Лехнаволокские истории

29

Вечером, когда теплица была полностью закончена, Михалыч, щедро рассчитавшись за работу, сказал Женьке, что в другом месте — километрах в пятидесяти отсюда, — на строительстве другой его дачи — человеку понадобится помощник. Дел на неделю, не больше. Там есть жилье, еда, инструмент, — в общем, все необходимое. Естественно, по желанию. Оплата все такая же — по договоренности.

— Пошли туда кого-нибудь, бригадир.

Женька тут же назвал Резника. По-другому и не выходило: в их компании он был как бы не свой, пришлый, со стороны.

После отъезда армянина, Женька выдавал зарплату. Теплица потянула порядочно: каждому перепало по шестьсот с лишним рублей (почти пятьдесят баксов!) — их первый внушительный заработок. Хрустящие свежие купюры Резник не знал, куда и девать: брать с собой на работу бессмысленно: если они и дальше так будут работать, сбережения начнут возрастать; в доме хранить боязно: а вдруг по пьяне Пашкин или еще кто начнет рыться в вещах, когда они уйдут на работу? Единственный вариант: запихнуть в карман какой-нибудь куртки или брюк и плотно заложить сверху другой одеждой, что он и сделал, когда его приятели разбрелись кто куда.

Итак, вопрос с отъездом решен. Бесспорно, ехать нужно было Виктору. Как всегда бывает, даже свое постоянное болото кажется милее чужой и неизвестной лагуны. Каким-то нежеланным и мрачным пятном казалась ему эта Косалма. И хотя здесь, в Лехнаволоке, было не ахти какое счастье, терять все, что вокруг накопилось, ему не сильно хотелось. Ну а неутихающие пьянки, — он к ним привык, и его они не задевали. А там? Что там его ждет? Это волновало.

Резник стал собирать свои вещи. Собирать, собственно, было нечего. Они, как говорится, и чемоданы-то не раскладывали. Их одежда до сих пор лежала в сумках, ожидая мгновенного переезда. Распаковываться, уложить каждую вещь на свою полку — свитер, майку, полотенце, трусы, рубашку на плечики, — у них и в мыслях не возникало. Как же, — им завтра в лес, всё это временное, пусть даже и не одну неделю длящееся.

Резнику пришлось собрать еще одну сумку. В неё вошли роба, рабочие ботинки — кирзовые с медными заклепками на боках, — купленные для него перед отъездом матерью. Он их так и не доставал, не считал, что они достойны этой работы. Они ждали своего часа, завернутые в полиэтилен на дне сумки.

Бражко успокаивал Резника:

— Не переживай, цэ ж ненадовго: армян же сказав — дня на три-четыре.

— Да я особо не переживаю, — кисло улыбнулся ему Резник, чтобы хоть как-то рассеять свое колебание. Хотя колебаться тут нечего: им давали работу, за неё платили, он ехал зарабатывать для бригады, а значит, и для себя — не за этим ли его сюда занесло?

Он пожалел лишь о том, что утром отдал пятнадцать рублей на хлеб, в то время как дорога каждая копейка: пять буханок хлеба, из которых ему не достанется ни крошки, так как он уезжает. Он мог бы их отложить или купить на них себе пива, которого он не пробовал уже больше двух недель, но утром оказалось, что отчего-то деньги остались только у него — у остальных они рассеялись в пьянках и посиделках. Он же копил не только на обратную дорогу. К тому же Елена…

Едва стемнело, старые песни наполнили скромное жилье Пашкина: обмывали первый крупный заработок. Смех душил Резника: сама непосредственность витала в воздухе. Как он мог быть таким меркантильным, почему не мог также беззаботно радоваться редкой удаче?