Лехнаволокские истории

43

Распростившись с земляками, Женька добрался до двора Ирмы, проковылял к входной двери, дернул привычно и удивился: дверь оказалась запертой изнутри. Что за черт! Она же никогда не запиралась — входи, бери, если чего найдешь стоящего. Женька в сердцах подергал дверь, забарабанил по ней кулаком, заорал:

— Ирма, открой, это я!

Наконец, внутри дома послышались шаркающие шаги, звякнул запор, и на пороге выросла… Нюрка.

— Тебе чего? — двинулась она на Женьку.

— Чего это вы заперлись среди бела дня? — растерянно спросил он. — Любовников прячете?

Попытался было протиснуться внутрь, но Нюрка закрыла проход своим мощным телом.

— Может, и прячем, тебе какое дело?

— То есть, почему это — какое дело? Чай, не чужой! — снова сунулся в дверь Женька.

— После позавчерашнего-то?

Женька отступил.

— А, уже рассказала всё… Знаете…

— Знаем. Потому и впускать тебя не велено.

— Как это не велено, как не велено! — вскипел Женька. — Ирма, да выйди же ты на минуту! — в злом отчаянии крикнул он изо всех сил.

— Смотри не надорвись, — не отступала Нюрка. — Она все равно тебя не услышит. Ей некогда.

— Что значит «некогда»? — взвился Женька. — Что значит «некогда»?! Я, может быть, мириться к ней пришел, а ей некогда? Иди и так ей и скажи! Все равно не уйду, пока её не увижу!

— Как знаешь, — пожала плечами Нюрка, захлопнула дверь перед его носом и тут же щелкнула запором.

— Нюрка, шельма, открой сейчас же! — опять дробно застучал Женька, но, видно, никто его, действительно, не собирался впускать.

— Ирма, Ирма, выходи! — закричал под окном, постучал в него — так, что чуть стекло не высадил, но и в окно никто не выглянул — никакой реакции. Плюнул Женька себе под ноги, развернулся на сто восемьдесят и вышел со двора на улицу.

Как так его не впустили? Почему? — не мог он понять и, перейдя дорогу, присел на огромный валун, сиротливо примостившийся на обочине. Закурить бы сейчас, так курева нет…

В каких-то двадцати шагах мирно плескалось озеро. Но вдоль всего берега понуро чернели приземистые баньки. И над головой, в вышине с громким клекотом реяли чайки, раздражая.

Тут кто-то мягко тронул его за плечо. Женька обернулся и увидел Митю-блаженного.

— А, это ты, земляк, — только и произнес с горьким надрывом Женька, снова переводя взгляд на озеро, и отчего-то ему вдруг стало на душе так спокойно, как если бы Митя взял у него часть забот и схоронил в себе. Женьке тут же захотелось и Мите поведать о своем необычном сне, может, он ему что-нибудь растолкует и посоветует?

Женька рассказал Мите о том, как возникло всё во сне, как он рылся, рылся, рылся в хламе и как потом к нему явился ангел с поникшими крыльями. «Знаешь, вот как лохмотья, бывает, на веревке висят». И сказал ему ангел, что он — Женька — бабочка. Представляешь: я — бабочка!

— Может, я и впрямь в другой жизни бабочкой был? — спросил Женька Митю, не отрывая взгляда от туманной дали. — Каким-нибудь махаоном, или павлиньим глазом, или обыкновенной, ничем не примечательной капустницей — знай себе, порхай с цветка на цветок.

— А знаешь, — неожиданно с необычным жаром продолжил Женька. — Я ведь в детстве летчиком хотел быть. Даже в военное училище поступал — не взяли, здоровье подвело, а то бы взаправду летал где-нибудь под облаками, как эти чайки. Нет — выше облаков на своем «мигаре» или «аннушке». Ты б полетел, предложи кто?

Митя промолчал.

— А, вижу, полетел бы… Как ангел… — произнес задумчиво Женька и тоже замолчал.

— А я могу летать, могу! — похвалился Митя. — Смотри!

И побежал, раскинув руки, вокруг валуна, вокруг Женьки, планируя, как настоящий аэроплан.

— Видишь, видишь! — засмеялся он заразительно, радуясь своему новому необычному ощущению. Расхохотался и Женька, видя, как Митя гнет руки в локтях.

— Да кто ж так летает, кто ж так летает! — укорил он Митю. — Ты руки-то ровно держи, ровно… вот так… — показал он, как профессионал любителю, правильное положение рук. И даже загудел, как мотор, и тоже закружил вокруг камня по траве, извиваясь корпусом то влево, то вправо, как в детстве.

— Вот как надо летать, вот как надо! Понял! — ронял он вдохновенно, чувствуя, как рвется из его худосочной груди душа и старается улететь куда-то. Совсем как бабочка…

А в окно их давно заметили бабы и веселились от души дурачеству взрослых мужиков. И незаметно оттаяло у Ирмы на сердце, и, повздыхав, простила она Женьку и в дом его пустила. И желтая кофта ей понравилась, решила завтра же сходить в ней в магазин — надо же когда-нибудь приличной обновкой похвастаться.

Вечером к Резнику подскочил Юрка-хохол, обеспокоенный непредсказуемостью волчицы.

— Ну что, Витя, говорил со Степаном, он согласен? — не стал долго тянуть Юрка.

— Согласен, согласен. В понедельник часам к трем после полудня съездим в лес, покажешь, где её логово.

— Да если бы я знал. Городским показывал только там, где следы видел.

— Вот и ему покажешь. Об остальном не беспокойся.