Лехнаволокские истории

34

Весть о том, что Ирину обесчестили, мигом облетела весь Лехнаволок. Она, может, была бы не так едка, если бы не Дашкино злословие.

Даша, то и дело подбегая к окну, углядела таки, как из дома Ирины торопливо выскочил какой-то парень в кепке и тут же исчез в переулке. Даша мигом полетела к Ирине, разузнать, кто это был, но сколько ни стучала в дверь, сколько ни тарабанила в окно, Ирина ей так и не открыла. Только вечером, когда в доме Ирины засветились окна, Даша смогла увидеть подружку.

Открыла ей бабушка Ирины, Егоровна. С порога начала жаловаться на внучку: заперлась в своей комнате и молчит. Может, хоть Даше отзовется.

Даша не знала, но уже предчувствовала что-то. И это непонятное еще чувство ее волновало.

Даша постучала в дверь комнаты Ирины, позвала ее. Дашу, в конце концов, Ирина к себе впустила.

Постепенно все стало проясняться, но Ирине было уже все равно.

Конечно, не признайся она подруге во всех подробностях, осталась бы легкая недомолвка, сплетня, которую можно и отвести, потому как в здешних суровых краях всего навидались и наслышались. Но Ирина рассказала и о своих письмах в зону, и о Гриньке, нагрянувшем так нежданно-негаданно.

— Ну ты и дура! — первой фразой вырвалось у Дашки, торжествующей внутри.

— Знаю, что дура, знаю… Но что я могла? — снова залилась слезами Ирина. Волосы её рассыпались, плечи то и дело вздрагивали, она нервно мяла в тонких огрубелых от работы ладонях влажное от слез и мокроты полотенце. — А что бы ты сделала на моем месте?

— Как чё? Да я бы двинула его, чем под руку попадя! Или ногой бы ему между ног врезала!

Ирина за полдня все слезы выревела, теперь только всхлипывала, слушая разошедшуюся под конец разговора Дашку. Однако во всех ее словах она так и не почувствовал главного — искреннего, заботливого сочувствия. Даже это — «да ладно тебе расстраиваться из-за пустяков» — не только не успокоило, наоборот, остро полоснуло по сердцу — лучшая подруга её не понимала. И уже жалела Ирина, что призналась во всем Дашке, доверилась ей, — вспомнила о ее непостоянстве и даже двуличии, да — поздно вспомнила, не смогла удержать в себе свое горе. Ведь самой страшной для нее была мысль: а как отнесется к ее несчастью Николай? Поймет ли, войдет ли в ее положение? Не отвернется, не оттолкнет ли? Протянет ли руку ей, обнимет ли, как прежде? Может, надо было прежде всего ему обо всем рассказать, ему, а не Дашке? Может, он, выслушав её, отнесся бы ко всему по-другому, не так, как Дашка? Только эта мысль еще как-то и поддерживала Ирину, не давала ей окончательно сорваться. Но как с ним встретиться? Днем он на работе, а до вечера дотерпит ли она?

Только утром бабушка вышла со двора, Ирина сразу же быстро оделась и пулей выскочила из дома. Но уже на подходе к даче армянина стали грызть сомнения — ходить кругами вокруг дачи бесполезно — со всех сторон ее (не считая выхода к озеру) окружал высокий забор; зайти на территорию — совсем неразумной быть — кроме знакомых шабашников сегодня там работали и каменщики (почти заканчивали второй этаж), и электрики из города. Ирина не знала, что делать. И только поднявшийся на верхнюю террасу дома и заметивший Ирину каменщик, заставил ее торопливо уйти обратно. А вечером, благодаря Дашиным стараниям, уже полпоселка перемывало Ирине косточки.

Еще ничего не ведая об этом, она, как только стемнело, набравшись смелости, вышла на остановку. Николай должен был вот-вот появиться, и она во что бы то ни стало хотела встретить его первой, прежде чем Дашка переврет всё и перекрутит. Откуда было ей знать, что ее закадычная подруга окажется наглее, не поленится заглянуть на дачу армянина, отозвать Николая в сторонку и без утайки, да еще и со своими подробностями, доложить ему о том, что, как и почему произошло с Ириной. Поэтому для нее такой неожиданностью стали и его странное безразличие, и подчеркнутая холодность к ней, и даже какая-то показная брезгливость.

Появившись на остановке, Николай даже не взглянул на Ирину, демонстративно прошагав мимо нее прямо к Дашке, которая сразу же повисла на его руке и что-то зашептала ему на ухо. Ирина поднялась, но Николай только равнодушно скользнул по ней взглядом, продолжая улыбаться. Перенести такое было невозможно. Ирина втянула, как от удара, голову в плечи и побежала от остановки куда глаза глядят — горькая обида, беспомощное отчаяние разрывали ей сердце.

— Ну и пусть бежит, — неслось за ней вслед. — Сама виновата, нечего было письма зекам писать!

— Думаете, чего он приперся: сама же позвала, а он и рад стараться, — звонко отзывалось в углах остановки. — Дура, одним словом!

Дашка торжествовала — её вечер! Даже Галка не узнавала подружку.

Николай отчасти поддерживал Дашку: конечно, Ирина сглупила, что пригласила незнакомого человека в гости, ничего про него не зная. И если еще теплилась в его душе надежда, что всё не так уж и страшно, Дашка вмиг погасила её:

— Не знаю, чего не хватало? — сказала она, и у Николая ахнуло что-то, бурлившее еще днем, после первого сообщения Дашки: а действительно, Ирина встречалась с ним здесь, а играла еще на стороне! И кто она на самом деле? Потаскуха, шлюха? Как её еще назвать? Выходит, и Николай, и тот незнакомый Гришка были для неё всего лишь развлечением? Бездушным, тешущим самолюбие развлечением?

Николай был взбешен. Как всякий мужик, не совсем безразличный к случайной женщине, с которой живет в данный момент, он не терпел предательства, которое в этом случае заключалось просто в умолчании. Мужик так устроен: если знает, что у женщины несколько любовников, все равно будет желать и добиваться ее. Но если верит, что он единственный, и вдруг узнает, что он у нее не один, — такое немыслимо, непереносимо!

Николай выматерился про себя и, не колеблясь, приказал себе вычеркнуть эту девку из своей жизни. Навсегда.

Дашка мгновенно почувствовала это, возликовав в душе. Галка удивилась ее внезапной перемене. Николаю даже показалось, что она выпила перед тем, как прийти.

— Что, похоже? — Дашка так и лучилась от радости. — У меня просто настроение такое. Разве не может быть у человека хорошего настроения? — спросила она, не отрывая от Николая глаз. — Но если ты найдешь, что выпить, мы не откажемся, правда, Галка? — толкнула она подругу локтем в плечо.

— Ага, — заблестели глазки в предвкушении выпивки и у Галины.

— А пить опять на лавке будем? — спросил Николай кисло. Он никак не мог прийти в себя после рассказа Дашки и всего происходящего.

— Зачем на остановке? Пойдем ко мне в баньку, там ни комаров, ни сквозняка. Я и закусочки найду. Выпьем, душу отведем, печаль веревочкой завьем.

Николая дважды упрашивать не пришлось: он чувствовал, что ему просто необходимо сейчас оглушить себя водкой. Он быстро отправился за поллитровкой.

На остановку тем временем подрулил «Лаз». Елена вынуждена была снова отвезти сына к матери. Завтра, пока совсем не осталось в магазине продуктов, надо было еще раз пересмотреть все накладные и расписки.

Подойдя к девчатам, она спросила их, где Ирина.

— Наверное, топиться на озеро побежала, — возбужденно затараторила Дашка. — Не слышала разве? Ее вчера один зек изнасиловал. Вот и решила руки на себя наложить!

Услышанное чуть не лишило Елену дара речи.

— О чем ты говоришь, Даша?

— Да про вчерашнее. К Ирке вчера из тюрьмы ухажер приезжал, да и изнасиловал ее, вот она и побежала топиться.

— А вы? Что же вы?

— А что — мы? Нас никто не насиловал. Чего нам спешить на тот свет? Успеется. Правда, Галка? — рассмеялась Даша.

— Ну ты, и дрянь, Дашка, стерва! — кинула Елена и опрометью бросилась к озеру.

— Хм, я стерва. Раскрой глаза людям, они тебя еще и обзовут. Тут и не захочешь, выпьешь. Где ж Колька, куда подевался?

Дашу слова Елены, казалось, совсем не тронули.

Меж тем Елена одумалась на бегу: сначала — к тому же по пути — надо к Ирине домой заглянуть. Мало ли чего Дашка болтает, а может быть, Ира у себя, в своей комнате от людей схоронилась… Хотя и дома много чего можно натворить…

Как подгоняемая ветром, взбежала Елена на крыльцо, рванула незапертую дверь, влетела в дом.

— Где Иринка?

— У себя, у себя она, — заторопилась Егоровна. — Поговори хоть ты с ней, у меня сил больше нет. Не случилось бы чего. Уж сама не просыхаю второй день.

Елена перевела дыхание, потом осторожно вошла в спальню племянницы. Ирина, распластавшись на кровати, орошала слезами подушку.

— Конечно, сырость разводить мы умеем, потом — бабушка стирай, — Елена попыталась придать своему голосу как можно больше уверенности. Как будто ничего страшного не произошло.

— Давно сама все стираю, — не переставая лить слезы, сказала Ирина.

— Знаю, знаю, хорошая моя. Всё знаю.

Елена подсела к Ирине на кровать, погладила по голове.

— Знаешь, как больно? Просто жить не хочется!

— А вот это ты зря. Железной метлой надо гнать такие мысли из головы. Жить надо, а не поедом себя есть. Не по своей воле мы пришли в этот мир, не нам эту волю и прерывать.

— Мне все равно. Не хочу больше жить так, носить эту грязь в себе! Утоплюсь. Или повешусь.

— Я те повешусь, я те утоплюсь! Ишь, заладила! И думать не смей!

— Но как мне жить с этим?

— А как все живи. И не оборачивайся назад. Как птица Феникс живи — умерла и снова воскресла, снова возродилась для новой, лучшей жизни наперекор всем сплетникам и завистникам!

— Но разве может быть после такого новая жизнь?

— Конечно, может. И после такого, какая бы ни была у тебя последующая жизнь, она будет намного ярче и ценней, потому что ты знаешь, чего больше не будешь делать. А не будешь делать ты больше глупых поступков, от которых не только окружающим, но и самой себе будет тошно. Вот смотри, я же — живу, ращу сына, содержу мать, пытаюсь не захиреть в этой глуши в конце концов.

— Тебе легко говорить — над тобой не поиздевались, — еще тише возразила Ирина.

— И издеваются, и унижают каждый день. И меня. И всех нас. Ты посмотри вокруг — разве это жизнь? Кто о нас думает, кто заботится? Мозги у всех наперекосяк — жили в одной стране, теперь живем в другой, верили в одного идола, теперь заставляют верить в другого. Всегда презирали жажду наживы, теперь молимся на золотого тельца. Так что же — всем повеситься или утопиться? И чтобы одни негодяи остались, радуясь, что добились своего, извели нас под корень? Ну уж нет, не выйдет! И жить будем, и отпор давать будем, и детей поднимем, и еще им, подонкам этим, пинков надаем!

— Но ведь я не об этом говорю, — попыталась возразить Ирина.

— И об этом тоже. Найти в себе силы, чтобы восстать из пепла, возродиться и жить дальше — вопреки всему!

Елена нежно обняла Ирину.

— Пойдем сегодня ко мне, слышишь? Без возражений! Вставай, утри слезы. Все образуется, вот увидишь, — слово даю!

Тем временем Николай, Дашка и Галка двинулись к Дашкиной баньке.

Скверно было на душе у Николая, он еще отказывался верить во все происходящее, оттого и выпить требовалось еще сильнее. Дашка это чувствовала, все прибавляла и прибавляла шагу, расписывая на ходу, как они сейчас будут поднимать настроение. А про себя знала, что подпоить Галку — не проблема, ей много не нужно, скиснет и уснет. И тогда она, наконец-то, останется одна с Николаем, и… многое изменится в ее незавидной судьбе…

На следующий день по Лехнаволоку пополз новый слух — Колька забирает с собой Дашку на Украину. Заработает еще денег, чтобы и на дорогу, и на свадьбу, и на жизнь на первых порах хватило, и — стучат колеса вагонные…

Ирина поверить не могла и снова всю ночь заливала слезами свою пропитанную одиночеством подушку.

Только о самоубийстве больше не помышляла, помня о последних словах Елены:

— Но ведь никто не знает, когда вернется обратно в свое гнездо птица Феникс и в чьем образе она восстанет из пепла. Может быть, в моем, а может, в твоем….