Лехнаволокские истории

16

Утром Суворов, как и обещал, повел Женьку к дачнице Клавдии Ефимовне, женщине серьезной и денежной — работала она в одной из крупных петрозаводских фирм бухгалтером.

У ее баньки на берегу нужно было сколотить пирс и деревянные мостки, «чтобы от баньки можно было выйти и, не марая в грязи ноги, дойти до озера, искупаться, набрать, если надо, прохладной воды».

— Это мы в два счета, — горячо уверил дачницу Женька-бригадир.

Клавдия Ефимовна недоверчиво окинула Женьку с ног до головы, куцый пиджачок его, невзрачную фигуру, глянула на серьезного Суворова, мол, кого ты мне привел? Но в тот момент, когда Женька оглядывал местность, Суворов сказал ей:

— Вы, Клавдия Ефимовна, не переживайте, ребята эти, значит, толковые, мастера своего дела.

— Так мужики, — вошел в комнату с важным видом Женька. — Поднимаемся, хватит прохлаждаться, — есть работа!

Никто и не заметил, как в Женьке прибавилось самомнение.

— Наконец-то! — одобрительно загудели все, так как давно устали от безделья и безнадеги.

— Едим, пьем чай и за работу! — Снова скомандовал он и пошел к Суворову в каморку посмотреть, каким инструментом тот располагает.

Поднялись. Бражко поставил на плитку чайник, из сумки извлеклась прихваченная из Москвы тушенка и купленный в местной лавке хлеб. Соорудив бутерброды — по куску на брата, — стали спешно есть, заедая репчатым луком.

Тут и кипяток запарил. Заварка еще не доспела, как из своего темного логова на свет Божий выбрался Пашкин. Глаза опухшие, лицо перекошенное. Глазами вокруг водит недоверчиво. Подошел к умывальнику, бросил взгляд на стол, набрал в ладони воды, сбрызнул лицо, отерся о замусоленное до серости вафельное полотенце, потом спросил:

— Мужики, у вас ничего перекусить нет?

— Откуда, Саня? — не лукавя, сказал Саленко. — Разве что чай.

— Хоть чайку, только покрепче, — попросил Пашкин, — а то жрать больно хочется.

Тут только до него дошло, что его постояльцы собрались уходить.

— Куда это вы?

— На работу.

— На работу? — скривился как от лимона Пашкин.

— Не все ж на диване валяться, — буркнул недоброжелательно Бражко. Он отчего-то сразу невзлюбил Пашкина, наверное потому, что вообще терпеть не мог всяких бродяг, тунеядцев, интеллигентов и бичей в особенности.

— А я сегодня не пойду, что-то не можется, — произнес Пашкин и вышел.

— Не можется или не хочется? — крикнул ему в вдогонку Саленко и тут же то ли восхищенно, то ли неодобрительно проронил:- Вот у человека жизнь! Хочу — работаю, хочу — нет.

Мишка не удивился. Он сам поначалу по-братски таскал с собой на подвернувшиеся калымы Пашкина, но потом, поняв, что от него как от работника толку, что с козла молока, так как тот с детства не приучен к труду, а если уж выпил, то и подавно, — отказался брать его с собой и выполнял с тех пор такую работу, которая была ему одному под силу.

Впрочем, заработанные деньги он тут же, как Пашкин, спускал на ветер, не видя никакого смысла в их накоплении. Можно было даже сказать, что работал Суворов не по необходимости, а из чистой потребности привыкшего к работе организма. (Он работал и за одну кормежку да поллитровку на ужин, рыбачить не любил, на охоту не ходил, грибы собирать не тянуло. Но обожал плотничать, тесать, рубить, строгать, получая радость от одного процесса, и делал это добровольно, так как терпеть не мог никакого принуждения, достаточно глотнув его в неволе.)

— Настоящий бич, — заметил про Пашкина Малой.

— А мы сами разве не бичи? — горько усмехнувшись, заметил Резник. — Самые что ни на есть настоящие бичи.

— Эт точно! — согласился с ним Саленко и несколько потемнел: таких заработков он не ожидал.

Через пятнадцать минут они оказались на месте. Хозяйки не было. Банька закрыта, ни инструмента, ни материалов. С неприкрытым огорчением горе-шабашники посмотрели на имеющиеся у них и решили, что пока хватит этих, а к тому времени, как понадобятся другие, хозяйка, может быть, подойдет.

Сначала нужно, решили, разобрать прежний обветшалый пирс, находящийся в стороне и не приспособленный, по словам Ефимовны, для их нужд.

— Ломать не строить, — проронил окончательно Женька, и они, схватив, что было: кто топор, кто молоток, кто гвоздодёр, — принялись отрывать доски от настила и разбирать незамысловатую древнюю конструкцию.

С этой задачей управились в два счета. Отобрали более-менее пригодные доски для использования их в дальнейшем и выволокли на берег лаги — бревна. Теперь дело за главным.

Место пирса определилось поутру, но во всем, как сказал Женька-бригадир, нужен точный расчет.

Сели на бревна перекурить. Женька стал прикидывать основные параметры будущего сооружения. Прежде всего, нужно было установить, под каким углом разворачивать колено. От бани, согласились все, настил пойдет прямо к воде, затем под углом в озеро, так, по замыслу хозяйки, чтобы не заливало при паводке и лодка к пирсу удобно подплыла. «И ступенечки. Ступенечки обязательно, чтобы воду легко с них ведром черпать, когда стирать много придется».

Ну, ступенечки — то в последнюю очередь. С настилом вроде тоже ясно: выходишь из бани и — прямо. Хотя «прямо» — понятие относительное. Выход из бани расположен-то в аккурат вдоль озера, следовательно «прямо», значит, параллельно берегу. «Куда класть?» — задумался Женька.

Его размышления прервал Мишка Суворов:

— Женя, может, я — того: найду чего-нибудь опохмелиться? А то, гляжу, и у тебя голова не больно варит.

Женька махнул рукой: да иди уже!..

В магазин Мишка отправился с Женькиной двадцаткой, которую с большой неохотой выудил из своего кармана Бражко.

— А мне кажется, — не удержался Саленко, — что мастить настил надо под девяносто градусов. Вышел из баньки, стал лицом к озеру и — прямо так, прямо и пошел. Потом — левее, по ходу движения.

— Конечно левее! — хмыкнул Женька. — Правее-то в берег упремся! Но насчет этих самых градусов ты, наверное, прав: не меньше сорока!

— А вчера спирт на все девяносто пять тянул, — не удержался, чтобы не подначить друзей, не пивший вечером Бражко. — Небось, головушки до сих пор гудят?

— Да иди ты к такой-то матери! — крикнул на него Саленко. — Завидно? Чего сам не пошел, там такие девки были: смак!

Женька перепалки мужиков как и не слышал, всё ходил от бани к озеру и обратно и ни на чем определенном остановиться не мог. Лишь когда Саленко спросил его: «Ну чё?», он, будто подгоняемый товарищами, принял, наконец, решение.

— Значит, так. — Замер он в конце концов на пороге баньки. — Отсюда на девяносто градусов прямо, потом разворот градусов на двадцать-тридцать влево, насколько хватит бревен. Какие у нас там бревна? — пошел вместе с Бражко прикидывать. — По шесть с половиной метров с лишним. Так, сделайте их одинаковыми, затем определим разворот.

Малой с Виктором взялись равнять лаги. Двуручная пила, именуемая в народе «дружбой», весело запела, изрыгая изнутри опилки. Женька с Бражко пошли вымерять приблизительные размеры.

В качестве опор предполагалось использовать бетонные фундаментные блоки, сваленные за баней. Подсчитали, прикинули, что их хватит на две устойчивые опоры. Если одну положить на дно плашмя, а другую стоймя, достаточно, чтобы первая опора выступала над поверхностью воды. Аналогично со второй опорой. Но тут уже другой коленкор: второй блок придется тоже класть плашмя.

С этим всё ясно. Оставалось только заволочь блоки в воду. Как это сделать — одному только Богу известно: один блок весит килограммов двести пятьдесят, выступов на нем никаких нет, схватиться не за что. Торчит, правда, одна согнутая монтажная скоба, но за неё ухватиться может только кто-то один из них.

Можно протиснуть через скобу лом. Кантовать? Вдвоем не поднимешь, вчетвером не подступишься: лом — один единственный. Решили сходить к хозяйкиной даче и еще что-нибудь найти подходящее из подсобных орудий.

Возле домика Ефимовны обнаружили длинный пожарный багор и кривой худосочный ломик. И то хорошо.

Появилась и хозяйка, отыскала небольшую, но с виду крепкую тачку на двух колесах. На тачку можно было попытаться как-нибудь взгромоздить блок и подкатить его ближе к воде, а там уже, по закону старика Архимеда, — с облегченьицем.

Женька еще раз уточнил у хозяйки:

— Значит, как мы говорили: из баньки выходим — прямо, потом чуть наискосок.

— Ну да, — подтвердила свои утренние слова хозяйка.

С горем пополам и с помощью какой-то матери всепрошения они водрузили блок на тележку и покатили его по доскам, специально уложенным в качестве колеи, к озеру. Оказалось, нет ничего более простого, чем обыкновенная мужская смекалка, двигающая, когда нужно, и горы.

В мелком озерном песке тележка не грузла, и первый блок подтащили на заранее намеченное место без особых осложнений.

Когда, довольные, выбрались из воды, всем показалось строительство пирса делом плевым. До обеда наверняка управятся, ведь что осталось: кинуть еще три блока, на них лаги и сколотить помост. Да впятером за часа два элементарно сделают, радовались они, и триста пятьдесят рублей в кармане — первый, пусть и небольшой, учитывая, что он разделится на шестерых (включая пропавшего Суворова), заработок. И дальше не помрут, найдут еще какую-нибудь халтурку, и еще…

— Со мной, ребята, не пропадете! — уверял с энтузиазмом Женька, и мужики, веря в удачу, с надеждой строили планы на будущее. Нет, не может так быть, чтобы они приехали сюда, за тысячу километров в далекую Карелию из родной неньки-Украины, и им не повезло, — не может так быть! Они же не на танцы ехали, у них ведь почти у всех семьи, дети, им жить чем-то надо, им о завтрашнем дне детей своих думать надо, а какое оно будет это будущее — неизвестно. Пока одни надежды. А работать они могут, работы не боятся. С утра до вечера. И вечером. И ночью, если надо. Ведь здесь, в Карелии, нынешняя ночь ничем не отличается от дня — белая, молочная, — север!

Когда все четыре блока были уложены, вырисовывалась определенная траектория. Женька довольно прохаживался вдоль пологого берега — картина ему нравилась.

— Натянем веревку, — сказал, прикинув что-то. Натянули. Как и положено, у поворота один из них, двое по краям. По веревке Женька стал мастерить шаблон.

— В каждом деле все должно быть четко, — профессионально отмел он сомнения Малого насчет точности.

— Лучше ему не мешай, — посоветовал Саленко. — Он свое дело знает: сам себе дом в селе поставил.

— Дак дом и я себе, может быть, поставлю, — дерзко ответил Малой.

— Все равно не мешай. Ему главное — определиться.

Определялся Женька как всегда долго. Наконец созрел. По изготовленному им из двух планок шаблону, мужики стали вырубать в бревнах сектора, соответствующие нужному углу. Когда выпилили, вытесали и сложили на берегу, глянули с краю. Всем понравилось: идешь, как и нужно — прямо, потом незначительный поворот — и почти на середине самой заводи. И лодку можно свободно причалить, и воду ведром зачерпнуть.

— Кладем лаги на опоры! — скомандовал, налюбовавшись, Женька, и мужики, ловко подхватив бревна, понесли их к озеру. Два кинули у берега, два положили двумя концами на плиты.

— Блеск! — Женька уже возвышался на крыльце бани. — Как и требуется.

— Ой, ребята, ой! — вдруг услышали они бабий визг. Обернулись. Позади Женьки-бригадира — хозяйка. Схватилась за голову. У ее ног валяется ведро и выпавший из рук полиэтиленовый пакет. — Да что ж вы делаете-то?

— А что? — ничего не понимая, спросил Женька.

— Да я ж вам говорила, я же говорила тебе, Женя, чтобы настил шел от бани прямо! Прямо! А у вас? Что это за колено крутое? Зачем? Я что, еще и вертеться на пирсе должна?!

— Как же, — не понимая, чего от него хотят, хлопал глазами Женька. — Как вы и хотели: выходите из бани и прямо-прямо к озеру.

— Да не так прямо! — подскочила хозяйка к Женьке и стала спиной к двери бани. — А вот так, вот так: выхожу и пошла, пошла, — засеменила она вниз по склону, потом резко остановилась и развернулась. — А изгиб зачем?

Мужики недоуменно уставились на своего бригадира. Тот еще пытался втолковать хозяйке, что все сделано так, как она хотела, но Ефимовна не желала ничего слышать.

— Я вам такие деньги плачу: в городе за эти деньги люди месяц работают! А вы… Вы!.. Даже понять меня не можете!

Тут уж Женьке ничего не оставалось, как пойти на мировую. Он покраснел, но все-таки выдавил из себя:

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь, сейчас все переделаем так, как хотите.

Мужики дружно поддержали его, убедив хозяйку, что все будет в порядке. Тут и делов-то — раз, два и обчелся. Однако она все равно ушла, расстроенная, по дороге не переставая возмущаться.

— А если бы я вообще не подошла? А если бы не пришла?!

Женька сел на ступеньки крыльца бани, глубоко затянулся сигаретой.

— Жрать хочется. У нас там ничего не осталось со вчерашнего? — спросил он насупленно.

— Тушенка и хлеб, — сказал Виктор.

— И Мишки что-то не видать. Пропал. Зря я ему, наверное, деньги дал, — с сожалением произнес Женька.

— Так что, — подступил к нему Бражко, — перетаскиваем все?

Женька развел руками:

— Говорит же: не так.

— Тогда, может, я схожу домой за продуктами, хоть перекусим? — предложил Бражко. Дело затягивалось.

— Давай, — отмахнулся от него Женька.

Делать нечего, полезли опять в воду перетаскивать бревна и переволакивать бетонные плиты. Вдели лом в скобу, оттащили немного в сторону один блок, потом взгромоздили на него другой. Так же поступили и с остальными. Само собой разумеется, пазы в бревнах не совпали — не тот угол, пришлось подтесывать по-новому, изменяя направление поворота.

Тут и Бражко с хлебом подошел. Расположились возле крыльца, поели, с трудом впихивая в рот зачерствевший хлеб с жилистым мясом.

Небо над озером нахмурилось. Тяжелые серые тучи потянулись от города в сторону Лехнаволока. Саленко посмотрел на свинцовый горизонт, вздохнул:

— Только дождя нам и не хватает.

— Не будет дождя, — взглянув на однообразную пелену, сказал Малой. — Это тебе не дома, чтоб по облакам погоду определять.

— Да, что ни говори, а приметы дождя, что здесь, что у нас, что в средней полосе одинаковы, — убежденно сказал Саленко. — Тучи наползли — жди дождя!

— Дома я тоже так бы сказал, а здесь и местный житель, может быть, не определит.

Тут сзади, откуда ни возьмись, появился Митя-блаженный.

— Здравствуйте, хлопцы.

— Здоров, земляк! — радостно приветствовали его. — Отчего не в поле, где коров бросил?

— Дак я сегодня не пасу: среда.

— Среда? Вот незадача, — удивились горе-шабашники, так как совершенно потеряли счет дням.

— А скажи-ка, Митяй, — спросил его Саленко, как только Митя уселся рядом с ними на оструганное бревно, — будет дождь или нет?

Митя вскинул свою белесую, с утра начесанную голову вверх и так смотрел минуты две. Затем задумчиво произнес:

— Красиво…

— Красивее, чем у нас дома? — не отставал от него Саленко.

— Красиво и тут, красиво и дома, — так же задумчиво ответил Митя.

— А где лучше? — не унимался Саленко.

— Везде хорошо, где нас нет, — не дал ему ответить Малой, вмешавшись.

— Хорошо дома, хорошо, — будто не поняв иронии Саленко, произнес Митя.

— А что ты о доме помнишь, Митя? — спросил его с любопытством Резник, зная, что дома Митя не был лет пять. Юрка-хохол, однажды заглянув в родную деревню, увез его к себе в Карелию, все ж определится человек, а не будет с протянутой рукой тыняться по селу.

Митя, не отрываясь от облаков, ответил так:

— Помню высокий явор у нашего плетня, маму. Она кормит во дворе кур и гусей. Хроменькая гуска Лада ест от всех отдельно, её не подпускают к себе другие — не по нраву. Скоро окрасится малинник. А тут мне малину собирает Матвеевна. Каждое лето. Я малину люблю.

При упоминании матери у Мити на глазах выступили слезы, и больше его не стали беспокоить.

— Ладно, мужики, давай за работу, — поднялся со своего места Женька. Все подхватились, понимая, что сидеть нет резона. Теперь, когда основная часть была сделана, дело осталось за малым: скрепить лаги, напилить досок, сколотить все вместе. Гвозди хозяйка поднесла, с досками на настил определились и все равно проваландались до вечера, считай, до обеда только таскали и перетаскивали блоки.

Работу, от силы рассчитанную на два-три часа, закончили только часов в девять под сильным проливным дождем. Хозяйка в баньке давно накрыла на дорожку стол, а они всё еще возились, нагоняя потерянное. Всё давно остыло, резко похолодало, озноб пронизывал всех с головы до ног. Ефимовна даже натянула поверх теплой шерстяной кофты ватную телогрейку.

Наконец последний гвоздь был вогнан в доску, и все облегченно вздохнули: несуразность утомила.

— Да, — пришли все к одному и тому же выводу. — Не зря говорят, что за дурною головою нет ногам покоя.

Хозяйка стала подгонять с ужином — ей не терпелось поскорее помыться и лечь спать.

— Идем, идем, — отозвались мужики и прошли за накрытый стол. Кроме уже привычной картошки и салата из свежих огурцов с помидорами хозяйка нарезала сухую колбасу колечками и голландского сыру.

Саленко заметил:

— Живут же люди: колбасу без хлеба жуют, а тут вкус сала уже стал забывать. Дома сейчас бы полез в погреб, отсек потолще шмат да вприкуску с борщом, с нашим, настоящим украинским борщом.

— Да, — вздохнули все разом, представив себе чудесную картину: дом, семья, борщ, сало…

— Приеду домой, — продолжал Саленко, — первым делом заберусь в погреб, наемся его до отвала, а потом, что хотят, пусть то и делают со мной.

— А кишки у тебя случаем не завернуться? — посмеялся над его желанием Малой.

— У хохла от сала кишки только смазываются, — отфутболил его Саленко.

К Пашкину добрались только в одиннадцать вечера — продрогшие, усталые. Как и предполагали, Суворов, вдрызг пьяный, лежал, разметавшись, на своей кровати. Все добродушно посмеялись над ним и тоже, не мешкая, завалились спать. О завтрашнем дне думать никому не хотелось. Завтра — это завтра, оно еще не наступило.