Лехнаволокские истории

12

Громкий голос Юрки-хохла первым разбудил Резника.

— Эй, ребята, я вас жду, жду, а вы ни сном, ни духом. Полчаса сижу возле калитки.

Виктор посмотрел на часы: половина четвертого утра.

— Что ж ты раньше не вошел?

— Дак договорились же на три. Я подъехал, как договорено.

Стали будить остальных. Все только удивлялись, как же они проспали.

— А вы во сколько легли? — спросил Виктор у Саленко.

— Часа в два, наверное, разве тут с белыми ночами за временем уследишь?

— Это точно, — согласился с ним Юрка. — По солнцу здесь, как на Украине, не сориентируешься — другое солнце.

Оделись, однако, быстро, высыпали на улицу. Телега стояла у забора. Пегая лошадь Хитруха глухо фыркала и изредка встряхивала длинной рыжей гривой. На телеге лежали семь кос, точильные бруски и кой-какой вспомогательный инструмент, сидел Митя-блаженный. У него сегодня выходной, и Юрка взял его с собой.

Мужики встретили Митю радостными возгласами. Он довольно улыбался, глазея на земляков.

— Садитесь один против другого, а то телега шаткая, может перевернуться, — предупредил Юрка, забирая у Мити вожжи.

Телегу облепили с разных сторон и уселись, как на дрогах, спиной к спине.

Юрка слегка хлестнул лошадь вожжами по крупу, и она резво потрусила, зацокав копытами по сырому асфальту. На грунтовке цокот стих.

От утренней свежести и прохлады все ежились, сон еще витал где-то рядом, окутывал теплом, тяжелил веки. Дремало и однообразное серое небо над ними, и озеро, покрытое белесой полупрозрачной дымкой, в которой зыбко чернели отдельными точками чутельные рыбацкие лодки.

Несмотря на восседающую на телеге большую компанию, Хитруха бежала легко, но только когда ее подхлестывали. Стоило вознице забыться (а править вызвался Малой), как она тут же переходила на тихий шаг и все старалась повернуть обратно.

— Не давай ей вертеться, — подсказывал Николаю Юрка. — Погоняй немного, а то она у меня такая: чуть попустишь или не привяжешь где — сразу норовит домой улизнуть, шельма.

На ухабах несколько кренило, и хотя колеса телеги были резиновые, от какого-то древнего автомобиля, все чувствовали своими непривычными к такой езде задами каждый камень, каждый бугорок, рытвину или ухаб. Но все же такое неудобство нисколько не мешало мужикам наслаждаться замечательным утром, проселочной дорогой и неожиданно появившимся лесом.

Лес начинался сразу же за околицей и невозможно было определить, чего больше: сосны, березы, ольхи или осины. Повсюду, обросшие разнообразнейшими мхами и лишайниками, на поверхность пробивались скальные плеши (в негустом поначалу лесу сквозь частые прогалы стволов они резко бросались в глаза), и оставалось только удивляться, как на этих девственных скалах ухитряются расти деревья.

Птицы еще не пели, но надоедливо вокруг мужиков роями кружили комары, слету без привычного писка впиваясь в открытые участки кожи.

Стоял самый комариный сезон. В лесу он был особенно ощутим. Комары облепляли с головы до ног и жалили даже через носки. Впрочем, Юрка взял с собой отгоняющий паразитов аэрозоль. Прибыв на место, мужики перво-наперво побрызгали руки и шеи, смазали лица, потом только взялись за косы.

Юрка распряг лошадь и привязал ее к осинке.

— Ну, молочка на завтрак — и за дело, — вытащил из сумки большую стеклянную банку молока и буханку мягкого черного хлеба. Все с удовольствием выпили по две чашки.

Довольно просторный луг окружен со всех сторон лесом. Стали один за другим, каждый на своей полоске, а Юрка, Митя и Пашкин, чтобы не толкаться, начали с середины.

Почти все мужики — люди деревенские, с детства приученные к косьбе, шли плавно, легко, не оставляя после себя ни торчащих стеблей, ни нескошенной травы. Только Резник, асфальтный житель, неумело махал перед собой косой, не стриг — рубил неподатливые стебли, частенько забуриваясь остро отточенным концом в землю, отчего коса разбалтывалась на косовице и то и дело выпадала вместе с деревянным клином.

Когда такое случалось, он брел на опушку, где для мелкого ремонта был оставлен инструмент, и прилаживал косу на место. При этом ребятам приходилось доводить до ума его недокошенную полоску.

Виктору было неловко, он начинал говорить что-то невнятно, а Юрка добродушно успокаивал его, мол, ничего страшного, со всяким новичком бывает, и показывал, как нужно правильно держать косу, как вести, как подрезать траву.

Лес постепенно пробуждался, пронизываясь звуками. Застрекотали сороки, защебетали воробьи, загалдели вороны. Кто-то нет-нет да и вспорхнет с верхушки сосны, пролетит неподалеку, звучно разрезая воздух упругим крылом.

Комары вились вокруг роями, облепляя куртки, штаны, шапки, но прокусить не могли — толсто. Лицо и руки косарей им тоже недоступны: аэрозоль еще не выветрился. Так и метались, назойливые, с одного места на другое, с одного на другое — авось откроется где желанный уголок. А едва приоткроется — мигом вопьется в кожу самый шустрый, да так что и не почувствуешь его, встрепенешься только, когда начнет сосать кровь, больно, неприятно. Но Виктор не обращал на них внимания. Скошенная трава мерно ложилась у его ног, шипящий свист косы словно отсекал посторонние звуки, гипнотизируя. И хотя опушка леса никуда не исчезла и слева и справа по-прежнему махали косами его друзья, пространство вокруг него словно расширилось, стало объемнее, появилось умиротворение, настоящее блаженство. Передряги минувших дней с их перестройками, неустройствами и «измами» разом отдалились, отодвинулись за горизонт, стали казаться далекими, туманными, эфемерными, фальшивыми. В этом первозданном соприкосновении с природой и была, казалось, настоящая правда, полное успокоение, успокоение, которое выше мирской суеты, выше всех мелких, ничего по большому счету не значащих передряг. Оно принесло с собой и веру в лучшее будущее, наполнив ею сердце Виктора. «Нет, нет, не зря человеку выпадают такие испытания. Может, для того, чтобы тот больше ценил жизнь, понимал ее, острее осознавал свое место в ней и роль, отведенную ему судьбой. Не напрасно все, — думал он. — Не зря»…

С запада вскоре потянулись низкие тучи. Поплыли неторопливо, плавно, как корабли в тихом течении. Митя-блаженный покосит, покосит, станет, засмотрится на них, прислушается к чему-то. Юрка его не подгоняет, не одергивает: такой оравой и без него управятся. Да и лишний раз Юрка Митю никогда не трогает, не ругает, если не заслужит, конечно.

Время от времени мужики подтачивали оселками косы или возвращались назад на стерню, чтобы хлебнуть из пластмассовой баклуши прохладной колодезной водицы, заглушить жажду да снова обрызгать себя аэрозолем. Он хоть и устойчивый, а всё одно помаленьку выветривался, и тогда от комаров спасенья нет, а значит, нет и работы.

Ближе к полудню стал накрапывать дождь.

— А ты, неладная, — вскинул Юрка голову кверху и заругал на чем свет стоит погоду. А начинали-то совсем без облачка. Правда, и без солнца.

Еще с полчаса покосили под мелким дождем, и Юрка сказал:

— Хорош, мужики, дела не будет.

Мужики распрямили спины, огляделись: почти половину с четырех утра выкосили.

— На сегодня шабаш, — всё еще удрученно разглядывая небо, повторил Юрка. — Да и времени-то ого-го сколько, Танька моя уже, наверное, и обед сготовила.

Все потянулись к дороге. Не успели выйти из кустов, как вновь услышали Юркин недовольный голос:

— От зараза! От шалопутка! Ушла, негодная!

Только тут мужики увидели, что от лошади и след простыл.

— Неуж увели? — всполошился Саленко.

— Какой увели? — буркнул Юрка. — Отвязалась, да домой ушла. Я ж говорил вам: тварюга хитрая, какой поискать, так и норовит обратно в стойло вернуться.

Мужики стали как вкопанные: что делать? До деревни километра с три будет. После такой горячей косьбы ноги едва волокутся, а тут еще и телега — разве бросишь?

Юрка крутит головой, колобродит мысли: тоже, видно, лень за лошадью возвращаться.

Митя подступил к нему:

— Пойду, приведу её.

— Да куда ты пойдешь, неладная, сиди тут! — прикрикнул он на него незлобиво, потоптался, поругался, наконец, решил:

— Пошли вместе. Что тут поделаешь? Надо идти.

Погрузили на телегу косы, инструмент и пошли. Кто в хомут впрягся, кто за постромки тянет — телега без оглоблей. Трое сзади толкают. Одного Митю-блаженного Юрка сзади на телегу усадил — не велика ноша: кожа да кости.

Мите не сидится на месте, ерзает то и дело. Вдруг соскочил: буду толкать, не хочу сидеть.

— Да где ж ты приткнешься-то? — рявкнул на него Юрка. — Только под ногами путаться. Иди следом!

Митя потянулся сзади.

Шли потихоньку. У всех лица серьезные, озабоченные: тянут лямку, улыбнуться некогда. Малой толкал-толкал телегу да и рассмеялся. Как же это: тройка удалая, а тянется, что дохлая кляча.

Наконец не удержался, крикнул:

— Эй, залетная! А ну, рысью! Поехали!

Саленко, который был в хомуте, остановился, сердито зыркнул на него:

— А ну, соколик, иди-ка сам в хомут впрягись, посмотрю на тебя, какой ты рысак.

— А что, и впрягусь, — не отказался Малой.

Саленко скинул с себя сбрую, Малой надел хомут на шею.

— Гей-я! Гей-я! — дернулся, натянул постромки, поскользнулся, да и чуть не упал.

Все засмеялись — чтобы не сказать заржали.

— Вот молодец, — сказал Юрка. — Да он и сам телегу до хаты докатит.

Неожиданно из-за деревьев выскочила на лошади Татьяна. Она уверенно и грациозно сидела в седле. Верховая езда будто омолодила её: щеки розовые, глаза блестят, густые волосы на ветру развеваются — как не залюбоваться тут?

Придержав возле передних пегую, она ловко соскочила на землю и слегка смутилась, видя, как, раскрыв рты, пялятся на неё мужики.

— Что вылупились, черти? — бросила с вызовом. — Бабу никогда не видали?

— Красивая ты, — неожиданно за всех ответил Митя-блаженный и потупился, будто ожегся её красотой.

Мужики от неловкости перед Юркой тоже отвернулись кто куда.

От безвыходного положения спасла их сама Татьяна. Она засмеялась, увидев все еще валявшегося на земле в хомуте Малого, и спросила:

— А чего вы телегу тянете?

— Потянешь тут, — проворчал Юрка. — Опять Хитруха отвязалась и домой ушмыгнула.

— То-то я жду вас, жду, а вас нет и нет. Потом прибегает Славка, кричит: мамка, мам, Хитруха пришла. Выглянула во двор, и правда — она уже у стойла траву наворачивает. Я к вам и поскакала. Хотя, если бы знала, что вы сами доберетесь, не спешила бы, — закончила она, улыбаясь.

— Ну да, поперли бы мы через всю деревню в узде. Телегу бы бросили, да за лошадью сходили, — пробурчал Юрка, от стыда пряча глаза.

— А что ж не бросили? — продолжала подтрунивать над мужем Татьяна, зная его безобидный характер. Но Юрка ничего не ответил.

Когда беглянку запрягли, все, как и поутру, облепили телегу и живо покатили в деревню. В этот раз лошадь сама трусила резво, ни разу нигде не останавливаясь. Знала наверняка, что бежит домой. Тем не менее Юрка, приобняв Татьяну, нет-нет да повторял свирепое свое обещание «спустить с Хитрухи шкуру».