать? Если ты не можешь понять свой собственный народ, тогда ты — ошибка природы. Ты умрешь в одиночестве. Ты не понимаешь по-итальянски. Прекрасно, я не понимаю по-английски! Учись!

Он на этом не остановился, а перешел на итальянский, спросив его, знает ли он, откуда он, а затем начал жаловаться на это поколение.

— Федель! — позвал он меня.

— Sì? — Я склонил голову набок, позволяя Дино погладить меня по шее.

— Дети Мелоди, они понимают наш язык, верно? Или эти ирландские ублюдки уже заставили их носить юбки?

Мы все рассмеялись, даже я, хотя я был почти уверен, что килты — шотландская вещь.

— Юбок пока нет, сэр, и старший, Итан, понимает, но ему еще сложно отвечать. Но он заговорит, босс позаботится об этом.

Он кивнул сам себе, прежде чем с отвращением уставиться на мальчика.

— Ты не понимаешь по-итальянски. Ха. Marmocchio!¹⁶

Бедный ребенок, но я был уверен, что теперь он попробует выучить язык.

— Спасибо, Дино, — сказал я ему, протягивая чек.

— Ты уже покидаешь нас? — Спросил Большой Тони. — Я еще даже не получил свою бутылку вина.

— В следующий раз. Увидимся на следующей неделе, и малыш. — Я кладу руку на голову бедного ребенка, которого уничтожил Винни. — Постарайся к тому времени выучить несколько слов. Не торопись, ты не навсегда останешься уродом.

— Спасибо, — проворчал он, когда я выходил, поправляя воротник пиджака.

— Федель Моррис, — он произнес мое имя, как дьявол, претендующий на душу. Когда я повернулся к нему, он стоял плечом к плечу со мной в черном костюме и темно-зеленом галстуке. В руках у него был зонтик, на ручке которого был изображен серебряный волк.

— Мэр Кортес, — ответил я, оглядывая здания передо мной.

— Федель. — Он встал передо мной с лукавой улыбкой. — Если бы я собирался убить тебя, я бы не поехал сюда лично.

— Так какое отношение мэр Чикаго имеет к никчемному телохранителю?

— Никчёмный? — Он нахмурился и выглядел по-настоящему сбитым с толку. — Как ты, правая рука семьи Каллахан, можешь быть никчемным? Каждый на этой улице знает, кто ты. Для меня это означает, что ты действительно важный человек.

— Мэр, я очень занят в…

— Верно, верно, конечно, собака должна вернуться к своему хозяину. — Он кивнул, прижимая зонт к плечу. Если бы он ожидал реакции, то не получил бы ее от меня. — Иди работать ко мне, Федель.

— Что-нибудь ещё? — Мои глаза расширились. Из всего, что я ожидал от него услышать, этого не было в списке.

— Я предлагаю тебе работу. В этом городе грядут перемены, и когда они произойдут, я бы хотел, чтобы ты работал на моей стороне. Сколько бы тебе ни платили…

— Вы думаете, я решил посвятить свою жизнь одной семье из-за зарплаты?

— Конечно, нет. Меня бы здесь не было, чтобы предоставить тебе эту возможность. — Эта самодовольная, высокомерная маленькая сука начинала выводить меня из себя.

— Позвольте мне воспользоваться этой возможностью, чтобы сообщить вам, что вы проиграете этот бой. Я видел, как мужчины, гораздо более сильные и безжалостные, пытались противостоять Мелоди Никки Джованни-Каллахан; никого из них нет в живых. Она побеждает. Она всегда побеждает. Мир, солнце, луна вращаются вокруг нее. И если вы преследовали ее, то вам следует это знать. Итак, мой ответ — нет, я не работаю на мертвецов. — Обойдя его, я пошел к своей машине дальше по дороге, но достал телефон и набрал номер. Не прошло и десяти секунд, как из-за угла выехала еще одна машина.

— Скажи мне, Федель, позвал он. Когда я хотел сесть в машину, он повернулся, его лицо было бесстрастным, и его невозможно было прочесть. — Почему все называют Мелоди полным именем? Тебе не кажется, что это полный бред? Мелоди Никки Джованни-Каллахан.

— Когда ты заработал имя, люди уважают его, независимо от того, насколько оно длинное. — Я закрываю дверь. Только когда он был достаточно далеко, я завел двигатель ключом. Ничего не произошло.

— Ты думал, он что-то подстроит? — спросил Фрэнки, водитель, которому было всего двадцать два и который только начал работать под моим началом после того, как занимался уличным сбытом наркотиков. — Я продолжаю думать, что ты слишком параноик. Что случилось с каменными инстинктами…

БУМ.

Я запрокинул голову и увидел свою машину, объятую черным пламенем.

— Срань господня! Это действительно только что произошло? Черт! Срань господня! — закричал Фрэнки, готовый выпрыгнуть из своей кожи.

Эмилио, ты сукин сын.

— Заткнись и веди машину. Это не первая заминированная машина в Чикаго и не будет последней. — Достав телефон, я остановил запись и, как всегда, отправил файл Мелоди.

Я не пошел бриться или стричься в парикмахерскую Большого Тони просто так. Я сидел на месте босса, как ее уши. Все, что когда-либо было сказано, она слышала прямо от них через меня, потому что знала, что никогда не сможет сидеть с ними так же, как раньше.

Я не был собакой…Я был мухой на стене, и мне было все равно.